— Причем — срочно! Иначе сам направлю к вам пожарников, честное слово… Отключайтесь… Николай Андреевич, мы на проводе одни. Не хотелось ругать тебя публично, а надо бы, наверно… Работой лесобиржевого хозяйства я возмущен. Даже тот мизер вагонов, которые мы получаем, простаивает по три часа. В субботу и воскресенье не было оперативного руководства. В диспетчерском журнале записано, что твой домашний телефон не отвечал.
— Я был на лесобирже…
— Не было тебя там. Я обошел все закутки… Понимаю: отдыхать надо. Но ведь жизнь на комбинате не останавливается… Чтобы к этому разговору мы больше не возвращались. Ты меня понял?
— Понял…
Балакшин погасил последнюю клавишу на селекторе и взялся за телефонную трубку.
— Простите, — сказал он мне. — Еще один звонок. — Павел Николаевич бросил взгляд в сторону красивых напольных часов: было без десяти девять. — Владимир Николаевич, Котласский ЦБК вас приветствует и слезно молит… За месяц мы не получили ни одного маршрута. Это безобразие! Товарищ Никифоров даже трубку не поднимает… Передо мной график: десять маршрутов из четырнадцати сорваны. Помогите, Владимир Николаевич, нормально закончить квартал и девять месяцев… Если и дальше пойдет так, я вынужден буду докладывать министру… Хорошо… Спасибо… — Балакшин положил трубку и поднялся. — В гостинице устроились? — спросил. — Все нормально?.. Прекрасно… Вы знакомы С нашим производством?
— Знаком чисто потребительски: люблю писать на хорошей бумаге.
— Чтобы писать о бумажниках, этого явно маловато… Побывайте на производствах, а потом поговорим в спокойной обстановке. Как-нибудь вечерком, потому что в рабочее время… сами (понимаете. — Он развел руками, а я понял, что у этого человека каждая минута на счету.
— Что-то не ладится? — спросил я, пребывая под впечатлением телефонного разговора с неизвестным мне Владимиром Николаевичем. Было как-то не по себе от того, что руководитель такого ранга вынужден был выпрашивать положенное.
— Добиться, чтобы на таком производстве вес крутилось без сучка-задоринки практически невозможно Но есть крупные неувязки. Вы слышали, как приходится выколачивать лес? — Балакшин нажал на селекторе кнопку. — Тамара Ивановна, зайдите, пожалуйста, — попросил он.
— В чем же дело, Павел Николаевич, нехватка вагонов?
— И вагонов тоже. Но главное — нечего возить. Планирующие органы допустили серьезный просчет. Рядом построены два таких «прожорливых» комбината, наш и Сыктывкарский. Шутка сказать, только для нашего комбината пять миллионов кубиков в год… Мы развивались и продолжаем развиваться, а леспромхозы топчутся на месте. К тому же — ужасное нынешнее лето. Вода заполонила все — и леса и дороги. Лесозаготовители утопают в болотах. Им можно посочувствовать. А кто посочувствует нам?
В кабинет вошла высокая русая женщина. Я сразу-почему-то вспомнил стихи хорошей советской поэтессы: «У русских женщин есть такие лица: к ним надо приглядеться не спеша, затем, чтобы могла тебе открыться свободная и гордая душа…»
Женщина поздоровалась и остановилась у края стола.
— Тамара Ивановна, вы очень заняты? — начал издалека Павел Николаевич. В его обращении улавливалась деликатность.
— Мы всегда очень заняты. — По ее лицу, полному достоинства, ума и доброты, скользнула едва уловимая улыбка.
— Тем не менее попрошу вас познакомиться с товарищем и показать ему комбинат…
— Весь комбинат?! — от неожиданности Тамара Ивановна присела на краешек стула.
— Да… В общих чертах… Без особых деталей. Лучше вас никто этого не сделает. А товарищу надо иметь элементарное представление о наших делах… Так я понял? — обратился он ко мне.
Я кивнул.
— Но для этого понадобится несколько дней, — озабоченно напомнила Тамара Ивановна. — При всем своем уважении к работникам пера я не смогу выкроить такого времени.
— Вы займитесь только сегодня. Завтра подберем другого гида. Кстати, вы и подберете себе замену… Начните с лесной биржи, и дальше — по потокам…
И вот мы едем в машине главного инженера по внутризаводским проездам, протянувшимся на несколько километров среди многоэтажных корпусов, бесчисленных трубопроводов. Несколько раз пересекаем железнодорожные пути, ныряем под наклонные галереи. Наконец оказываемся среди штабелей леса такой высоты, что стрелы портальных кранов кажутся растущими прямо из этих нагромождений.
— Тамара Ивановна, здесь столько древесины, а Балакшин звонит каким-то высоким начальникам, боится остаться без сырья?
— Мизер. Всего этого хватит комбинату максимум на неделю. Пять миллионов кубометров разделите на триста шестьдесят пять дней и будете знать суточную потребность… Впрочем, это для литератора, как я понимаю, слишком абстрактно. Вы любите приводить сравнения, интригующие читателя. Так вот, из одного кубометра древесины мы получаем примерно двести килограммов целлюлозы…
— А что из этих двухсот?
— Полторы тысячи метров шелковых тканей, из которых можно пошить пятьсот платьев, или шестьсот полушерстяных костюмов…
— Еще?
— Еще картон, бумагу, побочные продукты: спирт, кормовые дрожжи… Кстати, килограмм дрожжей позволяет дополнительно получить четыре литра молока, или пол-килограмма свинины, или тридцать штук яиц… Вам это интересно? Может, я не то говорю?
— Очень интересно… Но у вас, конечно, костюмов не шьют, свиней не откармливают, несушек не держат..
— Почему же! На комбинате солидное подсобное хозяйство. По-моему, сейчас откармливается четыреста свиней, а в будущем году предполагается откормить около тысячи. Это серьезное подспорье для общепита… В Москве из нашей целлюлозы вырабатывают искусственные кожи, в Рязани — шелк и штапельное полотно… Короче говоря, мы связаны с тысячами отечественных предприятий и множеством зарубежных фирм почти из тридцати стран мира. А все начинается отсюда…
И Михалева повела меня в древесноподготовительные цеха, затем в варочные, отбельные, целлюлозо-бумагоделательные. Показала картонные и мешочные фабрики… Впервые я увидел, как делаются популярные древесноволокнистые плиты; часть из них тут же поступала на специальную поточную линию для покрытия эмалью. Именно из таких белоснежных плит теперь повсеместно делают отличную кухонную мебель… Я видел, как по стеклянным трубопроводам течет спирт и как в огромных чанах «играют» кормовые дрожжи, а в конце потока автоматы расфасовывают их в мешки.
— Никогда не пробовали? — с улыбкой спросила Тамара Ивановна.
— Не приходилось.
— Попробуйте, не бойтесь… Животные едят — и ничего, — рассмеялась она. И тут же извинилась: — Не обижайтесь, шутка…
Обижаться на эту женщину было невозможно: она заслуживала только восхищения.
Куда бы мы ни заходили, с Михалевой приветливо здоровались рабочие и начальники. Для каждого у нее находились добрая шутка, совет; жалобы людей встречали сочувствие, просьбы — обещание помочь. Она так доходчиво объясняла сложные технологические процессы, совершенно непостижимые для неспециалиста, что н не выдержал и спросил:
— Тамара Ивановна, откуда вы все знаете? Ведь обычно работники технического отдела — самые «бумажные души» на предприятии. В основном они изучают производственную жизнь по чертежам…
— Вы почти правы. Дело в том, что многие годы я провела у этих машин, среди этих людей. Пережила пусковую лихорадку третьей очереди. Когда машины захлебывались в сульфатном мыле, ходила возле них в броднях, чем очень смущала представителей иностранных фирм, которые поставляли нам оборудование, следили за монтажом, пуском и наладкой. Все это я делала потому, что была технологом. Причем — главным…
— Чего, цеха?
— Нет. Главным технологом комбината.
— Всего комбината? — невольно вырвалось у меня.
— А что тут такого? — опять очень буднично спросила она, будто я сомневался в ее умении варить борщ пли стирать белье. — Это, скажу вам, была бурная жизнь, — проговорила Тамара Ивановна задумчиво. — А может, в этой «буре» и есть великая сермяжная правда нашего существования… — Она помолчала, пропуская меня вперед, на лестницу, ведущую к вершине варочного котла. — Обожаю начальников, прошедших все круги производства, — сказала она, останавливаясь на переходной площадке. — Вот, скажем, Балакшин. Вы обратили внимание, что в нем нет никакой позы, ни малейшей высокопарности, свойственной руководителям такого ранга? А почему? Да потому, что он глубинно знает производство и людей. Ему незачем рисоваться… Я помню его слесарем ремонтно-механического завода, машинистом насосных станций на очистных сооружениях, помню Балакшина-мастера, а затем начальника станции биологической очистки сточных вод, заместителя главного инженера, студента техникума и вуза, который никогда не стеснялся спрашивать у знающих людей то, чего не знал, но хотел знать. Он и теперь, будучи главным инженером, не стесняется. Как-то увидел меня в коридоре, попросил зайти в кабинет, без всяких фокусов сказал: «Тамара Ивановна, у меня тут неожиданно наметилась деловая командировка. Посоветуйте, что почитать, чтобы не выглядеть белой вороной…» Ну как не относиться с уважением к такому человеку? И, вы знаете, путь от слесаря до главного инженера комбината Балакшин прошел за каких-нибудь пятнадцать лет. При этом нельзя забывать, что все достигнуто только своим горбом… На комбинат пришел после армии, а до службы плавал по Вычегде и Двине, был рулевым на буксирном катере, водил плоты… С ним очень легко и надежно работать…
