Словом, на опасения этого рода, завещанные еще от времен неосновательной религиозной страшливости царя Алексея Михайловича, нельзя смотреть глазами тех времен, ибо все это не имеет уже более ровно никакого основания.
IV
Другие законоположения о евреях имеют целью защитить или оградить христианское население от так называемой экономической «эксплоатации» евреев.
Собственно говоря, словно «эксплоатация» здесь употребляется только как более деликатная форма, долженствующая покрывать понятие более резкое. Закон просто хочет оберечь крещеных простолюдинов от обмана, к которому еврейство представляется охочим и весьма способным. Но в этом направлении во взглядах законодательной власти замечаются опять очень сильная непоследовательность и противоречие.
Во-первых, в той черте, где дозволено обитать евреям в России, живут точно такие же христиане, как и во всех других местностях, где евреям дозволяется только временное пребывание и то по исключительным правилам. Даже более того, — вся местность, называемая некоторыми «Киевскою Русью» в отличие от коренной «Руси Московской», есть прекрасный край, где нравственность жителей стоит значительно выше московской. Малоросс боится всякого обмана, он боится и «жида», и москаля, хотя жида он боится несколько менее, а москаля несколько более. Москаля хохол иначе себе и не представляет, как обманщика, как предприимчивого, пронырливого и ловкого человека, с которым человек тихого малороссийского характера никак не может справиться. Когда москаль хвалится (в «Катерине» Шевченко), он говорит: «Кого наши не надуют». Вместо слова «солгать» малороссы говорят: «не кажите по-мос-ковськи»; хвастать тоже называется «москаля свезть». Такие обороты народного сложения показывают, что малоросс в самом деле весьма боится способнейшего к обману великоросса и не чувствует симпатий к его разухабистой натуре. Но тогда, если этот малоросс — такой же, как все русские, христианин и добрый верноподданный, — столь сильно чувствует свою несостоятельность даже перед обманом великоросса, то какое же есть основание, чтобы его, человека скромного и честного, предать в исключительную жертву ненасытных евреев, которых будто боятся даже сами далеко не вялые великороссы? По разуму и по совести мы отказываемся найти этому какое-нибудь объяснение.
За что же все тяжкое иго жидовства несет народ скромнейший и слабейший, а не сильнейший, который сам объявляет, что он жида не боится? Мы это видим в заявлении московских купцов, которое нашло себе место в «Московских Ведомостях» М. Н. Каткова, в ручательствах самого г. Каткова и в метком указании, что евреи никак не могут расторговаться во Владимире и в Ярославле, где бойкое местное население их просто «забивает». В Ярославле и во Владимире евреи, если и встречаются, то далеко не в благоденственном состоянии, а по евангельскому выражению питаются «крупицами, падающими от стола господина». Это, конечно, очень хорошее доказательство, что деятельному и промышленному великорусскому населению еврей, как конкурент, нимало не опасен.
Следовательно, евреи являются или, по крайней мере, могут быть трактуемы опасными эксплоататорами только среди христианских простолюдинов менее промышленных и деятельных, каковы белоруссы и малороссы, а тогда нельзя видеть ни последовательности, ни справедливости в том, что здесь-то именно евреев только и удерживают. Это значит ослаблять слабого еще более, вместо того, чем бы растворить крепость еврейского союза разлитием его в массе сильнейшего населения — великорусского.
В какое мере это непрактично, в той же и несправедливо, ибо единая держава российская, конечно, не желает и не должна рознить свой взгляд на великороссов и малороссов или белоруссов так, как будто одни ей родные дети, а другие подкидыши или пасынки. Русь Владимира, как и Русь Андрея Боголюбского, вся ныне составляет единую страну, равно близкую державным заботам русской короны. Белоруссия и Малороссия вовсе не «края изгнания» для людей, нетерпимых русским общежитием, и если они трактуются таковыми по отношению к евреям, то это неправильно и для тех мест обидно.
Если же признавать евреев нетерпимыми среди промышленных а энергических людей великорусского племени, то тоща логичнее и безобиднее для малороссов было бы принять мнения тех, кто предлагал выселить всех разоренных погромами евреев в Сибирь или выслать их за границу, как то предлагал военный прокурор в Киеве. Тотаа, по крайней мере, были бы обижены попранием справедливости одни евреи, но не малороссы и белоруссы, совершенно напрасно несущие ныне штрафное положение. По нашему мнению это составляет nonsens.
V
Но действительно ли евреи такие страшные и опасные обманщики или «эксплоататоры», какими их представляют? О евреях все в один голос говорят, что это «племя умное и способное», притом еврей по преимуществу реалист, он быстро схватывает во всяком вопросе самое существенное и любит деньги, как средство, которым надеется купить и наичаще покупает все, что нужно для его безопасности.
Ум малоросса приятный, но мечтательный, склонен более к поэтическому созерцанию и покою, а характер этого народа мало подвижен, медлителен и не предприимчив. В лучшем смысле он выражается тонким, критическим юмором и степенною чинностью.
В живом, торговом деле малоросс не может представить никакого сильного отпора энергической натуре еврея, а в ремеслах малоросс вовсе не искусен. О белоруссе, как и о литвине, нечего и говорить. Следовательно, нет ничего естественнее, что среди таких людей еврей легко добивается высшего заработка и достигает высшего благосостояния.
Чтобы привести эти положения в большее равновесие, мы видим только одно действительное средство — разредить нынешнюю скученность еврейского населения в ограниченной черте его нынешней постоянной оседлости и бросить часть евреев к великороссам, которые евреев не боятся.
Но предлежит также вопрос: есть ли в действительности такой вред от еврейского обманщичества даже при нынешней подневольной скученности евреев в сравнительно тесной черте? Это считается за несомненное, но, однако, есть формула, что на свете все сомнительно. Как судить о еврейском обманщичестве: по экономической статистике, или по впечатлениям на людей более одаренных живым даром наблюдения, или, наконец, по сознанию самого простонародья?
Попробуем проследить это. Экономическая статистика сама по себе суха и мертва: по ней трудно сделать живой и осмысленный вывод, общесторонне и верно выражающий действительность. Может случиться, что статистика покажет меньший процент нищенства в местности более производительной, но менее трудолюбивой и нравственной, — и наоборот. Чтобы руководиться статистическими цифрами, надо обладать хорошим и притом очень многосторонним знанием всех условий быта страны. Иначе, например, если судить по количеству нищих, то наибольшее число их, как известно, падает на долю Москвы, Тулы, Орла и Курска и их губерний, находящихся совсем не в неблагоприятных условиях и притом закрытых для еврейской конкуренции. Кто намножил здесь нищих, приседящих всем святыням московским?
Конечно, не евреи.
В черте же еврейской оседлости нищенство христиан без всякого сравнения менее нищенства московского, где население образцово-живое, или орловского и курского, где общая слава помещает «житницу России». Самые реестровые нищие — промышленники Киево-Печерской лавры — по преимуществу великорусского происхождения, удалившиеся сюда по расчетам своего нищенского промысла.
Составитель этой записки имел немало поводов убедиться в том, сколь небезопасно полагаться на выводы статистики, особенно статистики, составленной теми способами, какими ведется это дело в России. Но и статистика дает показания не в пользу тех, кто думает, что где живет и действует еврей, там местное христианское простонародье беднее. Напротив, результат получается совершенно противоположный. То же самое подтверждают и живые наблюдения, которые доступны каждому проехавшему хоть раз по России. Стоит только вспомнить деревни малороссийские и великорусские, черную, курную избу орловского или курского мужика и малороссийские хутора. Там опаленная застреха и голый серый взлобок вокруг черной полураскрытой избы, — здесь цветущая сирень и вишня около белой хаты под густым покровом соломы, чисто уложенной в щетку. Крестьяне малорусские лучше одеты и лучше едят, чем великороссы. Лаптей в Малороссии не знают, а носят кожаные чоботы; плуг возят здесь двумя, тремя парами волов, а не одною клячонкою, едва таскающею свои собственные ноги. И при этом, однако, еще малороссийский крестьянин гораздо ленивее великорусского и более его сибарит: он любит спать в просе, ему необходим клуб в корчме, он «не уважает» одну горелку, а «потягае сливняк и запеканку, яку и пан пье», его девушка целую зиму изображает собою своего рода прядущую Омфалу, а он вздыхает у ее ног. Она прядет с комфортом не у скаредного дымящего светца, в который воткнута лучина, а у вымоканной жидом свечки, которую приносит девушке вежливый парубок и сам тут же сидит вечер у ног своей Ом-фалы. Это уже люди, которым доступны и нужны дешевные нежности.
