— Для чего в Коряжме машина? — сказал я. — Дорог-то— только до станции и обратно.
— Ошибаетесь! — возразил Семен. По зимнику можно хоть до Вологды, хоть до Архангельска пробраться. Некоторые в отпуск ездят на платформах, опять же до Вологды, а там — во все концы. Но это нудно, на платформе, и довольно дорого. Зато несколько лет назад открылся такой маршрут, что все кинулись покупать транспорт. Сады стали разводить, дачки строить. Уже, по-моему, больше двух тысяч участков нарезали. Организовали общество «Садоводы Севера». Такую деятельность развили — только держись…
— Какие же сады здесь, на Севере?
— Несколько дней назад одна знакомая угощала меня яблоками из своего сада. Во! — Семен сжал кулак, глянул на него, широко улыбнулся и поправился: — Конечно, чуть поменьше моего молотка, но большие. И кисло-сладкие. А вообще-то, люди выращивают все: картошку, морковку, свеклу, помидоры. Ягод тоже тьма: малина, клубника, смородина… Особенно много черноплодной рябины развели; говорят, целебная ягода от кровяного давления. Уж о цветах не говорю. Какие хотите. Раньше перед праздниками залетали к нам поди в широкополых кепках, ломили иены, какие хотели. Сегодня у наших садоводов купишь самые лучшие куда дешевле… Мало того. На дачах люди круглогодично держат всякую мелкую животину: кур, кроликов, даже поросят. Почти в каждой семье есть дедушки и бабушки, для которых сельские заботы одно удовольствие. Вот они-то и занимаются этим производством, и молодым помогают, и заодно снабженцам обеспечить рабочий класс парным мяском… Будет время и желание — не поленитесь побывать на дачах, не пожалеете…
— Это далеко от поселка?
— Чепуха. Километров двадцать. Автобусы ходят регулярно. Да и автолюбители подвезут. Туда, на Борки, весь поток транспорта. Движение как на трассе Москва — Симферополь. Между прочим, для такого поселка семьсот с лишним личных автомобилей и около трех тысяч мотоциклов — немало. Если еще к этому прибавить две тысячи моторных лодок, то получается величина… (Позже при случае я специально проверил цифры, которыми всю дорогу от станции, вроде не задумываясь, оперировал Семен — они оказались очень близкими к истине).
За спиной послышался шум мотора. Мы обернулись. Это возвращались Голубевы. Теперь машина шла на средней скорости и по всем правилам дорожного движения — по своей, правой стороне.
— Ну вот, сразу видно, что хозяин взял вожжи, — сказал Семен, останавливаясь.
Водитель аккуратно затормозил возле нас, приспустил стекло, спросил:
— Что, Сеня, подбросить? Смотрю, кузов у тебя больно тяжелый, надорвешься, придется больничный оплачивать…
Семен вопросительно глянул мне в лицо: подъедем?
Мне не хотелось расставаться с ним так скоро, и я отрицательно мотнул головой. Семен, кажется, обрадовался моему решению.
— Езжайте, — сказал он Голубеву. — Мы пешочком дойдем. У нас тут интересная беседа с товарищем, интеллектуальная…
— Ну-ну, — улыбнулся Голубев. Глаза его за стеклами очков с любопытством стрельнули в мою сторону. — Желаю докопаться до сути…
— Постараемся, — пообещал Семен.
Машина легонько тронулась, а Елизавета Викторовна, высунувшись, бросила Семену огромную гроздь черноплодной рябины.
— От кровяного давления не страдаете?
— Иногда случается.
— Тогда возьмите. И если во время писательских трудов заболит голова, принимайте по ягодке… три раза в день…
— Вы говорите, что Голубев занят на производстве чуть ли не круглосуточно, а вот сегодня он среди бела дня катается на автомобиле?
Семен принялся яростно защищать своего начальника.
— Во-первых, уже кончилась смена, — сообщил он. — Но кончилась для рабочего класса, а начальники производств, цехов и служб долго еще не уйдут домой. И выходные для них понятие относительное. Ведь комбинат работает круглосуточно, непрерывный процесс. А раз непрерывный, то и ответственность за производство не знает праздников и выходных. В кино идет тот же Голубев — и то сообщает диспетчеру, где его искать в любой момент. У нас директор волевой человек. Герой труда. Дисциплину держит, как натянутую струну. Иначе, пожалуй, и нельзя. Если бы существовал другой порядок, не быть комбинату лучшим предприятием отрасли. У Александра Александровича Дыбцына закон для начальников всех рангов: хочешь руководить — безраздельно отдавайся делу. Это не всем по силам и вкусу.
Одни могут выдержать такую нагрузку, но не хотят, другие хотят, но не могут. Вот и происходит естественный отбор руководителей…
Семен замолчал. Кончился чахлый ельничек, затопленный озерками болотной воды. Дорога неожиданно повернула вправо — и взору предстало во всем своем величии Восьмое Чудо Света. Слева начинались громады железобетонных строений; они протянулись на несколько километров как горная гряда, в центре которой возвышались кратеры действующих вулканов — дымовые трубы. Я окинул взглядом комбинат и попытался умозрительно представить его мощь.
— Впечатляет? — спросил Семен, видимо, догадываясь о моих мыслях. — Промышленная площадка занимает около тысячи двухсот гектаров. Комбинат ежегодно перерабатывает почти пять миллионов кубометров древесины. А ведь намечается еще строительство четвертой очереди. Это будет новое сульфатное производство.
— Вы мне так и не объяснили, чем отличается сульфатное от сульфитного, — напомнил я.
— А в чем разница между елкой и осиной?
— Ну, вероятно, в том, что первая — хвойная порода, вторая — лиственная.
— Верно. В этом отличительный принцип наших производств. Для сульфитной целлюлозы требуется еловая древесина, а для сульфатной — хвойная и лиственная. Вы, вероятно, слышали, что осину, например, долгое время считали никудышным, бросовым деревом, хотя умные люди давно доказали, что по своей механической прочности и долговечности она не уступает дубу. Да-да, не удивляйтесь! Я перечитал много литературы на эту тему. Но ее не хотели признавать те, кому это положено по долгу службы. Вот и губили лесную Золушку, бросали в лесосеках, затаптывали тракторами в болото, оставляли недорубы, топили в реках при молевом сплаве, потому что она не может держаться на плаву. Пропадала, да и сейчас еще пропадает в немалых количествах не только ценная древесина, но и засоряются реки… В целлюлозной промышленности лиственные породы тоже считались непригодными. Однако нашлись дельные головы, разработали надежную технологию. Теперь даже больные стволы идут в дело. И наша сульфатная целлюлоза, и бумага из нее высоко котируются на мировом рынке. Некоторые виды продукции уже получили государственный Знак качества. Значит, листва, снабжающая нашу планету кислородом, получила право на разумное существование… после смерти. Но лучше бы она оставалась жить на корню…
— Это невозможно, Семен, — сказал я. — Леса стареют и умирают, как люди.
— Однако население планеты воспроизводится очень быстро, чего никак не скажешь о лесах… Вы не подумайте, что я какой-нибудь оторванный от жизни идеалист и помышляю о полном прекращении рубок. Это утопия! Но резко сократить расход древесины хотя бы на нашем комбинате, да и во всей отрасли, вполне возможно. Причем сократить при одновременном увеличении выпуска продукции.
— За счет чего вы мыслите это сделать?
— За счет утилизации отходов. Вы не можете представить, сколько добра выбрасывается вон, или в лучшем случае — сжигается. Мало того, что пропадает ценнейший продукт… пропадая, он наносит вред земле, воде и атмосфере…
— Неужели на комбинате никак не используются отходы? — удивился я, зная теоретически, насколько богата древесина разными полезными веществами.
— Что вы! Используются, — торопливо проговорил Семен, вроде испугавшись, что могло быть иначе. — Из «хвостов» целлюлозно-бумажных производств выпускают множество ценных промышленных продуктов: канифоль, клей канифольный и силикатный, таловое масло, литейные концентраты, пек, кормовые дрожжи, этиловый спирт… Всего не перечислишь. К сожалению, львиная доля отходов пока идет на свалку или вылетает в трубу. — Он указал рукой влево. — Видите, сколько их, труб?! И все дымят. Круг-ло-су-точ-но! И только две из них, самые мощные, тэцовские, выбрасывают угольный дым, остальные топятся ценнейшими отходами древесины. Ладно, хоть какую-то пользу приносят: греют воду и дают пар… Вы запомните, что наше производство это — древесина, вода, пар. И, естественно, химикаты. Остальное делают машины под руководством людей. А теперь уже многими процессами управляет электроника по автоматизированной системе…
Этот парень все больше и больше удивлял меня кругом и масштабностью интересов. Частенько в жизни и в литературе мы примитивно мыслим о современном рабочем, ограничивая зону его деятельности процентом выполнения плановых заданий, номинальным участием в общественной жизни, кругом семьи и традиционными увлечениями в свободное время: машина, мотоцикл, рыбалка, домино, охота… Мы редко знаем, какие глобальные проблемы волнуют рабочих людей, таких, например, как мой случайный попутчик от станции. И волнуют не абстрактно, а глубоко и конкретно.
