Тот только улыбнулся в ответ. Он плохо соображал, что происходит. За пару дней в СИЗО Иванов уже смирился с мыслью, что ему придется просидеть тут долго. И вдруг такая удача! Он даже не спросил о том, кого благодарить за освобождение. Просто помчался домой собирать вещи.
Иванов любил путешествовать налегке. Все, что ему было нужно – пара рубашек и брюк, да еще кредитка. Больше ничего для жизни было не нужно. Теперь оставалось пройти паспортный контроль. Остальное – мелочи, потом можно будет лететь хоть в Буэнос-Айрес. «А почему бы и нет? – подумал он. – Говорят, это прекрасный город, почти Париж».
Он достал из кармана пачку сигарет, закурил. Иванову казалось, что он родился заново, и впереди у него – совершенно другая жизнь.
По пути к стойке регистрации Андрей столкнулся с Колобковым и Зубовым. Разумеется, они знали о его громком аресте, но не о том, что его выпустили.
Заметив Иванова, друзья остолбенели. Появление привидения в зале «Шереметьево» не вызвало бы у них такого шока. Ведь передавали, что он замешан в такой страшной истории, что его теперь неминуемо посадят лет на десять!
Впрочем, они быстро пришли в себя, сообразили, что раз Иванов сумел выбраться из такой передряги, то он действительно большая шишка.
– Надо засвидетельствовать почтение, – шепнул Колобков Зубову, слегка толкнув его локтем в спину.
– А если он тут инкогнито? – засомневался тот.
– Тем лучше, покажем, что знаем его тайну.
– Ладно, пойдем, – согласился Зубоков.
Иванов встал в очередь на регистрацию рейса.
– Собираетесь в незалэжную Украину? – спросил подошедший к нему Колобков.
От вопроса Иванов вздрогнул. На мгновение ему показалось, что это следователи всю дорогу следили за ним, а теперь решили его арестовать и снова отправить в СИЗО. Когда Иванов присмотрелся и понял, что это те самые людишки, которые просили у него содействия в решении вопроса, он расслабился и почувствовал себя хозяином положения.
– А вам какое дело? – довольно грубо спросил он.
– Да никакого, не волнуйтесь вы так, – ответил Колобков. – Мы просто шли мимо, увидели вас, решили поздороваться.
– Могли бы не беспокоиться так, – сказал Иванов.
– А как у вас дела, извините за каламбур, с вашим делом? – не отставал Колобков.
Разговор начинал раздражать Дубинина.
– Как видите, недоразумение разрешилось, – ответил он.
– Хорошо вам. А мы вот в Питер собираемся. У Михаила Парфентьевича допрос по его делу. Там все не так просто.
– Не подскажете рецептик, как поскорей отвязаться от этих следаков? – спросил стоявший рядом Зубов.
– Не подскажу, – грубо ответил Иванов. – Моя очередь подошла. Надо регистрироваться на рейс. До свидания.
Зубов и Колобков отошли от него в некотором недоумении.
– Совсем возгордился шельмец, – сказал Колобков. – Он в профессии без году неделя, успел влипнуть в жуткую историю, а ведет себя так, как будто ему все должны.
– Иногда мне кажется, – проговорил Зубов, – что именно такие люди и пробиваются в этой жизни. Мы с тобой уже много лет рвем когти, чтобы чего-то достичь. Унижаемся, заводим знакомства, нянчимся с людьми годами. И никогда, слышишь, никогда не выйдем на такой уровень, как эти зазнавшиеся мудаки. А все почему? Потому что ведем себя, как обслуга, а они – как хозяева жизни.
– Что это с тобой, Миш, – обеспокоенно спросил Колобков. – Перед допросом, что ли, нервничаешь?
– Не без этого. Мне больших трудов стоило себя оттуда вытащить. Еще тяжелее было остаться в обойме после того, как во всех газетах написали, что я взятки раздаю. А у него все так просто. Вчера был за решеткой, а сегодня уже летит за границу. И вид, как у Че Гевары, как будто его не за вымогательства и взятки арестовали, а за высокие идеалы. А тут еще мы подошли, поздороваться с ним решили, отвлекли от важных дел.
– Да не кипятись ты так, – сказал Колобков. – Да, сукиному сыну повезло, он рано выбился в люди, теперь может поплевывать на всех с потолка. Но это не повод расстраиваться. Ты дожил до седых волос, а я до лысины. И неплохо жили. Гораздо лучше, чем некоторые наши друзья. Многие полегли еще в 90-е, а мы с тобой еще в строю. Бог даст, и этого деятеля переживем. Ты ведь не знаешь даже, чего ему стоило сюда приехать, у кого он просил защиты и что за нее обещал сделать.
– Это да, просто так ничего не бывает. А уж тем более не выпускают из-за решетки, – согласился Зубов.
Он действительно переживал по поводу предстоящей встречи со следователем. Дело двигалось к завершению, и Зубов понимал, что исход может быть неблагоприятным. Конечно, Зубов принял меры, позвонил знакомым. Но никто не застрахован от проколов – и суд отправит его в колонию.
С грустными мыслями Зубов размешивал сахар в дорогом и невкусном аэропортовском кофе. Мысль, что он снова может оказаться в СИЗО, очень его угнетала. Он понимал, что мог бы, как Иванов, попробовать добежать до украинской границы. Но не было достаточных сбережений, чтобы устроить себе безбедную жизнь в тихой европейской стране, а к нищенской пенсии на каком-нибудь хуторе он был не готов.
Приземления в северной столице он ждал со и со страхом, и с нетерпением. «Уж лучше знать неприятную правду о своем будущем, чем сидеть вот так и бояться неизвестности», – думал он. Самолет медленно заходил на посадку в Пулково.
В кабинете следователя было накурено. Немолодой усталый человек листал толстую папку «дела» и, казалось, совсем не обратил внимание на вошедшего Зубова. Тот прокашлялся, обозначая свое присутствие. Следователь поднял на него глаза.
– А, Зубов – присаживайтесь, – сказал он.
Зубов вспомнил, что люди в погонах по суеверию никогда не говорят «садитесь» тем, к кому они относительно хорошо относятся. Эта малозаметная деталь его обнадежила. «Если говорит «присаживайтесь», маловероятно, что он задумал мен посадить», – почему-то подумал он.
– У меня подходят сроки, – продолжал следователь. – Надо передавать дело в суд.
Зубов вздрогнул от неожиданности, он полагал, что еще полгода ему удастся погулять.
– Что будет со мной и с остальными? – спросил он.
– Вы втроем с Пархомовым и Дубининым будете обвиняемыми. Решение о степени вины должен будет принять суд.
– Но я же практически не причем, я только познакомил Желткову с Пархомовым, – пролепетал Зубов.
– В деле есть доказательства того, что вы обсуждали с ним возможность получения взятки. Мы запросили у операторов распечатку телефонных разговоров. Там все довольно ясно.
Следователь посмотрел на Зубова спокойным, не терпящим возражения взглядом, в котором было заметно еле различимое торжество.
Ему можно было праздновать победу. Пока Зубов жил красивой столичной жизнью, его питерские друзья перестали интересоваться его делом и оставили следователя с ним один на один. Тот опрашивал свидетелей, изучал доказательства, а начальство не намекало ему, что этого человека надо бы отмазать, а этого – превратить из обвиняемого в свидетеля. Такая просьба поступила только один раз – по поводу Гульнары, да и то в самом начале.
Благодаря такой свободе, дело двигалось быстро и легко. Помимо информации по сорвавшейся сделке с Желтковой, следователь собрал немало данных и о предыдущей деятельности Зубова. С таким материалом можно было бы посадить его надолго. Но как только следователь попытался раскрутить дело дальше, вызвать на допрос глав других администраций, которые тоже сотрудничали с Зубовым, его вызвало на ковер начальство.
– Тебе не кажется, что ты слишком глубоко роешь? – спросили у него. – У тебя в деле один эпизод, зачем пытаешься найти еще десять? Работай спокойно с тем, что есть.
Пришлось следователю прикусить губу и сконцентрироваться на истории с Пархомовым. На допросах тот молчал, как старый партизан. Сказал, что не станет давать показания против себя и попросил выпустить под подписку, как Зубова.
– Но вы ведь можете оказать давление на свидетелей, – спокойно сказал ему следователь.
– А Зубов что, не может? У него больше влиятельных друзей, чем у меня, – с вызовом сказал Пархомов.
– Видите, вы и сами все понимаете, – проговорил следователь.
– Да, понимаю, что меня сделали крайним в этой истории, – с досадой сказал глава района. – Доверяешь людям, помогаешь им, а потом тебя же все и кидают.
Жизнь в изоляторе очень изменила его. Он поднабрался местного жаргона. Уголовники со стажем зауважали Пархомова за рассудительность и навеки прилипший к нему начальственный тон. Они звали его «старостой», просили совета, если надо было решить какой-то бюрократический вопрос. Тут Пархомову не было равных. Он помогал писать жалобы, говорил, куда обратиться родным на воле, чтобы получить какое-нибудь пособие. В общем, в СИЗО он пришелся ко двору. Но это не радовало Пархомова. С каждым днем он все больше терял былую стать. Если раньше он чувствовал себя солидным мужчиной, то теперь он казался себе стариком. В холодной камере обострились старые проблемы со здоровьем, и по ночам он тихо стонал от боли и бессильной злобы. Думая о Зубове, он считал, что тому, скорее всего, удастся отмазаться. Зависть и ненависть – вот что он теперь чувствовал по отношению к старому другу.
