Так значит — огромное богатство под ногами, под пашней, под редкими грачиными перелесками, под убогими деревеньками, под липовыми аллеями старинных дворянских усадеб! Богатство, превышающее залежи сказочной шведской Кирунаваары!
Началась спекулятивная горячка с арендой и покупкой земель. Журнал «Нива» сообщал о наплыве в губернию «разных агентов для заключения с землевладельцами условий по эксплуатации воображаемых богатств».
Доморощенные курские рудознатцы раскупили в городе все компасы: «железная лихорадка» побуждала к поискам, колебания магнитной стрелки, казалось, заключали в себе намеки на благосклонность переменчивой фортуны. В счет будущих несметных прибылей помещики перезакладывали имения и катили в Париж. Горный инженер Дитмар, человек трезвого, практического ума, писал, что магнитная аномалия вызвала аномалию душевную. Дошло до умопомешательства: некий свихнувшийся помещик не мог минуты устоять на ногах: валился на пол, крича, что подземное железо притягивает его с неодолимой силой…
Отрезвление было горьким: две скважины, пробуренные на глубину свыше двухсот метров, не дали признаков богатой руды. Значит, правы те, кто видел причины аномалии в «магнитных массах», в «земных токах»? Ведь даже некоторые крупные научные авторитеты скептически относились к работам Лейста. Геолог И. В. Мушкетов утверждал, например, что в Курской губернии нет никакой надежды найти в большом количестве богатые железные руды.
Бурение прекратили. (Много лет спустя выяснилось, что руда там была, только лежала глубже.) Обозленные спекулянты обвинили Лейста чуть ли не в обмане и шарлатанстве. Но Эрнест Егорович Лейст не сломился, не бросил начатого дела. Неудача побудила его к научному подвигу: московский профессор, сын бедного ремесленника из Прибалтики, с детства закаленный нуждой, год за годом приезжал в район аномалии, тратя на исследования свое жалование. Его считали подозрительным чудаком, к нему приглядывалась полиция, враждебно относились крестьяне. Курская управа отреклась от него, отказавшись тратить деньги «на совершенно отвлеченные, чисто научные исследования».
Известен портрет Лейста: менделеевская пышная борода, запорожские усы, короткая стрижка боксера и горящие глаза одержимого… Он дожил до революции. Но нравственно и физически это был уже не прежний Лейст.
Последние дни возле заболевшего ученого, который поехал лечиться в Германию, крутился некий Иоганн Штейн, прекрасно представлявший не столько научное значение работ профессора, сколько ту выгоду, которую можно из них извлечь. Когда в 1918 году Лейст умер, материалы его наблюдений оказались за границей.
События тех лет являли собой как бы остаточную инерцию прежних, навсегда уходящих закономерностей старого мира, которые кажутся нашим современникам аномалиями. И тотчас вступили в действие новые закономерности. Красин рассказал о делах на Курской магнитной аномалии Ленину. Началась новая история КМА.
Летом 1919 года товарный вагон с девятью участниками первой советской экспедиции отправился в район аномалии. С юга наступал Деникин. Вагон застрял в Орле, станция Курск была забита воинскими эшелонами.
Не была ли эта экспедиция аномалией? Ведь трудно было представить менее подходящее для нее время!
Нет, то была закономерность революции! Раскованные ею силы жаждали применения, люди стремились к подвигу во имя народа и для блага народа.
Тогда же, в тот же год, академик Ферсман в другой теплушке вместе с несколькими петроградскими студентами трясся по дороге на только что освобожденный от интервентов Кольский полуостров: богатство полярной российской окраины также оказалось в поле зрения партии. Теплушка застревала на полустанках. Студенты сочинили песню с припевом «отцепили-прицепили».
В том же 1919 году Кржижановский обследовал на военном катере Самарскую луку, выбирая место для гидростанции: революция дала толчок инженерной мечте — заставить Волгу работать на будущую Россию электрическую.
…Сохранился дневник инженера Юркевича, возглавлявшего экспедиционный отряд КМА. В нем есть эпически-спокойная фраза: «Нормальной работе отряда мешали почти непрерывные дожди, магнитные бури и военные действия». Военные действия — на последнем месте. Кому же они не мешали в те годы?
У отряда не было лошадей, не хватало рабочих. Кто-то распустил слух, будто в ящиках экспедиции вовсе не приборы, а пулеметы, будто никакие это не ученые, а беляки, которые хотят вернуть власть помещикам. Хорошо, что на документах Юркевича оказалась печать Чрезвычайной комиссии по снабжению Красной Армии.
Вот еще отрывки из дневника начальника экспедиции: «Наблюдатель Мусятович заболел тифом… Дороги были настолько испорчены, что работать почти не было никакой возможности. Приготовления к эвакуации. Вся местность была без власти… Послал в рекогносцировку к Тиму Крушнина и Жонгловча. Остальные работали».
А затем — спешная эвакуация: белые заняли Тим, Щигры, Курск. Но первое комплексное обследование аномалии было выполнено.
Не легко, не просто зачинался новый этап истории КМА! Первые годы в игру не прочь были вступить немецкие капиталисты. Вынырнул Штейн: хотите получить материалы Лейста — платите восемь миллионов золотых рублей. Дорого? Пять миллионов! Нет? Тогда, быть может, уважаемые большевики сдадут район аномалии в концессию? Солидная немецкая фирма, основной капитал сто миллионов марок…
Дальнейшее хорошо известно; создается Особая комиссия по изучению КМА. Во главе ее — Иван Михайлович Губкин. Этот выдающийся ученый, патриот, с тех пор стал одним из самых страстных пропагандистов Курской магнитной аномалии, доказывая, что ее запасы колоссальны и что их нужно поставить на службу народу.
Владимир Ильич в августе 1920 года подписывает постановление Совета Труда и Обороны. Отныне все работы на КМА признаются имеющими особо важное государственное значение. Ленин уже в ту пору дал оценку КМА: «…мы имеем здесь почти наверное невиданное в мире богатство…».
Вышла из печати работа Лейста «Курская магнитная аномалия». На шершавой серой обложке сверху — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», пониже — Российская Академия наук, 1921 год. А бумага тогда была, что называется, на вес золота.
Сохранились любительские фотографии первых работ: на фоне какого-то сарая несколько человек в косоворотках, кто в сапогах, кто в лаптях. И еще: палатка, телега, военная двуколка.
Рабочие, бурившие разведочные скважины, почти все переболели сыпным тифом. Троих убили бандиты.
На буровую под Щиграми приезжал Иван Михайлович Губкин. Сам выпросил паровой котел на винокуренном заводе, сам искал торф для его топки. Сын бурлачившего на Волге крестьянина, он умел воодушевлять людей. Жизнь не баловала его. Диплом горного инженера этот одаренный, человек смог получить только в сорок лет. Настоящий расцвет его как ученого начался после Октября.
Губкин был признанным знатоком нефтяного дела. В комиссии нашлись люди, считавшие себя непререкаемыми специалистами по железным рудам. Губкин не без боя добивался своего в возглавляемой им комиссии. Первое время у КМА оставалось достаточно противников среди крупных горных инженеров. И только вмешательство Ленина, высоко ценившего Губкина, помогло комиссии из места длительных дискуссий о природе магнитных аномалий превратиться в штаб, способный руководить разведкой недр.
Еще при жизни Владимира Ильича, в апреле 1923 года, была найдена первая руда, и тем самым наконец установлена природа аномалии. Руду добыл буровой мастер Федор Константинович Ногтев, а заместитель главного инженера ОККМА Александр Сергеевич Попов, поныне здравствующий ученый, увез чемодан с образцами в Москву.
Особая комиссия удостоилась награды. Орден Трудового Красного Знамени был вручен ее работникам «как признание их заслуг перед трудящимися и революцией и в ознаменование самоотверженного, упорного труда».
Да, железная руда была открыта. Однако не такая, какую по технологическим процессам двадцатых годов считали выгодным использовать. И на какое-то время противники КМА как будто взяли реванш: после новых разведочных скважин поисковые работы были свернуты. Но Губкин и его сторонники не отступили. Пусть не сразу, они снова добились своего. Борьба, борьба… И в 1930 году — новая победа: на этот раз бур впервые вошел в толщу богатых железных руд.
Но представим на минуту, что это произошло бы гораздо раньше, что руду удалось бы извлечь уже из скважин Лейста: руда там была, только залегала глубже, чем он думал. От триумфа ученого отделял более тонкий пласт породы, чем тот, который удалось прощупать буром.
Итак, представили: 1898 год — и находка руды. Что произошло бы дальше?
Этот вопрос я задал двум специалистам — инженеру Борису Григорьевичу Вайпштейну, свыше двух десятков лет проработавшему на КМА, и главному инженеру строящегося под Железногорском обогатительного комбината Игорю Александровичу Гетало.
