— Да здравствует Красная Армия!
— Да здравствует! — отвечает зал юному голосу с галерки.
Я стою на трибуне. Передо мной море лиц. Блестящие глаза, живые, неугомонные. Ждут, что я скажу. Тут легко говорить. Это те, которые шли в рядах демонстрации, встречаемой пулями полицейских. Это те, которые пели «Интернационал» на улицах Львова. Это те, которые стойко проводили забастовки. Это те, которые непрерывно бунтовали, боролись без устали и сегодня, наконец, дождались своего дня. Рабочие предместья. Их нет надобности агитировать. Они давно убеждены. Советский Союз — это их страна, их государство; красное знамя — их знамя. Они не дали сломить себя. Не покорились власти попа и фабриканта. Для них выборы — это праздник. Пусть еще тяжело, трудно. Они это понимают и готовы преодолевать трудности, строить социализм. Ибо они — у себя, в своей стране, в своем государстве.
Какая радость — получить возможность громко говорить о том, о чем прежде приходилось говорить шепотом!
— Кто хочет взять слово?
Один, два, десять! Женщина, которую выбросили с работы за участие в забастовке. Полиция вытащила ее из фабричного цеха, а сегодня ей предоставили возможность работать. Молодой парень, который получил, наконец, право голоса. Старый рабочий, который сидел в тюрьме. Каждый хочет сказать что-то, выразить свою радость, свое желание трудиться.
Собрание закончилось. Все встают. «Интернационал» поют все присутствующие. По-украински, затем по-польски.
Уходить никому не хочется. Кто-то на галерке запевает песню «Если завтра война». Зал подхватывает. Поет молодежь, поют взрослые женщины и мужчины, поют удалую, дерзкую песню. Уже поздно. Но никто не хочет возвращаться домой. Я выхожу на темную улицу. Гремит песней большой зал окраинного кинотеатра. И долго еще слышна песня, она летит над улицей — радостная, крепкая, победоносная.
Да, эти люди хорошо понимают, о чем идет речь. Они сумеют справиться с врагом, они сумеют показать крепко стиснутый кулак каждому, кто вздумает помешать их творческой работе. Они готовы всюду отстаивать свою власть — советскую власть. Они отдадут все свои силы и весь свой энтузиазм своему государству — Союзу Советских Социалистических Республик.
Собрания на фабриках, где прежде работали два-три дня в неделю, где число рабочих не превышало прежде двухсот — трехсот человек. Теперь эти фабрики работают в три смены, на них работает тысяча и больше тысячи людей. Здесь есть врачебная помощь, которую они раньше не получали. Здесь заботятся об их детях. Здесь директор перестал быть недоступным как бог.
Фабрики покрупнее и поменьше… Одна за другой. Свои люди. И всюду знакомые.
— Вы меня, товарищ, не знаете… Но вы у нас выступали на собрании в тысяча девятьсот тридцать седьмом году, когда была забастовка строительных рабочих…
— Моя мать была у вас, товарищ, когда я сидел в концлагере, в Березе.
— Я писала к вам записочку из тюрьмы в Фордоне…
Всюду, на каждой фабрике мои друзья, мои близкие знакомые — бывшие политзаключенные, бывшие обитатели концлагеря в Березе. Вот этот невысокий мужчина просидел двенадцать лет в тюрьме — теперь он работает на заводе. Эта девушка в белом платке просидела семь лет. А теперь все мы вместе свободные люди, и алые знамена пылают в зале, горят сердца, и туман слез застилает глаза…
Шуршит бумажка, на которой записан план собраний. День за днем, час за часом. Из одного района в другой, один зал за другим. Массы людей. Со всеми хочется поделиться своей глубочайшей верой, своей заботой и своей радостью. Подбодрить тех, кто колеблется. Убедить тех, у кого скептическая улыбка на губах. И самой почерпнуть силу в песне, которая звучит под куполом зала, в блеске сияющих глаз, в крепких и простых словах свободного человека.
В плане сегодняшнего дня только одно собрание. Вечером. Но уже ранним утром подъезжает автомашина.
— Товарищ, надо съездить в казармы. Бойцы Красной Армии приглашают.
Ничего не поделаешь: бойцы Красной Армии — это особое дело. Об этом прекрасно знают товарищи в форме, которые приходят ко мне по поводу собрания. Я устала, конечно я отчаянно устала, но…
— Нам-то ведь не откажете?
Не откажу, они прекрасно знают об этом.
И вот я еду. Меня уже ждут. Но что могу я сказать им, выросшим уже после революции, не знающим мрака жизни, в каком жили мы вплоть до сентября?
Собрание проходит приподнято, радостно. Я выхожу, а у входа уже стоит автомашина.
— Товарищ, танкисты собрались и ждут вас…
У танкистов ко мне снова подходят:
— Товарищ, когда здесь кончится, поедемте к нам, к артиллеристам, машина наготове…
Из машины в машину, из зала в зал — и всюду молодые, приветливые, чудесные лица, и всюду песня, и всюду буря восклицаний.
Еще шесть месяцев тому назад Красная Армия была для меня легендой, сном. Еще шесть месяцев назад она была чем-то далеким, неясным. И вот теперь я стою перед ней, выступаю и сама слушаю слова о Советском Союзе, о международной солидарности трудящихся, о братской дружбе народов Советского Союза.
Мне трудно говорить. И глупо, что слезы текут из глаз. И глупо, что голос вязнет в горле. Молодые товарищи, вам не понять, чем для меня, затравленного человека, который долгие годы видел кошмарную жизнь рабов, — чем для меня является тот факт, что я стою среди вас, что вы сердечно улыбаетесь мне и жмете мою руку, — вы, которым я обязана свободой, и жизнью, и родиной, которая является вашей и моей родиной и родиной трудящихся всего мира.
И здесь, в зале, заполненном красноармейцами, в зале, звучащем песнями, в зале, бурлящем молодостью и силой, меня до глубины души пронизывает счастье, что мне дано служить тому самому делу, которому служат они, — нашему общему делу, общему делу Советского Союза, делу мирового пролетариата.
1940
Сегодня мы не будем обсуждать бюджет. Не будем говорить ни о налогах, ни о других важных вопросах.
Сверкает огнями белый зал Кремля, искрятся лунным блеском юпитеры, за стеклами высоких окон — ясный, словно золотой, день.
Сегодня праздник. Праздник твоей и моей, праздник нашей родины.
Зал полон. Никто не гуляет в кулуарах, ничье место не пустует. Сегодня нас больше чем когда бы то ни было. На стульях — люди с красными депутатскими значками и те, у кого их еще нет. Товарищи из Бессарабии, из Северной Буковины, из Литвы, Латвии, Эстонии. Они сидят между нами впервые.
Мы слушаем речь товарища Молотова. Да! Растет наша родина. Внимательные глаза, полные сосредоточенности лица. Черные глаза узбекских женщин, косо прорезанные глаза товарища из степей Азии. Цветные ленты на головах девушек из Прибалтики, наших гостей.
Не так давно — а быть может, это было страшно давно? — входила и я в этот зал впервые. С бьющимся сердцем, со стесненным дыханием. Человек, который потерял родину — чтобы найти ее. А теперь и я чувствую себя хозяйкой в этом зале. И когда с трибуны раздаются слова о внешней политике Советского Союза, я смотрю на те скамьи, на людей, которые еще в первый раз слушают товарища Молотова.
Слушайте внимательно все, только что прибывшие издалека, слушайте, как растет наша родина. Учитесь гордости, которая наполняет наши сердца. Учитесь любви, которой бьются наши сердца. Почувствуйте себя здесь так уверенно, так совсем дома, как все мы.
Шумит далекий океан, шумит Черное море, и сегодня им отвечает голос Балтики. К северу и к югу вырастает наша родина, и красное знамя развевается там, где до сих пор вздымались чуждые, официальные знамена, и красная звезда пылает на шапке красноармейца, как рубиновые звезды на башнях Кремля.
— Кто хочет взять слово в прениях по докладу товарища Молотова?
Но что еще можно сказать? Все происходит так, как этого страстно желалось. Только еще радостнее, еще прекраснее. Можно только встать и аплодировать, и кричать, и радоваться глубочайшей радостью, и выпрямляться от гордости. И — утвердить. Стократно, с гордостью и счастьем — утвердить.
Плывет Дунай. Переливается тяжелыми волнами, катит к морю беспредельные воды. Обопрись о Дунай, моя родина! Напейся дунайской воды, утомленный конь красноармейца.
Зеленым степям, холмам, поросшим виноградниками, молдавским хатам и украинским хуторам боец Красной Армии принес радостную весть о новой жизни.
Выпрями сгорбленную спину, угнетенный человек, Миновали, на веки веков отошли в область прошлого боярские времена. Кровь на городских мостовых и тяжкий пот измученного крестьянина. Белая господская усадьба и лачужка с глиняным полом. Жесткое слово румынского чиновника и надменность румынского боярина.
В твои трудовые руки, молдавский и украинский крестьянин, переходит теперь земля, которую ты годами обрабатывал для других. Твоя теперь фабрика, молдавский и украинский рабочий, в которого стреляли во время забастовок и в периоды безработицы. Распахнулись двери тюрем. Слава тем, кто пал в борьбе за права человека, жизнь тем, кто дождался нового дня.
