Кстати, во время нашей беседы, протекавшей в лондонской квартире писателя на Итон-Террас всего за два с половиной месяца до его кончины, он поделился планом нового задуманного романа, в который опять собирался внедрить элемент детектива и радостью работы над которым ему не суждено было насладиться. Мне не доводилось встречать упоминания в печати об этом замысле сэра Чарлза, и потому считаю необходимым рассказать о нем. Название для произведения было уже придумано — «Высшее божество», и действовать там должны были Хамфри Ли и Фрэнк Брайерс, знакомые читателю по «Слою лака». Но на сей раз Сноу задумал не просто криминальный роман, а острый политический детектив. Он находился под впечатлением истории похищения и гибели Альдо Моро и решил воссоздать подобную ситуацию в своей книге. Его привлекали психологические и моральные аспекты такой книги, возможность воспроизвести размышления человека, захваченного террористами, а также действия и соображения тех, от кого зависит его судьба. Идея романа возникла у писателя на основе раздумий над различными, в том числе экстремистскими, формами политической борьбы современности. И он задавался вопросом, на какие шаги люди имеют право пойти ради «высшего божества» и на какие — нет.
Творчество Чарлза Перси Сноу насквозь социально. Общественную роль писателя он видел прежде всего в том, чтобы говорить правду, помогать людям лучше понять себя и мир, способствовать совершенствованию человеческих отношений. Поэтому его книги наполнены глубоким социальным содержанием, которое органично входит в их плоть, более того — составляет их основу.
Сноу не раз упрекали за излишнюю «сухость» и «архаичность» слога. Однако на деле стиль его сравним, пожалуй, с добротным английским костюмом, который всегда элегантен и всегда удобен, хотя может и не понравиться тем, кто меняет свои вкусы соответственно новейшему выпуску журнала мод. Скупыми средствами Сноу умел поведать многое. Лаконизм его языка, подчиняющийся динамичному ритму прозы, передает богатство смысловых и эмоциональных оттенков, доносит драматизм или комизм ситуации, позволяет лепить запоминающиеся образы и легко вводить читателя в атмосферу повествования.
С первых шагов в литературе Чарлз Перси Сноу выступил как убежденный сторонник реализма и до конца сохранил верность этому знамени. «В эпоху литературных бурь, когда под всевозможными флагами шло наступление на великое гуманистическое наследие классического реализма, творчество Ч. Сноу утверждало неувядание великой традиции целостного восприятия мира и человека. Проза Ч. Сноу — это своеобразная, по-английски сдержанная интеллектуальная эпика», — писал об авторе «Чужих и братьев» литовский прозаик Миколас Слуцкис.
Проводя резкую грань между реализмом и натурализмом, который он отвергал, Сноу опирался в первую очередь на опыт английских классиков XIX века: Диккенса, Теккерея, Троллопа. Особенно близок ему по духу оказался Энтони Троллоп (1815–1882), вдохновенный бытописатель викторианской эпохи, обстоятельный литературный портрет которого Сноу издал в 1975 году, ознаменовав таким образом свое 70-летие.
«Читал Тролопа, хорошо… Тролоп убивает меня своим мастерством. Утешаюсь, что у него свое, а у меня свое. Знать свое — или, скорее, что не мое, — вот главное искусство…» — заносил в 1865 году в дневник Лев Толстой, включивший четверть века спустя романы своего английского современника в число сочинений, произведших на него большое впечатление. Что касается Сноу, то он не просто возводил к Троллопу свою литературную родословную, а буквально боготворил его и, не опасаясь возможных обвинений в преувеличениях, восторгался «той особой проникновенностью, той удивительной способностью к сопереживанию, которые делают его, пожалуй, самым тонким прирожденным психологом среди всех романистов XIX века». Для Сноу дороги все факты биографии Троллопа (даже то, что он работал в почтовом ведомстве) — вот почему в книге он на основании архивных источников отстаивал его приоритет на изобретение и внедрение почтовых ящиков. Но еще важнее для автора «Чужих и братьев» было разобраться в уроках писательского мастерства создателя «Барчестерских башен», и этому он посвятил две специальные главы своей монографии.
Учился Сноу не только у отечественных корифеев литературы. Немало дали ему французы, прежде всего Бальзак и Стендаль. Но особенно много почерпнул он из знакомства с достижениями русской словесности. «Русские и французские романисты влияли на развитие нашей литературы не менее, чем английские. Толстой и Достоевский, даже в переводах, были так же близки образованному читателю, как Диккенс; за ними шли Тургенев и Чехов, а Гончаров, Гоголь, Лесков и Горький были знакомы большинству английских писателей, даже если и не пользовались широкой известностью».
Через три года после «Троллопа» Сноу опубликовал книгу «Реалисты», в которую он объединил очерки о восьми «китах», на которых держится, по его мнению, слава европейского реалистического романа: это Стендаль, Бальзак, Диккенс, Достоевский, Толстой, Гальдос, Генри Джеймс, Пруст. Разумеется, при отборе имен сказались личные пристрастия Сноу, на которые он, как большой художник, бесспорно, имел право. Показательно включение в этот перечень Толстого и Достоевского. Преклоняясь перед гением творца «Братьев Карамазовых», Сноу тем не менее был непоколебим в убеждении, что именно «Толстой — величайший из романистов, а „Война и мир“ — лучший из написанных по сей день романов».
Он был тверд также в убеждении, что реалистический роман — самая сложная и наиболее плодотворная форма, известная до сих пор литературе. Автор «Чужих и братьев» не прошел мимо новаций, принесенных в искусство XX веком: кое-что он и сам взял на вооружение, отнюдь не будучи слепым эпигоном старых мастеров, но некоторые приемы отверг категорически, расценив их как убийственные для литературы, заводящие в тупик. Доказывая огромную жизнеспособность романа как жанра, в то время как на Западе ему предсказывали скорую гибель, Сноу поднялся на борьбу с эстетством, словесным трюкачеством, разрушительными экспериментами подражателей Джеймса Джойса и Вирджинии Вулф. Признавая новаторство этих художников в технике письма, он показывал бесплодность следования их примеру. Его полемика с модернизмом в 50-е годы имела широкий резонанс. Животворные принципы реалистического искусства Сноу утверждал не только в своих романах, но и в многочисленных публицистических выступлениях.
Литературно-критической, журналистской деятельности, публичным лекциям Сноу всегда придавал большое значение. Он ценил их за возможность оперативно и открыто заявить о своих взглядах на те или иные события, явления общественно-политической и культурной жизни.
Его первые строки, адресованные читателям, появились еще в лестерской школьной газете, — то была заметка о причинах неудач крикетной команды. В Кембридже в 1938–1940 годах доктор Сноу с увлечением редактировал научно-популярный журнал «Дискавери» («Открытие»), к сотрудничеству в котором ему удалось привлечь даже Ричарда Олдинггона. С автором «Смерти героя» у него сложились к тому времени дружеские отношения, что проявилось и в написанном им очерке «Ричард Олдингтон: попытка оценки» (1938), изданном отдельной брошюрой. В 1949–1952 годах Чарлз Перк и Сноу был постоянным рецензентом еженедельника «Санди таймс», а с 1970 года до самой смерти его содержательные эссе регулярно появлялись на литературной странице газеты «Файнзншл таймс». Свыше 500 статей было в общей сложности опубликовано им в английской и американской прессе. Авторитетное мнение Сноу оказывало влияние на умонастроения читателей, пробуждало у них интерес к социально значимой литературе.
Нетрудно заметить соотнесенность ряда тезисов, высказывавшихся писателем в публицистике, с идейно-художественным строем его романов. Так, обнаруживается несомненная внутренняя общность между его беллетристикой и нашумевшей лекцией «Две культуры и научная революция», прочитанной им в Кембриджском университете в мае 1959 года и тогда же напечатанной. Он обратил в ней внимание на все более усиливающийся раскол в буржуазном обществе между гуманитарной и естественнонаучной культурами, которые превратились в две удаляющиеся друг от друга галактики, и бил тревогу по поводу того, что стена непонимания растет между художественной интеллигенцией и учеными. Сноу считал, что равнодушие ученых к искусству чревато опасностью как в социальном, так и в культурном отношении, а равнодушие работников искусства к науке таит в себе еще большую опасность. Не будучи марксистом, он, однако, сознавал, что те проблемы, которые неумолимо ставит перед всем человечеством эпоха НТР, приобретают особенную остроту в странах Запада из-за классовой структуры капиталистического общества, а в Англии еще и усугубляются специфическим снобизмом.
