Впереди еще много всего, но впереди и Воскресение из мертвых...
1
2 u="u605.54.spylog.com";d=document;nv=navigator;na=nv.appName;p=0;j="N"; d.cookie="b=b";c=0;bv=Math.round(parseFloat(nv.appVersion)*100); if (d.cookie) c=1;n=(na.substring(0,2)=="Mi")?0:1;rn=Math.random(); z="p="+p+"&rn="+rn+"[?]if (self!=top) {fr=1;} else {fr=0;} sl="1.0"; pl="";sl="1.1";j = (navigator.javaEnabled()?"Y":"N"); sl="1.2";s=screen;px=(n==0)?s.colorDepth:s.pixelDepth; z+="&wh="+s.width+'x'+s.height+"[?] sl="1.3" y="";y+=" "; y+="
"; y+=" 8 "; d.write(y); if(!n) { d.write(" "+"!--"); } //--
9
Напишите нам 5
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Евгений Нефёдов __ XX—XXI
Стоим на стыке двух столетий,
Чей бег — вода.
В былом — отцы, в грядущем — дети,
А мы — когда?
Историк видит нас примерно
В какой поре?
Двадцатым будем, Двадцать первым
Или тире?..
Преградой станет иль наградой
Нам Рубикон?
Но слышен Голос где-то рядом,
Невидим он:
В какой бы век ни относила
Времен река,
Все — суета. Была б Россия
Во все века.
Евгений Нефёдов
[cmsInclude /cms/Template/8e51w63o]
Александр Проханов ЯДЕРНЫЙ ВСАДНИК
"Из тьмы лесов, из топи блат вознесся пышно, горделиво..." Эти пушкинские строки пришли мне на память более десяти лет назад, когда я проехал по тверским соснякам и ельниками, ледяным озерам и топям и увидел строительство атомной станции в Удомле, которую хотел описать в романе, сделать ее метафорой нашего советского, рвущегося в будущее государства...
Отрывок из романа.
"Станция открывалась ему в своих ежедневных, набираемых малыми долями превращениях. Черно-коричневая, сумрачная, склепанная и сваренная, переполненная холодными железными глыбами, в кучах мусора, в какофонии визгов, ударов и скрежетов, станция была уже начерно собрана. Была громадным рукотворным изделием, воплотившим свой изначальный замысел. Еще несколько месяцев, проведенных в ударах и скрежетах, и она преобразится в окончательное, до последнего шва и стыка единство. Наденет драгоценные, бело-серебряные ризы, многоцветные сияющие оболочки, и бессмысленная разноголосица звуков превратится в стройный могучий хор бессчетных подшипников, заключенных в сталь водопадов, жаркого дыхания пара.
Станция была его детищем, была им любима. В краткие минуты, когда оставался один среди непомерного пространства машинного зала, и косые лучи били из железного неба, он ощущал величие совершаемых здесь усилий, красоту людского труда и замысла. И его собственная, нескончаемая, черновая работа получала высшее, в величии и красоте, воплощение.
Он чувствовал себя неуставшим, свежим, ведающим. Сквозь хаос и неразбериху дней предвидел неизбежный, поминутно приближаемый миг, когда реактор в свой легированный нержавеющий корпус примет стержни урана, операторы у огромного пульта, среди бессчетных миганий и вспышек, нажмут осторожно на клавиши. И начнется мерное, рассчитанное на годы горение, таинственное, скрытое от глаз превращение земных веществ и энергий, уловленных людскими руками. Бестелесный поток электричества польется по проложенным в небе руслам, от мачты к мачте, от одной вершины к другой. Непрерывные, струящиеся над землей синусоиды оденут опоры в прозрачное сияние корон, в непрерывные стеклянные трески стрекозиных трепещущих крыльев. Среди предстоящих дней он предчувствовал этот долгожданный, единственный — день пуска. "Моя станция!" — думал он, шагая вдоль машинного зала.
Подымая глаза вверх, вдоль ржавой трубы водовода, к высоким туманным пролетам с шатрами дымного солнца, он увидел птицу, живую, залетевшую в металлический грохот. Она носилась под сводами, натыкалась повсюду на острый металл, обдуваемая жаром и свистом. Ошалело металась, ослепшая, оглохшая, ударялась о стену огня. Врывалась в сварку, озаряясь ртутным свечением. Влетала в облако пара, обожженная, теряла цвет. Падала вниз и снова взмывала, тянулась к туманным лучам. В нее били и стреляли из сотен стволов, окружали разящей картечью. Она дымилась, роняла перья. Искала путь обратно, к чистому небу, к дождям, дубравам и гнездам. Но не было пути обратно. Кругом была колючая сталь. Навстречу ей мощно и грозно катилась балка крана, гудел, рокотал мегафон. Птица была уловлена. Ее поймают, умертвят, напылят на раскрытые крылья тончайшую пудру металла, приварят к арматуре. И она, недвижная, жестяная, украсит плафон в диспетчерском зале. Станет сверкать и искриться среди огней индикаторов..."
...И вот, спустя много лет, когда уже случился Чернобыль, распалась наша Родина — Советский Союз, хаос, кровь и беда прокатились по городам и весям России, рухнула индустрия, канула идеология, изменился тип человека, я вновь посетил Удомлю. Словно вернулся из дальнего Космоса, и теперь беседую с директором Калинской атомной станции Станиславом Ивановичем Антиповым, тайно надеясь отыскать подтверждение своим потаенным надеждам, упованием на возрождение Родины.
Александр ПРОХАНОВ. Станислав Иванович, мне было интересно и важно оказаться здесь, в Удомле, через десять лет и опять увидеть мощь атомной станции, красавец-город. Услышать голоса инженеров, философию атомщиков. Оказаться не на политических баррикадах, не на митингах и протестных шествиях, но среди ровного мощного гула великолепных машин, мерцающих пультов, под стальным рукотворным небом, из которого льются лучи рукотворного солнца. Этот мир, описанный мною в давнишнем романе, захватил, взволновал меня. Но было больно рядом с двумя работающими, великолепными блоками-"миллионниками" увидеть Третий, недостроенный. Темное сумрачное железо, вмороженное в снега и льды. Горы бетона с ледяными сквозняками и вьюгой. Блок напоминал какого-то древнего палеонтологического гиганта, погибшего в геологической катастрофе на стыке эпох. Великаншу, беременную, но не сумевшую разродиться, с мертвым младенцем во чреве. Ковчег, который не успели достроить к началу Всемирного потопа. Я почувствовал, что присутствие этого Третьего недостроенного блока является болью для станции. Что первые робкие признаки оживления стройки порождают в людях огромные ожидания и надежды, почти религиозные. Что это за чувство? Что связывают люди с возможностью пуска Третьего, "миллионного"? блока, остановленного великой социальной катастрофой?
Станислав АНТИПОВ. Александр Андреевич, вы угадали это ожидание, которое, пожалуй, можно сравнить с ожиданием Чуда. Возрождение стройки, остановленной на стадии восьмидесятипроцентной готовности, вернет нашему городу ощущение развития, рывка, которым всегда жила атомная энергетика. Это не просто новые рабочие места, куда бы устремился резерв нашей рабочей силы. Не просто оживление города, где еще много недостроенных объектов, неосуществленных градостроительных замыслов. Это не только загрузка множества заводов, начиная от гигантов, строящих реакторы, кончая электронными "кабэ", создающими новые методы автоматической защиты. И даже не только мощная прибавка электроэнергии в общероссийский энергетический котел. Здесь нечто больше. Надежда на возрождение России. На завершение этого унылого периода смуты и деградации, которому конца не видно, и в котором тонут людские идеалы и устремления. Люди истосковались по созиданию, по осмысленной коллективной работе, на благо всей страны, всего народа. Теперь, когда на Третьем блоке опять появились сварщики, замерцали огоньки, запахло жженным металлом, у людей появилась надежда. Но вот парадокс: страна, государство, ожидая этот блок, надеясь в условиях энергетических нехваток на прибавку энергии, почти ничего не дает нам для строительства. Казна пуста, и мы вынуждены сами по крохам собирать средства и направлять их в дело. Наши электролинии идут на Череповец, на металлургический комбинат, который преуспевает, развивается и требует все больше энергии. Череповец был бы готов вложить часть своей прибыли в нашу станцию, стимулировать пуск Третьего блока. Но при переходной нынешней экономике это невозможно. Нет таких экономических и финансовых механизмов. Мы, нуждаясь друг в друге, разделены неодолимой стеной. Мы, атомная станция, атомная отрасль — социалистический гигант, построенный методом ударных комсомольских строек, как часть огромного, в масштабах страны, завода. Но такого общесоюзного завода больше нет. Кругом рынок, другая среда, другая атмосфера. Мы, созданные, как огромная рыба, плавающая в океане, оказались в иной стихии. Океана больше нет, кругом суша. Нам нужны легкие, чтобы потреблять кислород, а мы все еще дышим жабрами.
