О женщинах - Сьюзен Зонтаг

в некоторой степени подъем всеобщего интереса к фашизму можно объяснить чистым любопытством. Люди, родившиеся после начала 1940-х, всю жизнь только и слышат что споры про коммунизм, и поэтому для них именно фашизм — главный предмет дискуссий их родителей — представляет собой экзотическое, неизвестное. Молодых в целом завораживают ужасы и иррациональное. Курсы по истории фашизма, наравне с курсами по истории оккультизма (в том числе вампиризма), сегодня пользуются огромной популярностью среди студентов колледжей. Кроме всего этого, откровенно сексуальную притягательность фашизма, бесстыдным свидетельством которой служит книга Регалии СС, не способна перебить ни ирония, ни близкое знакомство с темой.

В порнографической литературе, фильмах и прочих товарах по всему миру, особенно в США, Англии, Франции, Японии, Скандинавии, Голландии и Германии, отсылки к СС можно назвать характерной чертой эротического авантюризма. Под знаком нацизма оказалась почти вся образность нетрадиционных сексуальных практик. Сапоги, кожа, цепи, «железные кресты» на блестящих торсах, свастики наряду с крюками для подвешивания мяса и тяжелыми мотоциклами стали тайной и самой прибыльной атрибутикой эротизма. Этот инвентарь встречается в секс-шопах, саунах, барах любителей садомазо, борделях. Но почему? Почему нацистская Германия, общество подавленной сексуальности, вдруг обрела эротические ассоциации? Как режим, в котором преследовали гомосексуалов, превратился в гей-фетиш?

Подсказку можно усмотреть в пристрастии фашистских лидеров к сексуальным метафорам. Как Ницше или Вагнер, Гитлер относился к лидерству как к сексуальному обладанию «женственными» массами, как к изнасилованию. (В Триумфе воле на лицах масс — экстаз; лидер доводит толпу до оргазма.) В образности левых движений преобладал унисекс и асексуальность. В правых же режимах, при всем пуританизме и репрессивности их реалий, всегда присутствует эротический налет. Нацизм определенно сексуальнее коммунизма (что не является заслугой нацизма, а, скорее, говорит нечто о природе и пределах сексуальной фантазии).

Разумеется, большинство людей, которых заводят униформы СС, не оправдывает нацизм и вообще едва ли в полной мере осознает, что сделали нацисты. Тем не менее в некоторых областях сексуальности, особенно тех, что именуют садомазохизмом, сильны веяния, эротизирующие игру в нацизм. Подобные садомазохистские фантазии и практики популярны среди как гомо-, так и гетеросексуалов, хотя именно среди мужчин-гомосексуалов эротизация нацизма особенно заметна. Садомазо, а не свинг — самая большая тайна последних лет в мире эротики.

Между садомазохизмом и фашизмом существует естественная связь. «Фашизм — это театр», — сказал однажды Жан Жене [10]. Как и садомазохистская сексуальность: практиковать садомазохизм — значит играть в театре секса, в эротической постановке. Любители садомазохизма — профессиональные костюмеры, хореографы и актеры в спектакле, еще более возбуждающем оттого, что он запретен для обычных людей. Садомазохизм по отношению к сексу — то же, что война по отношению к мирной жизни: бесподобный опыт. (Как говорила Рифеншталь, «всё чисто реалистическое, повседневное, а значит, посредственное, обыденное, не интересует меня».) Как социальный договор кажется скучным по сравнению с войной, так простое совокупление начинает казаться всего лишь приятным, а значит, не таким возбуждающим. То, к чему стремится сексуальный опыт, как всю жизнь утверждал Батай в своих текстах, — это осквернение, богохульство. «Приятное» — значит цивилизованное, чуждое этому дикому опыту, а тот, в свою очередь, полностью постановочный.

Садомазохизм, конечно, не подразумевает, что люди просто причиняют боль своим сексуальным партнерам, что в истории всегда имело место, — обычно мужчины били женщин. Когда извечный пьяный русский крестьянин избивает свою жену, он просто делает то, что ему хочется (потому что он несчастен, угнетен, отуплен; и потому что женщины — удобные жертвы). Но когда извечного англичанина в борделе стегают хлыстом — это уже воссоздание некоего опыта. Он платит проститутке, чтобы она разыграла с ним сцену и дала ему заново пережить прошлое — воспоминание из школы или яслей, которое теперь стало для него мощным источником сексуальной энергии. Сегодня люди, возможно, в этой театральной сексуальности воскрешают нацистское прошлое, надеясь найти в образах из него (но не воспоминаниях) доступ к своему резерву сексуальной энергии. Однако то, что французы называют «английским грехом», — в своем роде художественное утверждение индивидуальности; спектакль, разыгранный по мотивам анамнеза самого индивидуума. Мода же на нацистские регалии служит признаком иного: ответом на угнетающую свободу выбора в сексе (и прочих вопросах), на невыносимый уровень индивидуализации; это скорее имитация ситуации порабощения, чем ее воссоздание.

Факт распространения практик доминирования и порабощения и их интерпретаций в искусстве, вероятно, служит логическим продолжением тенденции процветающих обществ трактовать каждый аспект человеческой жизни как пристрастие, выбор; побуждать людей относиться к своей жизни как к стилю (жизни). До настоящего времени секс во всех обществах по большей части был просто занятием (то, что ты просто делаешь, не задумываясь). Но как только секс становится пристрастием, он превращается в осознанную форму театра, чем и является садомазохизм: формой удовольствия одновременно насильственной и опосредованной, в высокой степени психологической.

Садомазохизм — крайний предел сексуального опыта, когда секс отрезан от личности, отношений, любви. Неудивительно, что в последние годы возникает связь между ним и символикой нацизма. До этого отношения между хозяевами и рабами никогда так осознанно не эстетизировалось. Де Саду приходилось с нуля строить свой театр наказаний и удовольствий, выдумывая декорации, костюмы и святотатственные ритуалы. Теперь же есть сценарий хозяина, доступный каждому. Цвет — черный, материал — кожа, приманка — красота, оправдание — честность, цель — экстаз, а фантазия — смерть.

К редакции:

Я испытывала странные ощущения от прочтения эссе Сьюзен Сонтаг (NYR от 6 февраля 1975) с критикой Лени Рифеншталь и эротизации фашизма. Мне пришлось задать себе вопрос, как один и тот же человек мог написать это великолепное эссе и не менее великолепное эссе, напечатанное два или три года тому назад в Partisan Review (Третий мир женщин). В своем рассуждении о Рифеншталь и Регалиях CC она часто приближается к осознанию важных сексуальных/политических связей, но так их и не устанавливает.

Во-первых, в ее эссе присутствует серьезная неточность. Она объясняет позднюю реабилитацию Рифеншталь «тем фактом, что она женщина» и заявляет, что «феминисткам слишком больно принести в жертву единственную женщину, чьи фильмы добились всеобщего признания». В действительности же феминистки (а по прочтении Третьего мира женщин, казалось бы, Сонтаг причисляет себя к феминисткам) как минимум в двух городах протестовали против показа фильмов Рифеншталь. На женском кинофестивале в Чикаго, организованном совместно кинематографистами и критиками как феминистических, так и нефеминистических взглядов при финансовой поддержке газеты Chicago Tribune, Рифеншталь пригласили выступить перед показом ее фильма Триумф воли;