Видимо, невозможно было и снять блокаду раньше, чем это случилось в реальности. В течение двух лет война на участке Восточного фронта от Москвы до Баренцева моря была тяжелым кошмаром для обеих сторон. Лесисто-болотистая местность не способствовала наступлениям, но очень помогала обороне. Поэтому здесь не было такого «размаха маятника» в тысячи километров, как на юге, зато жертвы были такими же колоссальными. Попытка 2-й Ударной армии весной 1942 года выйти в глубокий тыл осаждавшим Ленинград немцам закончилась полной гибелью армии в новгородских лесах и болотах. Именно там сдался немцам генерал Власов. Гитлер уверился в надежности немецкой обороны на севере и стал выдергивать отсюда войска на другие участки фронта. Благодаря этому в январе 1943 года советским войскам удалось прорубить узкий коридор между Большой землей и котлом вдоль берега Ладоги и проложить по нему временную железную дорогу. Однако полноценным прорывом блокады это не стало, пришлось ждать еще год. За это время немцы превосходно укрепились, они вообще практически в любых условиях отлично строили оборону, а тут им помогала сама природа. С другой стороны, у группы армий «Север» продолжали отнимать лучшие войска, взамен давая резервистов.
Если бы наступление, начатое Ленинградским, Волховским и 2-м Прибалтийским фронтами против 18-й немецкой армии 14 января 1944-го, проводилось бы, например, в 1942 году, оно почти наверняка закончилось бы колоссальными жертвами и без малейших успехов. К 44-му воевать мы научились. Разумеется, советские войска имели заметное количественное превосходство, но оно в значительной степени было нейтрализовано свойствами местности и немецкими долговременными укреплениями. Советское командование сумело провести скрытное развертывание сил, в частности под носом у немцев перевезло по морю новую 2-ю Ударную армию на Ораниенбаумский плацдарм. Наконец-то советские ВВС достигли полного превосходства в воздухе. Массированное применение авиации, в том числе дальних бомбардировщиков в роли самолетов поля боя, а также крупнокалиберной артиллерии, корабельной и наземной, позволило почти мгновенно взломать немецкие укрепления, после чего сказалось и наше численное преимущество. Оборона 18-й армии развалилась на удивление быстро (наши сами такого не ожидали, про немцев и говорить нечего), к началу марта прифронтовой с сентября 41-го Ленинград превратился в тыловой город. 2-й Прибалтийский фронт, составлявший южный фланг советской группировки, выполнил не все поставленные задачи, однако его участок изначально считался второстепенным.
Прорыв блокады Ленинграда избавил от кошмара второй по величине город страны. И именно с этой операции началась кампания 1944 года - лучшая в истории отечественных Вооруженных сил.
* СОСЕДСТВО *
Дмитрий Данилов
Полюбить Купчино
Путь к сердцу Петербурга лежит через его окраины
Станция Рыбацкое, самый край Петербурга. Тихий вечер. Сижу на скамеечке. Передо мной - железнодорожные пути, за ними - длинное здание каких-то, судя по всему, станционных служб. За моей спиной - привокзальная площадь, вход в метро, маршрутки, автобусы, нагромождение домов микрорайона Рыбацкое. В окнах домов зажигается свет, и от этого возникает странное ощущение - смесь уюта и тревожности.
У платформы останавливается электричка из области. В электричке дикое количество народа. Странно, будний день - и такая толпа. Толпа вываливается из дверей электрички и идет по платформе в сторону метро. Преобладают дачники. Преобладают пожилые дачники. Преобладают старухи. Сколько же старух. Старухи, старухи и старухи. И старики. Старая старуха со старым стариком. Ветхий старик со своей древней старухой. Или старик без старухи, но это редко. Или старуха с кем-то более молодым и здоровым. Например, восьмидесятилетняя старуха со своим более молодым шестидесятилетним сыном и совсем молодой сорокалетней внучкой, которая в этой толпе выглядит практически как резвящийся непослушный ребенок.
Старуха со стариком, обоим лет по семьдесят. Подходят к скамеечке, старик ставит рюкзак на скамеечку. Старуха открывает рюкзак, роется в нем, что-то там в рюкзаке распределяет и упорядочивает, достает что-то другое из своей авоськи и кладет это что-то в рюкзак. Старик смотрит вперед, туда, где толпа спускается с платформы по лестнице на привокзальную площадь. Лестница неширокая, и толпа продвигается медленно, как песок в песочных часах. Старуха завязывает рюкзак, и старик говорит: пойдем, а старуха говорит: подожди, вон народу сколько, а он говорит: пошли, пошли, берет рюкзак, и на его лице такое выражение, что при взгляде на его лицо в голове почему-то проносится слово «блокада». Он идет туда, к лестнице, и его старуха следует за ним.
А вот совсем древняя старуха, ей лет девяносто или сто, или еще больше. Одна. Тащит тележку на колесиках. Она тоже, наверное, была на даче и вот, вернулась в город. Сейчас она медленно-медленно бредет к лестнице.
Электричка уехала, толпа постепенно просочилась с платформы на площадь и дальше к метро. На перроне никого не осталось.
Мимо медленно едет, погромыхивая, грузовой поезд - длинная цепочка цистерн, перевозящих нефтепродукты. Наконец, промелькнула последняя цистерна, поезд уплыл в направлении далекой станции Мга. И стало совсем тихо.
Только слышно, как где-то далеко идет поезд - в паре километров проходит параллельная ветка.
Это был один из тех редких, особенно в огромном городе, моментов, когда кажется, что мир затих и остановился. И даже звуки, которые объективно вроде бы имеют место (шум далекого поезда, гул транспорта в микрорайоне Рыбацкое, звуки голосов с площади), не нарушают тишины, а воспринимаются как ее составляющие части. Мыслительный процесс постепенно сходит на нет, все внутри и снаружи замирает и останавливается, и хочется вот так сидеть долго-долго, и слушать эту звучащую тишину, но нет, удержать это состояние надолго не получается, темнеет, на платформе появляется шумная компания подростков, на путях зеленый маневровый тепловоз начинает таскать туда-сюда цепочки вагонов, надо уже ехать, пора, назначена встреча, люди ждут, да, пора ехать, пора возвращаться в повседневность.
Было время, когда я Петербург не очень любил. А потом полюбил. Причем, полюбил я его не за Невский проспект или Дворцовую площадь, не за Петропавловскую крепость, разводные мосты белыми ночами или «Неву, одетую в гранит». Так получилось, что я полюбил Петербург за Купчино, за проспект Энергетиков, за метро «Елизаровская» и «Ладожская», за улицу Савушкина. За все это вместе. Я полюбил этот город за его окраины.
На протяжении довольно многих лет я ездил в Питер исключительно ради развлечения - к друзьям, один или в компании москвичей. Пребывание в Петербурге сводилось, в основном, к кухонным посиделкам и прогулкам по центру (по оси «Московский вокзал - Дворцовая площадь», по набережным, немного - по Васильевскому и Петроградской). Плюс, конечно, Пушкинская, 10 (в ее еще первозданном виде), выставки, концерты.
Мне довольно быстро надоедали бесконечные сплошные ряды домов одинаковой высоты, прямизна нешироких улиц. Схема питерского метро с его сначала тремя, потом четырьмя линиями казалась мне верхом запутанности (в отличие от простоты и ясности схемы московской подземки с ее десятком с лишним линий). День на третий начинало дико хотеться в Москву. И когда я ранним утром выходил из Ленинградского вокзала на хаотичный пестрый простор Комсомольской площади, меня охватывал москвофильский экстаз.
Потом начались поездки в Петербург по делу - у меня появилась там работа. Я был главным (и единственным) редактором одной небольшой отраслевой газеты, которая выходила раз в месяц (что для газеты довольно-таки смешно). Две недели я находился в Москве, собирая информацию, делая интервью и так далее, а на следующие две недели ехал в Питер, где находился офис газеты и где осуществлялась верстка. Эта нелепая схема работы была продиктована некоторыми объективными обстоятельствами.
Это было девять лет назад, в конце 1998 года. В первый мой приезд начальство разместило меня в однокомнатной квартирке в Купчино, на пересечении улиц Бухарестской и Белы Куна. Квартирку, которая располагалась в угрюмом сером девятиэтажном доме, предоставили какие-то знакомые, которые в это время жили в другом месте. Нормальное, вполне уютное жилище. Кровать, холодильник, телевизор. В чистом и опрятном совмещенном санузле очень сильно пахло фекалиями. Что-то с канализацией, сказала хозяйка, все время такой запах.
Ну да, что-то с канализацией. Понятно.
Из окон была видна улица Белы Куна. По улице Белы Куна непрерывным потоком ехали машины, автобусы и маршрутки. Напротив стоял такой же дом, серый, с водяными подтеками на стенах. Правее виднелся перекресток с Бухарестской, там периодически погромыхивали трамваи. На этой улице тоже были серые дома, такие же, как на Белы Куна. Черный асфальт, грязный снег, машины, дома. Купчино.
