Весь аул провожал: кто до перевала, кто до райцентра, так что шествие протянулось на много километров. И если бы не знали, что идёт война, не до веселья теперь, то могли подумать – справляют большую свадьбу или несколько сразу. Или что люди идут на праздник вишен в карубские сады. Но приглядевшись, увидели бы бледные, потерянные лица невест, заплаканные глаза матерей.
Мумин не хотел, чтобы мать шла в Хив, районный сборный пункт. Во-первых, путь неблизкий и она устанет, во-вторых, может не сдержаться, расплакаться на людях. Он ещё дома начал шутить и по дороге часто отпускал весёлые словечки, надеясь своим настроением укрепить сердце матери. И его старания не прошли даром: мать в отличие от многих сельчан не проронила ни слезинки до самого перевала. Тихо шла рядом, негромко – ему одному – рассказывала, каким крепким мальчиком он рос. Она тоже никогда не видела слёз на его глазах. Он только усмехался на это и гладил её по плечу. Но на перевале она не выдержала – уронила две слезинки. Мумин взял её за плечи и, улыбаясь, сказал:
– А кто обещал мне, что не заплачет? А я-то, мать, поверил тебе!
– Не плачу я, сын мой, – изменившимся, осевшим голосом оправдывалась она, краем шали утирая лицо. – Сами по себе покатились…
– Не предупредив тебя, что скатываются, – шутил сын.
– Но теперь уж я не заплачу до самого райцентра! – улыбнулась и она ему.
Мумин стал возражать, он боялся, что мать переутомится. И без того разбита, расстроена, он же видит! Хотя она бодрится, скрывая усталость.
– Не ходи зря, только измучаешься… ни за что ни про что. Сейчас не сорок первый год, сейчас наши гоняют фрицев, как кроликов, сама знаешь. Через некоторое время увидишь! Я вернусь с победой. А может, вообще, пока до фронта доеду, война и закончится, кто знает…
– Чтоб Аллах услышал твои слова, сын мой! – встрепенулась мать, лицом просияла в надежде на добрый, счастливый исход.
Мумин приложил немало усилий, стараясь уговорить её вернуться, но она стояла на своём. «Ещё пройду… с молитвой за тебя».
– Ну ладно, – согласился он. – Только смотри, чтоб я тебя не видел там плачущей. Если не можешь не плакать – лучше не ходи. Я не хочу, чтобы ты провожала меня в слезах, не хочу увозить с собой твоё заплаканное лицо, мама…
– Ей-богу, не буду плакать, сын мой!
На этот раз Айханум сдержала слово. Не плакала, пока шёл митинг в Хиве и районное начальство призывало парней верно и до последней капли крови защищать Родину. Не плакала и потом, когда призывников посадили в машины, чтобы ехать в Дербент. Шептала молитву, чтобы Аллах поберёг её Мумина и всех, кто рядом с ним, и смотрела на сына… А когда последняя машина скрылась за поворотом, заплакала навзрыд. Ноги вдруг ослабли, и она села на большой камень на окраине села. Не помнила, сколько просидела так. Да она и не хотела никуда уходить, тоскливо было возвращаться домой без Мумина…
Односельчане увели её с собой.
…Лейла своему первенцу хотела дать имя брата. Услышав об этом, бабушка Айханум изменилась в лице, губы задрожали.
– Что? Как ты могла такое придумать! – негодующе запротестовала она. – Мой Мумин!..
И в тот же день, не обращая внимания на уговоры, уехала в аул…
Работа у бабушки Айханум продвигается медленно, над каждым узелком трудится. И глаза нынче плохо видят. Дочь выписала ей очки, говорит, хорошие. Однако в этом деле, вязанье, и они не помогают. А бывало, в военные годы с ней никто не мог соревноваться. О ней даже в республиканской газете писали. Не одного солдата её носки да варежки от холода спасали. Всякий раз, передавая тёплые вещи для фронта, Айханум говорила: «Может, моему Мумину тоже достанутся. Он сразу увидит, что я их связала, и напишет мне письмо».
Она от Мумина получила два письма. Первое с дороги, второе – когда надел солдатскую форму. В письме и фото было. В новой гимнастёрке, и пилотка к правому уху съехала. А на лице улыбка, радостная и весёлая.
За вязанием бабушка Айханум не заметила, как время пробежало. Она глянула на внука – чем он занят? – и увидела, что солнце к горе жмётся, дело к вечеру. Над парком птицы гомонили, видимо, выбирали место на ночлег. Особенно гомонили воробьи, эти маленькие вездесущие существа. Город, притихший к концу дня, оранжевые лучи, пронизывающие густые кроны деревьев, птичий гомон – всё это отзывалось в душе бабушки Айханум, взволновало её. «Пусть к добру будут и эти яркие лучи, и необычный гомон птичий», – подумала Айханум, убирая вязанье и клубок ниток в сумку, что лежала рядом на скамейке. Поднявшись со скамейки, она позвала внука:
– Рамазан, нам пора домой. Давай пошли! Мать будет недовольна, если задержимся.
Рамазан, выгрузив песок из самосвала, послушно приблизился к ней, взял за руку и умоляюще заглянул ей в глаза:
– Ты, бабушка, обещала, если я не буду далеко отходить от тебя, купить мороженое.
– Видал ты, запомнил! – Она пригладила волосы на голове внука. – Ну конечно, конечно, куплю. Нет ли его где-нибудь поблизости?
– Да тут недалеко, около качелей, – я знаю, куда идти! – обрадовался внук.
Он снова взял её за руку и повёл за собой.
– Иди за мной, бабушка. На том краю сада кафе-мороженое есть… – Он заторопился – «пока бабушка не передумала», а она едва поспевала за ним. Перед входом в кафе Айханум заговорщицки склонилась к его уху:
– А если мать узнает? Ведь она предупреждала, чтобы мороженое тебе не давать… от него у тебя ангина бывает.
Лицо Рамазана моментально изменилось, словно на чистое утреннее небо тучки набежали. Даже голос стал другим, словно в горле у него что-то застряло, мешало говорить.
– Всего один раз было… Нельзя же раз заболеть и потом всю жизнь мороженого не кушать. – В глазах внука были мольба и готовность ради лакомства пойти на любой компромисс. У бабушки дрогнуло сердце. Рамазан продолжал убеждать её: – Наш сосед и мой друг Абдул говорит, когда горло болит, наоборот, надо мороженое кушать… Тогда горло закаляется…
– Откуда твоему Абдулу знать, когда оно закаляется, а когда болит?
– У него мама доктор!
– Доктор… Думаешь, доктора всё знают про человеческие болезни? Если бы так сильно знали, то сами бы не болели.
У бабушки Айханум на этот счёт было своё твёрдое мнение. Бог судит болезни человеку, Бог и спасает человека… Доктора помогают, конечно, но излечить они не могут…
Рамазан, видя сомнения бабушки, упал духом. Он, обиженный и расстроенный, ковырял носком башмачка песок дорожки. Разнесчастный вид внука не мог не подействовать на её решение: «Если есть потихонечку, маленькими кусочками, то можно, конечно…»
– Что делать… – Айханум достала из сумки платочек, завязанный узлом. Рамазан просиял, зная, что в платочке бабушка деньги носит… вместо кошелька. – Вот, купи себе мороженое, – сказала она, протягивая ему мелочь, – я здесь постою.
Через мгновение Рамазан, счастливый, выскочил из дверей кафе с мороженым: он держал мягкий конусный стаканчик с розовой воздушной верхушкой обеими руками. Начал было облизывать розовую макушку, но глянул на бабушку и протянул мороженое ей:
– Покушай… а потом – я.
– Спасибо… сам ешь. Разве бабушке справиться с таким лакомством… холодным и ускользающим. Нет, эта забава – для вас, детей… – Она, видя радость внука, удовлетворённо кивала головой. – Понемножку кусай. А то и правда горло заболит, тогда нам обоим достанется… от твоей матери.
Тем временем Рамазан направился на другую улицу, совсем не на ту, по которой они пришли в сад. Бабушка Айханум забеспокоилась:
– Рамазан, лучше нам домой идти вот туда – откуда сюда пришли. Так вернее будет.
– Ты не беспокойся, бабушка, я дорогу знаю, – обернулся к ней внук. – Не ходят же всегда по одной и той же улице… Интересно и по другим пройти.
Бабушка Айханум некоторое время раздумывала, глядя то на дорогу, которой пришли, то на внука, уходящего по незнакомой улице. И пошла следом за ним. Раньше они ходили одной улицей и в сад, и обратно… чтоб не заблудиться…
Подрос он, мой Рамазан, размышляла она, еле поспевая за мальчишкой. Скучно стало одной тропкой ходить, хочется узнать побольше о городе, о стране, о мире. Правильно, всё на земле растёт, созревает и изменяется…
Впрочем, ей тоже было интересно на новой улице.
Бабушка Айханум разглядывала большие светлые здания, встречных и попутных прохожих. Залюбовалась двумя молоденькими мамами, катившими навстречу детские коляски. Молодые мамы всегда и неизменно привлекали внимание бабушки Айханум. Тогда она вспоминала мужа, детей… Маленькие они были также хорошие! А теперь вот… Лейла часто ею недовольна, сердится. Хотя, конечно, дочка она замечательная и о ней, Айханум, много заботы проявляет… И Касум человек добрый, детей любит. Любовь к детям – это тоже от Бога. Любить детей – значит заботиться о них, помнить и знать, что из них из каждого может ба-а-альшой человек вырасти…
