В таком положении мы оставались несколько минут, переводя дико вытаращенные глаза с набегавших волн на лицо боцмана и обратно. Вдруг среди раскатистого выстрела разбившейся о риф волны я увидел, что боцман что-то выкрикнул (услышать не мог, так как сидел на носу), а ребята с таким жаром налегли на весла, что они изогнулись словно тростинки.
Тяжелый бот ринулся вперед, в пенистую шумиху, но как усердно мы ни гребли, в середине узкого прохода за нашей кормой вырос новый огромный вал и, догоняя нас, становился все выше и выше. Он не дошел до нас каких-нибудь десяти шагов, как разразился грохотом и обдал нас лавиной пены.
— Суши весла! — заорал боцман, и в тот же миг пенистая масса, ударив в корму, покрыла нас облаком брызг. Бот так стремительно ринулся вперед, что не успела еще иссякнуть сила волны, как мы очутились уже перед вторым барьером. В этот момент навалилась другая волна, высоко взметнула корму, прокатилась под нами и разорвалась за нашей спиной. И снова мы налегли на весла. Мы успели проскочить через второй риф до следующего вала, а наступившее затишье позволило нам быстро прорваться и через третий барьер.
Мы были всего в десяти шагах от берега, когда по команде боцмана бросили весла и поскакали за борт. Я должен был тащить к берегу фалинь, а другие ухватились за планшир и изо всех сил старались удержать бот на месте, чтобы его не смыло обратной волной к рифу. Новая волна так ударила в корму, что все мы с ботом разом очутились на берегу, где и принялись отфыркиваться и отплевываться.
— Ну, спасибо, Трофимыч, что в целости доставил нас на берег, — сходя с бота, говорил капитан. — Такой бы удачи нам теперь на охоте.
Произнесенное капитаном слово «охота» заставило меня призадуматься и принять определенное решение. И пока разгружали бот, я отвел в сторону Чурина и сказал ему:
— Ты еще ни разу в жизни не охотился, Митя, а потому просил меня одолжить тебе ружье. Я согласился и вот захватил с собою удочки. Все об'ясню потом, а тетерь забирай мое ружье и уходи без всяких расспросов.
Чурин сначала уставился в меня ошалелыми глазами, но затем понял по моему лицу и голосу, что дело серьезное, направился к боту, взял мое ружье и с веселым видом присоединился к группе осматривавших и заряжавших ружья охотников.
— Ипатьев! — крикнул комиссар. — Чего ты мямлишь? У меня пятки горят, а ты все еще на месте топчешься.
— Да у меня, товарищ комиссар, ружье Чурин вымолил, а я разбираюсь вот в удочках, чтобы хоть рыбной ловлей заняться.
— Так нас можно поздравить с новым охотником, — рассмеялся капитан, но в этот миг я уловил брошенный искоса взгляд, который убедил меня, что на охоте я мог превратиться в дичь. А с Чуриным «несчастного случая» не произойдет. На этот раз я опередил быстрого на выдумки капитана.
Высадились еще две партии, и на пароходе остались всего пять страдальцев, обреченных на вахту или осмотр машин. Молчаливый берег оживился. Одни отправились вместе с охотниками вглубь острова, другие начали купаться, третьи суетились у разведенных костров, помогая коку.
Я же со своими удочками направился к находившемуся за разбитым судном спокойному заливчику, где решил сначала выкупаться, а затем порыбачить. Меня не покидали тревожные мысли о создавшемся положении. Если удачно вывернулся на этот раз, то получил лишь некоторую отсрочку. Откуда ждать мне нового удара, нового предательского нападения из-за угла?..
Погруженный в эти нерадостные думы, я не заметил, как подошел вплотную к заливчику. Разделся, понежился на горячем песке, выкупался и принялся за рыбную ловлю. Тут уж мне некогда было раздумывать о своем положении. Начался такой бешеный клев, что я справлялся только с одной удочкой. Грузило с крючком не успевало доходить до дна, как за проволочную леску сильно дергало, и я с торжеством выбрасывал на берег одну крупную рыбу за другой. Я весь отдался рыболовной страсти.
Вскоре выкопанная мною на берегу яма оказалась до краев набитой разноцветной рыбой. Захватив удочки и самых крупных рыб, я пошел к месту нашей стоянки. Тотчас, же освободили один из котлов для ухи. Все мои рыбы оказались съедобными.
Солнце начало так сильно припекать, что я разлегся на песке под узенькой тенью бота. Невольно я загляделся на изжеванное бурей погибшее судно. Его высокая корма так мало пострадала, что в ней кое-где даже стекла в каютных люках уцелели. Зато в носовой части дыбом торчали голые зазубренные балки; судно походило на скелет. Бакланы уже давно облюбовали разбитый корабль: снизу доверху он был покрыт пометом и ослепительно белел на солнце.
Я представил себе последние минуты этого парусника. Море еще спокойно, но на востоке появилось маленькое зловещее пятнышко. Затем команда услышала тихий ропот. Это за горизонтом прятались и глухо ворчали ураганы. Небо заволакивается тяжелыми свинцовыми тучами. Темнеет. Полдень разом сменяется ночью. Шум растет. Налетают вихри. Тучи разрываются и грохочут, прорезанные пучками молний. Вверху — огненный дождь, а внизу — горящие волны. Белесоватая мгла полна отчаянных воплей. И вдруг неистовый ветер припадает невидимой пастью к океану и начинает его сосать: вода поднимается, нарост пухнет и вытягивается, пока не образуется смерч. Ураган мечется, свистит, ревет. Корабль — эта ничтожная щепка в дикой пляске стихий — несется прямо на рифы. Команда бросает якорь, чтобы задержать стремительный бег судна, но оно и кормой продолжает нестись к гибельному берегу. Обреченное судно кусает ветер, исступленно хлещут валы, и наконец беснующиеся рифы распарывают его днище с хищным сладострастием…
— Ипа-а-тьев! — раздался откуда-то далекий окрик. Я встал и начал оглядываться по сторонам. Вижу, с покатого холма медленно спускается Чурин, прихрамывая на левую ногу. Пошел навстречу и прыснул со смеху, взглянув на его лицо, на котором расползались грязные кирпично красные полосы, словно у клоуна в цирке.
— Тебе смешно, машинная затычка! — огрызнулся Чурин. — Побывал бы сам в моей шкуре, а не посылал меня вместо себя на эту чортову охоту.
Он сердито отшвырнул ружье, пошел к берегу и принялся за мытье своей одежды, с которой потекла мутная красноватая вода. Затем выкупался и, успокоившись, рассказал мне о своих приключениях. Охотники его скоро отшили, и он забрел в какое-то боковое ущелье, где земля отливала кирпично красным цветом. Почва крошилась под ногами и поднималась сухой удушливой пылью при малейшем порыве ветра. А тут еще норы на каждом шагу стали попадаться. В одну из них провалился и чуть не вывихнул ногу.
— Вот и все мои охотничьи развлечения, — закончил он. — Ну, а теперь твоя очередь. Зачем тебе понадобилось всучить мне ружье? Впрочем, обожди чуточку. Пить и есть досмерти хочется. Захвати-ка этот бочонок с водой, а я что-нибудь у кока выпрошу.
Скоро мы уютно сидели в сторонке от остальных на «диванчике», то-есть на причудливо выдолбленном большом сером камне, который прочно держался на одной узенькой ножке. И пока Чурин уписывал за обе щеки мясо, хлеб и картошку, я обстоятельно рассказывал о моем собственном приключении, а когда кончил, то он обалдело смотрел на меня.
— Послушай. Да что же это такое? — хрипло выдавил он из себя. — Да этих подлецов сейчас же под ноготь! Разом пойдем к нашему комиссару, и он им пропишет такую ижицу…
Я прервал его бурную речь и начал доказывать, что пока никого в это дело посвящать нельзя.
— И не смотри на меня, — продолжал я, — как баран на новые ворота. Допустим, что комиссар мне поверит, несмотря на вымышленную историю с котлом, не подумает, что я из мести хочу оговорить капитана. Какой же толк отсюда выйдет? Ты не хуже меня знаешь комиссара. Он маску носить не может. У него что на уме, то и на языке. И получится, что мы наши карты раскроем, а их игры так и не узнаем. Разве мы знаем, например, где и как хотят утопить «Кронштадт»? Кто остальные участники этой гнусной игры? Ведь капитан говорил о четверых. Необходимы доказательства заговора. Нельзя же основываться только на подслушанном разговоре. Нужно добывать новые факты, узнать весь их план целиком.
Тем временем с разных сторон наша команда маленькими группами подтягивалась к стоянке. Вот показались рыболовы, а за ними и охотники, которых встретили оглушительным хохотом. Все они вернулись «пустыми», и у всех были дико расписанные кирпичными полосами лица.
Часом позже все сидели за «береговым» обедом и весело галдели, так как «дали рыбкам немного поплавать». Пошли разговоры, воспоминания, и кончили под вечер хоровыми песнями. Наконец пора было и на пароход отправляться. То ли стало тише к вечеру у рифов, то ли сказалось маленькое возлияние за обедом— только мы не пережили и половины прежних страхов, легко и быстро одолев тройной барьер.
