Но есть памятник Гагарину. Он, рассмотренный метафизически, единственный придает Родине вертикальное измерение. После пожара на Останкинской башне памятник этот — последняя русская "господствующая высота". Стойкий солдатик во времена крушений символов, он оправдывает и все прочие высоты: от башен Кремля до нефтяных вышек. Сорок два метра титанового столпа поддерживают над Россией небосвод, не дают ему рухнуть наземь, размазав нас всех в лепешку. В зазоре этом мы и живем, дышим, растим детей, умираем и вновь живем, как будто и не умирали.
Гагарин — пуповина, связывающая наш земной тлен с Небом.
Гагарин — камышинка, через которую хворая Россия дышит чистым "горним воздухом".
Гагарин — перископ: мы поднимаем голову над толщей океана смерти.
Гагарин — нить, за которую народ подвешен над пропастью: порвать, и упадет.
Гагарин рвется в космос над Ленинским проспектом — и значит, нам есть куда глядеть вверх. Мы щуримся и слепнем от нестерпимого блеска его скафандра — и значит, мы не свиньи, не способные смотреть в небо. Отвяжи Гагарина — и он унесется прочь, наш естественный спутник России. Если в небе Гагарин, стало быть, небо существует. А раз так, мы обязательно в него вернемся. Снова станем нацией космонавтов.
Издревле считалось, что благородные души, свободные от пороков и грехов, легко восходят в свой небесный дом, преодолевая земное притяжение. Наше возвращение в космос станет очищением от скверны этого века. Только вернувшись в небо, Россия распрямится, расправит плечи, подымет высоко голову, встанет в полный рост. Стрелка русского компаса на Ленинском проспекте смотрит вверх, указывает наше предназначение.
Нашей национальной идеей должен стать полет на Марс. Он будет означать преображение русских: техническое и социальное. Гагарин, запряженный в Россию, потянет всю страну вверх из трясины. Под полет на Марс будет подверстана вся модернизация.
Марсианский проект вернет двухмерной России объемность. Поставленная в повестку дня, эта невозможная тема станет обрастать плотью, превращаться в реальность. Мельчайшая деталь для космического корабля, способного долететь до Красной планеты, потребует создания десятка научных школ, открытия прорывных технологий, запуска невиданных производств. Чтобы создать двигатель для такой ракеты, придется отказаться от кудринской "экономики смерти". Разработка навигационной системы для корабля заставит переориентироваться с добычи нефти на экономику знаний. Сотворение его системы жизнеобеспечения повлечет запуск в России пяти новых атомных станций. Его термостойкое покрытие удастся изготовить, лишь обеспечив всеобщее бесплатное образование. Для создания жилого отсека придется объединиться с Белоруссией, Украиной, Казахстаном...
Марсианская Россия — лучший вклад в ее безопасность: таких не бомбят, таких любит весь мир. Слово "русский" на веки вечные станет ассоциироваться с "героем" и "творцом", с "первопроходцем небес" и "покорителем Марса", а не с "мафией" и "шлюхой".
Но главное — полет на Марс изменит природу русского человека. У нации, посылающей своих детей на Марс, невозможны ни "Дом-2", ни майор Евсюков.
Будущее — это не бластеры или мутанты, не туманные утопические теории, а ответ на вопрос "Что есть человек?" Другие цивилизации устремились к биофашизму и самокопанию в геноме. Мы пойдем в небесные искания духа и победу над космической Смертью, заставляющей гаснуть звезды. Первым борцом со смертью оказался Гагарин.
Валентина Терешкова призналась: "Хочу полететь на Марс, пусть даже и не вернусь". Жреческий, кастовый фанатизм отличает космонавтов от остальных людей: ракеты бы делать из этих людей. Они — якоря, удерживающие Россию пришвартованной к Небу. Нация, у которой есть космонавты, — спасена.
Гагарин — свеча русских молитв о светлой жизни.
Гагарин — наш защитный шип, наше дерзкое щупальце, наша пушка, которой мы грозим Небу, показываем ему "фак", это наш амбициозный лингам, через который мы утверждаемся, пронзая дырки в стратосфере, оплодотворяя мертвый вакуум, кичась и хвастаясь, веря, что чего-то стоим. Потому что иначе мы сродни муравьям, и жизнь напрасна.
Гагарин — это чистая форма, сбросившая тяжесть земных грехов, оттолкнувшая реактивной струей всё наносное, непереносимое, мешающее взлететь, воспарить, вернуться ввысь.
Титановый памятник — как первый луч восходящей России.
Италия: отдых 2 на элитных курортах, экскурсионные туры
1
Алексей Касмынин СИМФОНИЯ ВЗЛЁТА
Выход из метро остался позади, пройдя несколько десятков метров мимо угрюмых заброшенных палаток, я оказался прямо у подножия памятника Гагарину, что на площади, названной в его честь. Вокруг меня — ночь, минусовая температура, не слишком низкая — находиться на улице в целом приятно, — но достаточная, чтобы почувствовать, что городом всё ещё владеет зима. Небо абсолютно чистое, ни облачка.
У памятника — круглое основание, покрытое чёрным гранитом, слегка засыпанное лёгким снегом. У края, рядом с макетом посадочной капсулы, чьи-то следы. Гагарин — вверху, словно серебряная свеча, освещён мощными прожекторами. В моей голове сумятица, посмотрев на фотографии, я предполагал, что это место будет выглядеть несколько иначе, более величественно. Вижу грязный снег, покрытый копотью, мёртвую клумбу, земля в которой больше напоминает утрамбованный пепел.
Поднимаю взгляд, чтобы посмотреть на Гагарина, стоя на земле. В сознание вкрадывается чувство, что я вот-вот увижу нечто важное. Внезапно тело словно налилось свинцом, ощущаю тяжесть, как будто несусь вверх на огромной скорости. Передо мной развёртывается бесконечное пространство небесной сферы, уходящее ввысь, сфера искривляется, вытягивается, оттуда на меня тихо и беспристрастно смотрят дальние звёзды. Звёзды посреди Москвы, прекрасно видимые, несмотря на всё уличное освещение! Пытаюсь собраться с мыслями. На противоположной стороне площади — два дома, образующие полукруг, таким образом можно навеять мысли об окружности…
Снова поднимаю взгляд, постамент пуст, моргаю, встряхиваю головой — то же самое, Гагарина нет на месте. Что такое? — проносится мысль, — оглядываюсь, пытаясь выискать глазами прохожих, постепенно замечаю, как на уши начинает давить тишина. Постоянный, навязчивый шум города медленно гаснет, машин нет, слышно, как лёгкий ветер гудит в проводах, видно, как в свете уличных фонарей проносятся частички инея.
Слышу странный треск, как будто очень тихий радиосигнал глушат электромагнитные помехи, тут же огладываюсь, сзади никого, звук идёт отовсюду… Окна в домах черны, абсолютно во всех, все исчезли?
— Да, — среди накатывающих волн помех доносится отчётливое слово.
— Кто это? — вырвалось у меня.
Тишина, треск исчез, слышу лёгкое шипение, по проводам идёт чистый сигнал, но ничего не передаётся, лишь ожидание. Я опираюсь рукой на гранитный постамент, странно, нет чувства холода, нейтральная температура.
— Слышу, сигнал принят, — снова голос, я не двигаюсь, теперь отчётливо понятно, что у него нет направления, я словно бы разговариваю в наушниках, но их тоже нет. — Цель! Доложите цель! — нотки в голосе вопрошают, но раздражение или злоба отсутствуют. — Доложите цель! — ещё раз.
Я замер, в голове путаница, да и мне ли был задан этот вопрос?
— Интервью у памятника, беру интервью у памятника, — сорвалось с языка первое, что пришло в голову.
Снова тишина: либо мой ответ очень долго доходит до получателя, либо он не знает, что ответить.
Моргаю, странно, ощущаю щелчок, словно моё восприятие находилось на изломе стекла. В момент этого излома, когда мне удаётся наконец собрать чувства в непрерывный поток, дыхание перехватывает. Я стою на постаменте вместо Гагарина, машинально расставил руки, совершил несколько нелепых движений, в голове лишь мысли о той высоте, на которой я оказался, где-то в глубине сознания вторая мысль — никого нет, ни машин, ни людей.
Холодно, наверху очень холодно и постоянно дует ветер с севера, насыщенный ледяными осколками, понимаю, что не могу двинуться с места, упасть невозможно.
— Займи место супрематического шпиона и наблюдай, — снова голос, тот же, — он иногда занимает постамент, пользуясь титановой бронёй, чтобы сберечься от атаки. Здесь идеально для него, чтобы чувствовать поток мировых линий.
