Ни одна из этих мер изменения Конституции 1993 г. не требует. Более того, без этих мер изменение конституции будет совершенно бессмысленной игрой в бирюльки. Первые шаги должны быть направлены на восстановление демократии. Конституционная реформа — это следующий шаг, который понадобится потому, что мы заинтересованы не только в демократизации, но и в долгосрочном демократическом развитии, с которым Конституция 1993 г. не очень совместима.
Бытует иллюзия, что изменить конституцию чрезвычайно трудно. Это не совсем так. Единственное в ее истории реальное изменение, связанное с продлением президентских и думских полномочий, прошло по тому из возможных путей, который и впрямь был бы очень трудным, практически неосуществимым, если бы не политическая монополия. Однако в 135-й статье Конституции предлагается и другой путь, связанный с созывом Конституционного собрания. Механизм формирования этого органа (т. е., по сути, учредительного собрания) определяется федеральным конституционным законом. Такой закон до сих пор не принят.
Я думаю, что после того, как парламент будет избран по демократическим правилам и в демократических условиях — но не раньше, — закон следовало бы принять, а на этой основе — созвать Конституционное собрание, которое разработает проект нового Основного закона. В Конституции 1993 г. установлено, что разработанный проект принимается самим собранием, двумя третями голосов. Если же проект не пользуется такой широкой поддержкой членов собрания, то он выносится на референдум. Мне этот механизм представляется достаточно разумным, но с одним уточнением. Референдум очень хорош для придания легитимности важным решениям, но не обязательно подходит как средство их принятия. Проблема в том, что избирателям не всегда предоставляется осмысленный выбор. Вспомним обстоятельства «всенародного одобрения» Конституции 1993 г. Тогда избиратели были поставлены перед выбором: либо вот такая конституция, либо никакого конституционного порядка вообще. Это, по большому счету, — шантаж.
Я полагаю, что если уж члены Конституционного собрания не придут к компромиссу по поводу проекта, то меньшинство (не мен ее трети депутатов) должно разработать альтернативный вариант. Тогда на референдуме избирателям будет дана возможность сделать реальный, осмысленный выбор. Впрочем, это уже детали. Важно то, что конституцию надо менять, но не сразу, а только после восстановления демократии. И не с кондачка, а с помощью разумного механизма, учитывающего различные политические интересы и предпочтения народа.
Часть VI. Почему демократизация?
36. Демократия или диктатура?
Часто говорят, что плох путинизм, но вот альтернативы-то нет. То есть, конечно, есть, но она до такой степени ужасна, что Путин красной девицей покажется. Установится кровавая диктатура. Рассказывают об этом почти как в 90-е, особенно во время кампании по переизбранию Ельцина в 1996 г., когда о «красно-коричневой угрозе» бухтел даже утюг. С тех пор многое изменилось: необходимость в манипулятивной предвыборной пропаганде почти отпала за отсутствием выборов; сама мысль о том, что на предстоящих «выборах» может победить кандидат, не получивший одобрения правящей группы, кажется абсурдной. Пропагандистский аппарат, конечно, продолжает функционировать, но ждать от него чего-то нового не приходится. Нет былой креативности. Отрабатывают старые темы. Однако, поскольку «красными» в исполнении Зюганова и Ко теперь уж точно никого не напугаешь, остаются «коричневые». Впрочем, и эта тема деградировала вслед за общей деградацией российской политики.
Ведь идея о «красно-коричневой угрозе» в свое время была вполне связной, апеллировала не только к сердцу, но — вопреки лозунгу о том, каким органом голосовать, — еще и к разуму. Мысль состояла примерно в следующем. В России существует сильное политическое движение, стремящееся к реставрации тоталитарной системы. Это КПРФ и ее союзники. Поскольку коммунистическая идея себя дискредитировала, а национализм — нет, это движение становится фашистским. Придя к власти, оно-таки тоталитаризм и восстановит. Что и требовалось доказать: живо голосуй за Ельцина.
Уже тогда эта конструкция строилась на лжи. Зюгановская КПРФ (в значительной мере усилиями самого Зюганова), действительно, восприняла некоторые националистические идеи, но фашистской от этого не стала. Приди она тогда к власти, очень скоро приобрела бы такую умеренность и аккуратность, что стала бы примером даже для проделавших сходную эволюцию восточноевропейских компартий. А потом кризис нефтяных цен 1998 г. прикрыл бы эту лавочку, и в 2000 г. у власти снова оказались бы какие-нибудь демократы. Тем не менее зерно истины тут было. Состояло оно в том, что в 1996 г. в России действительно еще сохранялись условия для воссоздания жесткого авторитарного режима, потому что не были еще до конца демонтированы организационные и поведенческие структуры советской системы. Советский чиновник все еще оставался советским чиновником. Если бы Зюганов дал приказ, аппарат — пусть и со скрипом, ценой колоссальных усилий — справился бы, порядок в советском стиле был бы наведен. Другое дело, что издержки такого решения для правящего класса — к которому, конечно, принадлежал и Зюганов вместе с большинством своих соратников — далеко перекрыли бы выгоды, так что практическая реализуемость этого варианта стремилась к нулю. Но его техническая возможность сохранялась.
Теперь ее нет. Конечно, попадаются фантазеры, вроде Максима Калашникова, которые верят, что вот даст им Путин порулить, и пожалуйста, на следующее утро — образцовая национальная диктатура. Но на то они и фантазеры. Здравомыслящие люди понимают, что даже если в Кремле завтра каким-то чудом и оказались бы персонажи типа Калашникова, то хватило бы их не на многое. Да, пугали бы запад пальцем на ядерной кнопке. Да, репрессировали бы кого-нибудь. Но только в пределах Садового кольца. Потому что дальше власть «национальной диктатуры» не распространялась бы. В регионах по-прежнему заправляли бы губернаторы, причем правили бы помягче, чем сейчас, когда им надо удовлетворять аппетит федерального центра к политической борьбе и обеспечивать результаты «Единой России». «Национальная диктатура» через пару месяцев стала бы синонимом гигантского беспорядка для одних и бесконтрольного обогащения для других. К кремлевским «диктаторам» относились бы по принципу «мели, Емеля, твоя неделя», если вообще как-то относились бы.
Потому что дураков — т. е., простите, честных чиновников советского образца — больше нет. Пососав лапу в течение девяностых, одни вывалились из реальной жизни, а другие приспособились к новому порядку, который как раз и оформился при Путине. На смену советскому чиновнику пришел бизнесмен у власти. У него простые заботы. С одной стороны, ту долю власти, которая имеется у него сейчас, он терять не хочет. Именно поэтому в какой-то момент он так полюбил Путина: Кремль позаботится, чтобы всякие аутсайдеры не тянули шаловливые ручки к лакомым кускам. Но, с другой стороны, его совершенно не устраивает «беспредел», когда вышестоящие чиновники используют свои возможности для отъема бизнеса у честных тружеников коррупционной индустрии, для некорректного крышевания и рейдерства.
Сейчас Путина и его команду российский правящий класс терпит даже не потому, что плюсы по-прежнему перевешивают минусы (это, возможно, уже не так), а просто деваться некуда. Отсутствует пространство для маневра. Но вот в условиях неразберихи переходного пери ода такое пространство будет. А это значит, что у потенциальных диктаторов просто нет шансов. Они не смогут ни контролировать государственный аппарат, ни разрушить его. В современной России авторитаризм может существовать только в той форме, которая устаканилась на наших глазах. Не сомневаюсь, что Путин способен — и, скорее всего, захочет — еще немного закрутить гайки. Но время жесткой диктатуры ушло. Она не является сегодня ни альтернативой путинизму, ни возможной траекторией самого путинизма.
Конечно, на это можно возразить: большевикам ведь удалось полностью разрушить старое государство и создать новое. Оставлю антикоммунистам тему о том, какой ценой им это удалось. Вопрос в том, удалось ли? Исторический факт — признанный, кстати, на исходе дней самим Владимиром Лениным — состоит в том, что нет. Действительно, большевистская партия послужила социальным лифтом для пары десятков тысяч активистов. Однако организационную основу советского режима составили несколько миллионов рядовых (и не очень) делопроизводителей, которые уже делали карьеры в царском государственном аппарате, а также в многочисленных квазинегосударственных организациях типа земств и городских дум. Эти люди, в отличие от современных российских чиновников, бизнесменами небыли. Они просто сменили прежнее начальство на новое. Работали, конечно, даже похуже, чем при царе (что очень печалило большевиков), но, ни шатко ни валко, дело постепенно наладилось.
