Вот Корчной меня вместе с Капабланкой в гении записал. А для меня чистый гений был Алехин, ведь в его партиях божья искра всегда присутствовала. Моя первая шахматная книжка, случайно мне в руки попавшая, была алехинская: «На путях к высшим шахматным достижениям». А из тех, кого я лично знал, Миша Таль был чистый гений, конечно, да и Лёня Штейн. Ах, Лёнечка милый, он ведь ночами напролет в карты резался; бывало, часов в пять ночи стук в дверь в комнате моей гостиничной, я спрашиваю: «Кто это?», а это Лёня в карты свои закончил играть, спрашивает: «Не найдется ли пожрать чего?» — проголодался, значит...
А помнишь, как мы втроем в Риге, когда я с Мишей тренировочный матч играл, каждый вечер вместе проводили, помнишь? И ужинали у Миши или в ресторан какой шли. Какой это год был, 68-й, кажется ? Мне тогда сорок с лишним было, а ты так совсем мальчишкой был, помнишь?
Ах, Миша, Лёня. ■ ■ Пусть они и другой национальности, но близки были мне по духу и Таль и Штейн по восприятию жизни, любил обоих. Помню, в Тбилиси мы со Штейном и с одним грузином такое устроили, но... выключи, выключи сейчас магнитофон, что с того, что полвека с тех пор прошло, а что если жене моей этот рассказ на глаза попадет ?.. Ах, Геночка, Геночка, милый, а помнишь, как мыв Риге с тобой две недели в гостинице в одном номере жили ? Помнишь, как Лёня и Миша принесли тебя пьяного мертвецки, да, правда, и сами не шибко на ногах держались, и положили тебя на стол, и спал ты всю ночь на столе?Почему они тебя на стол положили, а не на кровать, до сих пор не пойму, но ты всю ночь на столе и проспал. Но ты вырежи это, вырежи, если писать будешь, а то люди о тебе бог знает что смогут подумать.
Геночка, да это же воспоминания молодости нашей, милый, молодости...
Когда приезжаю сюда, в «Россию», то за доской сижу с удовольствием, но усталый уже, все-таки полтора часа дорога отнимает. На метро с пересадкой — час с четвертью, да еще пятнадцать минут автобусом, да обратно столько же, да каждый день, вот и считай. Всё бы ничего, если бы не лестницы при выходе из метро, они же обледенели все и скользкие очень, шатает меня на них. Неровен час грохнешься, так костей не соберешь... Я бы с удовольствием сюда в гостиницу поселился на время турнира, черт с ними, с деньгами, но дома у меня же всё под боком. Что с того, что компьютера нет, зато «Информатор» есть. Да и жизнь налаженная, жена обо мне заботится. А ты спрашиваешь, доволен ли я жизнью. Да мне просто повезло: от взрыва котла тогда у Курильских островов не погиб, от тяжелейшей бронхиальной астмы, когда и говорить не мог, задыхался месяцами, не умер, и всех передряг в жизни — не перечесть; но самое главное — жена мне чудесная досталась, и семья — сын, внук, теперь вот и правнучка есть — тоже замечательная...
Можно ли сказать, что шахматы дали мне всё в жизни?Да, конечно. Всё. Вот сейчас я на пенсии, да еще федерация подбрасывает, да жена что-то еще получает, так что жаловаться не приходится. Но только ли в деньгах дело, ведь у меня занятие есть, и люблю я его. А такое ведь не каждому дано. Другие, кто на пенсию выходит и без всякого дела остается, умирают быстро, потому что не знают, чем себя занять. А у меня — шахматы есть, они до сих пор меня спасают. А ты спрашиваешь, что мне дали шахматы. Но, знаешь, анализы анализами, а играть, играть по-прежнему очень хочется, ведь шахматы — это чудо, конечно. Чудо.
Морозным днем 30 января 2006 года ему стало плохо в автобусе, и от остановки до дома самостоятельно добраться не мог - помогли, довели до лифта. «Скорую» вызывать не стали, поехали с женой в поликлинику. Шел с трудом, нога уже не слушалась. Врач сразу всё понял, всполошился - немедленно в больницу! Там с каждым днем становилось хуже. Чувствовал, что умирает, сказал жене: «На этот раз мне уж не выкарабкаться...» Напомнил и о том, что хотел бы быть похоронен на Рязанщине, откуда родом жена, там и все близкие ее лежат — дед, родители, сестры. Кладбище - на пригорке, место это солнечное, сухое... 16 февраля впал в беспамятство и через два дня, в восемь часов вечера, не приходя в сознание, Ратмир Дмитриевич Холмов скончался.
Х.Доннер. Шахматы на Кубе
Передо мной фотография. На ней Фидель Кастро, перед ним шахматная доска. Его сигара потухла. Неповторимым жестом, выдающим начинающего, он показывает указательным пальцем на какое-то поле. Через увеличительное стекло я могу разглядеть, что это поле d5, но, судя по боязливому выражению лица Великого, видно, что самому ему это невдомек. Не нужно быть знатоком, чтобы сразу понять: Великий Лидер и Главнокомандующий —никакой не шахматист.
Когда несколько лет тому назад меня представили ему, я спросил, как он относится к шахматной игре. Он сказал, что шахматам предпочитает бейсбол.
С почтением и безмерным уважением я позволил себе заметить, что после карьеры, поглотившей такое количество энергии, он имеет право на более спокойную игру, нежели гоняться за мячом по всему полю.
«Слишком много правил, — отвечал Кастро, — в шахматах слишком много правил. Чем меньше в игре правил, тем больше у меня шансов выиграть». В его голосе послышались нотки Верховного Главнокомандующего, не знающего сомнений.
Прямых доказательств связи шахмат с политикой нет. Тем не менее имеются политики, с удовольствием играющие в шахматы. В1950году Тито на моих глазах выиграл партию у международного мастера Шоде де Силон, играет в шахматы и Янош Кадар. В коммунистическом мире имеются и другие примеры политиков, игравших в шахматы, — скажем, Ленин и Троцкий. О них рассказывают, что во время пребывания в подполье, скрываясь от полиции, они часто играли в шахматы и были довольно приличными игроками.
Что касается Кубы, то шахматы и политика там связаны издавна. Кар-лос Мануэль де Сеспедес, президент первой республики (1848), «Отец Отечества», как его называют там, был одним из первых шахматных журналистов в стране, и потому в шахматных кругах его до сих пор считают «Отцом шахматной игры на Кубе».
Хосе Марти, кубинский апостол свободы конца 19-го века, после освобождения от испанского владычества указывавший на опасность, исходящую теперь от Соединенных Штатов, тоже был большим любителем игры, и в круг его друзей входили профессиональные шахматисты. Вследствие этой связи шахмат с политикой я получил возможность познакомиться лично с двумя интереснейшими фигурами кубинской революции.
Обоих их уже нет в живых. Интеллектуал-повстанец был убит, а старый вояка умер в собственной постели. Че Гевара и генерал Байо. Когда я первый раз играл в мемориале Капабланки в 1964 году, Че Гевара был министром финансов. Он частенько заглядывал на турнир, всегда стараясь выкроить для шахмат свободный часок. Он не был начинающим. Однажды мы даже сыграли партию — это был Каро-Канн, — но, несмотря на все мои старания, восстановить впоследствии ход борьбы не удалось.
Яне мог тогда даже предположить, что этот яркой внешности, но кроткий человек после своей смерти будет объявлен святым. Мы говорили с ним по-французски — он, кстати, лучше меня, — и я помню, как мы обсуждали красоты Кубы; для него, выросшего в Аргентине, как и для меня, Куба была заграницей.
Я знал Че Гевару лучше, чем Фиделя Кастро, который пожаловал меня аудиенцией лишь однажды, прямо на бейсбольном поле. Кастро сразу произвел на меня огромное впечатление. В нем можно было заметить глубочайший трагизм революции. Если подумать, то революции всегда трагичны, потому что очень часто оборачиваются против тех, кто с самыми благими намерениями их начинал.
Он впитал в себя трагизм революции и, продолжая двигаться вперед, несет в себе этот трагизм. Поэтому в присутствии Фиделя Кастро я чувствовал себя не в своей тарелке и совершенно не испытывал этого, когда находился в обществе Че. Удивительные парадоксы, из которых была соткана личность Че Гевары, занимают меня до сих пор.
Однажды я написал коротенькое эссе об иронии. Друзья сказали, что я значительно расширил это понятие по сравнению с общепринятым. В своих изысканиях я дошел, в конце концов, до самого Христа, заметив у него очевидные признаки иронии. На самом же деле, когда я писал об этом, у меня перед глазами стоял Че Гевара, но я не осмелился назвать его по имени. Существует ли ирония, которая не только насмехается над реальностью, но идет еще дальше, вторгаясь в саму действительность, взламывая ее и изменяя? Все хитросплетения судьбы человека, с которым я когда-то играл в шахматы, вдохновляют еще многих, где бы они ни находились, даже в нашей безопасной Европе.
Почетным президентом организационного комитета мемориалов Капабланки в 1964 и 1965годах был генерал Байо, страстный шахматист, игравший в силу примерно кандидата в мастера. Он был рядом с Фиделем Кастро и Че Геварой в той маленькой группе, которая высадилась на Кубу в 1958 году со знаменитой «Граммы».
Во время гражданской войны в Испании он руководил высадкой республиканских войск на Балеарских островах. Это был очень большой лысый человек, с немалых размеров бородой и черной повязкой на правом глазу. Всю свою жизнь он только и делал, что воевал и писал. Он преподнес мне собственную книгу с дарственной надписью. Она называется «Карманная библия партизана».
