При этом неоспоримым достоинством «Благих пожеланий», как и всей эпопеи «Русский крест», являются не только динамичный сюжет, но и психологически достоверные внутренние метаморфозы героев. Здесь нет банального противопоставления людей, которые были друзьями, а потом разошлись… Александр пытается найти истину, а не свести счёты. Да и каждый из друзей искренне верит, что стоит за правду. Но неуловимо быстро изменилось всё и вся, и вот уже правда эта – разная, у каждого своя. А Владимир, четвёртый друг, вообще предпочитает уехать работать в заповедник – поближе к природе, подальше от суеты. Но даже там нельзя полностью укрыться от отголосков потрясений, знаменующих приближение конца советской эпохи…
Эпопея не несёт в себе признаков огульного очернения советской действительности, все непростые ситуации рассматриваются с разных точек зрения, вдумчиво и объективно. К достоинствам «Русского креста» относится и то, что он полифоничен и охватывает не только большой период времени, но и значительное пространство, отображая различные «участки» Советского Союза. Все детали, приметы времени, достоверны, тщательно, до мелочей выписаны, поэтому успевшие пожить в СССР испытывают настоящее дежавю, а не заставшие эту страну и эпоху, людей и идеалы – могут, прочитав, представить их себе воочию.
Но на этом сага «Русский крест» не заканчивается – впереди ещё две книги.
Анна АРТЁМОВА
Знаки судьбы - дело тонкое. Чаще всего люди, занятые повседневностью, их не замечают, а кто замечает, без труда может понять, что каждый знак многозначен, имеет смысл и предназначение. О чём это я? А вот о чём: пять раз в разные годы прилетала на Сицилию, итальянский остров, знаменитый действующим вулканом Этна и[?] мафией. Пять разных Сицилий прошли через мою жизнь. Что бы это значило?
1. Шипы без розы и роза без шипов
В начале 70-х двадцатого века молодые поэты шли по набережной Палермо. Нас было двое, плюс переводчик, посланцев от иностранной комиссии Союза писателей СССР, для участия в конкурсе. Предстояло читать свои стихи и, если повезёт, получить какой-нибудь одобрительный знак: грамоту, например. Конкурс назывался "Роза Петрарки", в нём должны были участвовать поэты из разных стран, вплоть до Китая и США.
Мечтать о победах не было особых оснований. Русского языка не предполагалось. Синьор Лентини – организатор и председатель жюри конкурса сообщил, что конкурс устроен для развлечения постояльцев отеля, где нас поселили, и призы конкурса весьма условны. Незнание русского языка – не помеха, нужно лишь красиво читать свои стихи.
Ни на что не рассчитывая, любовались мы Палермо, древнейшим центром искусств и культур.
Первые люди жили на месте Палермо ещё в верхнем палеолите. Сицилийская поэзия зарождалась именно здесь.
На осенней набережной торгуют зрелыми фруктами в таком изобилии, какого мы, советские люди, до сих пор не видели. Набережная пустынна. Один фрукт, неизвестный нам, особенно привлёк внимание: продолговатый, как спелая груша, розовато-жёлтый, в пупырышках.
– Фейх оф Индия,– пояснил наш переводчик слова торговца, – нечто среднее между ананасом и грушей.
Очень хотелось попробовать. Один фунт этого фрукта, по штуке на каждого из нас, стоил недорого. Я, широким жестом, отдала часть суммы, выделенной мне на командировку нашим Союзом писателей. Все трое схватили каждый по фрукту, не слушая того, что говорил нам торговец, протягивая плоды на бумажной тарелке. Вонзили зубы в привлекательную мягкость плода.
О, ужас! Множество острых иголок вонзилось в наши губы и щёки. Оказывается, торговец, продавая плоды, предупреждал, что их нужно очистить, прежде чем есть. Боль была нестерпима. За полчаса нам всё же удалось освободиться от иголок. Я чувствовала себя неловко от того, что так неудачно угостила спутников.
Этим же вечером начался конкурс «Роза Петрарки» в саду отеля, где собралась, на мой взгляд, шикарная публика: мужчины в чёрных костюмах и дамы в меховых накидках, несмотря на жару.
Конкурсантов было человек пятнадцать, и за два вечера все выступили. Жюри, председателем которого был синьор Лентини, объявило результаты.
Третью премию, диплом и значок в образе серебряной розы, получил испанский поэт Хорхе Хусто Падрон, тёмноволосый красавец, сердцеед.
Вторая, со значком золотой розы, досталась американцу Лоренсу Ферлингетти со стихами, похожими на автора, абстрактными, скучными и самовлюблёнными.
Первую премию, настоящую розу на длинном стебле без шипов, вынесли мне. Роза цвета тёмного бордо была огромна и прекрасна. Я её не ждала. Стояла растерянно. Под аплодисменты, как победительница, читала «Я помню чудное мгновенье» Пушкина, понимая, что никто всё равно не знает русского языка, пусть наслаждаются гениальной музыкой пушкинского стихотворения.
– Ты огорчена? – спросил синьор Лентини, посадивший меня между собой и нашим переводчиком.
– Счастлива...
– Роза через два дня завянет. Её придётся выбросить. Видишь, в руках у меня коробочка – в ней эквивалент твоей настоящей розы, брошь из белых сапфиров. Береги её. Это твоя первая иностранная премия, не так ли?
Берегу по сей день. Она впрямь более похожа на брошь, чем на премиальную награду. Хоть бы нацарапали на ней название конкурса «Роза Петрарки».
– Что ты хочешь увидеть здесь, на Сицилии? – спросил меня синьор Лентини. – Выполню любое желание.
– Мафию.
Ничто более интеллигентное не пришло в мою разгорячённую голову.
Он удивлённо посмотрел на меня. Простёр руку в парк, на публику.
– Вот они, перед тобой. И я тоже.
Может, мы неточно понимаем слово «мафия»? – подумала я тогда.
2. Кармелло
Никому в Москве я своей премией не хвасталась. Мой спутник, не получивший премии, тоже помалкивал. Переводчику мы оба не нужны. Будучи в стороне от литературных групп, я не интересовала журналистов. Но факт моей победы, видимо, лежал в основе второй поездки на Сицилию. На сей раз предстояло лететь в другую часть острова, в город Катанию, туда, где Этна – самый большой из европейских действующих вулканов. Я увидела в иллюминаторе самолёта гигантскую чашу кратера, наполненную огнём, и ослепительную реку, вытекающую из кратера.
Нас было четверо. Один – известный в СССР специалист по итальянской литературе. Он сразу предупредил делегацию, что не будет нам переводить, потому что не является переводчиком, а сам литератор. Сделал, правда, исключение для главы делегации – одного из секретарей Союза писателей. Эти двое были привилегированной частью группы. Командировочные деньги на поездку находились у главы делегации. Он сообщил, что раздаст их утром следующего дня, потому что сейчас вечер, а по старинной примете (я о ней прежде не слыхала) вечером лучше не оперировать с деньгами.
Вторая, непривилегированная часть делегации, состояла из меня и молодого, но уже знаменитого писателя Юрия Полякова, чьей повестью «Апофегей» зачитывались у нас в те дни, когда мы вместе с ним оказались на Сицилии. Стройный, кудрявый, уверенный в себе мол"одец Поляков был известен также стихами. Прочитав их впервые, я увидела будущего прозаика. И не ошиблась.
Делегация сидела за ужином в ресторане живописного городка Ачиреале, вблизи Катании, разделившись на две части: мы с Поляковым – справа от прохода, глава делегации с итальянистом – слева. Последний наслаждался тем, что находится в Италии (можно понять), что может в ресторане показать всем (кроме нас более никого не было) своё блистательное произношение, наконец тем, что выбирает блюдо со звучным названием и понимает, какое получит удовольствие.
– Кармелло, Кармелло, – распевал наш итальянист имя официанта и долго, скрупулёзно объяснял ему, чт’о’ будет заказывать, меняя решения, заменяя одно блюдо другим.
Он явно раздражал пожилого официанта с лицом усталой птицы. Официант явно предпочитал меня и Полякова. А мы сидели без копейки, и оба были изрядно голодны.
– Парадокс, – то ли удивлялся, то ли возмущался Поляков. – Мой «Апофегей» издан уже полумиллионным тиражом, если бы рубли можно было менять на лиры, я бы мог накормить ужином весь этот городок.
Я ползала взглядами по меню. Наконец выбрала самые дешёвые бутерброды с сыром. Но и на них не было денег.
Сделать пять шагов к руководителю делегации мы оба считали ниже своего достоинства, неизвестно, впрочем, почему.
– Кармелло, Кармелло, – заливался соловьём советский итальянист и вновь и вновь менял заказ.
Кармелло оставался невозмутимым, выражая раздражение лишь неторопливостью, с которой подходил к их столику. Когда Кармелло, через мой английский, понял, что мы с Поляковым сидим без денег, он почему-то широко улыбнулся мне. Улыбка сделала его унылое лицо почти прекрасным. Он быстро отошёл от нас и через несколько минут, ещё не обслужив наших привилегированных спутников, принёс нам с Поляковым по огромному блюду, где была знаменитая итальянская паста со множеством моллюсков всех видов, с диковинными овощами, и отдельно хлебные лепёшки, а также бутылку белого вина со звучным названием «Belissimo».
