Бесконечные разговоры Белого и Сергея Соловьева вскоре начали приедаться Блоку. Он все больше отмалчивался. Приелись они и другим обитателям Шахматова. В просторном имении в несколько домов обитала вся бекетовская родня и Кублицкий-Пиоттух с родственниками. Спустя неделю московские гости уехали. А Блок почему-то помрачнел и на пару месяцев почти бросил сочинять стихи. Зато жена придумала ему костюм, в котором он стал выступать и в котором его неоднократно фотографировали, – просторную черную блузу.
В следующий раз Блоки и Белый увиделись в январе 1905-го. Белый прибыл в Петербург 9 января, в «Кровавое воскресенье». На этот раз внешних впечатлений хватало, чтобы на время позабыть об ураниях и мистике. Они побывали на демонстрациях, где Блоку даже дали подержать красный флаг. Белый вместе с Мережковскими сорвал спектакль в Александринском театре в знак какого-то протеста. Но именно в этот приезд Андрей Белый понял, что влюбился в жену друга. (Супруги именовали его, конечно, Борей, письма адресовали, конечно, «г-ну Бугаеву», но условимся и дальше именовать его Андреем Белым, чтобы не путаться, исключая только цитаты.)
В общем-то революция – дело весьма серьезное. Больше кровопролитий в столице не было. Но рабочие и интеллигенция, что называется, «бурлили». Частые собрания, споры, составление петиций и деклараций. В этой суете, видимо, Белый и признался Любови Дмитриевне. И, видимо, она не ответила решительным отказом, а сказала что-то ободряющее. Так, вероятно, поступила бы любая женщина, даже необычная Зинаида Гиппиус. Признание в любви всякой польстит. Нравился ли Любочке Андрей Белый? Он был хорош собой, умен, говорлив, подвижен и талантлив. Может быть, даже не эгоистичен и нежен. Наверное ей, в условиях острого дефицита физической любви, понравился бы и не такой.
В данной ситуации интересной была и разница в темпераменте двух поэтов. Зинаида Гиппиус вспоминала: «Если Борю иначе как Борей трудно было называть – Блока и в голову бы не пришло звать Сашей. Серьезный, особенно-неподвижный Блок – и весь извивающийся, всегда танцующий Боря. Скупые, тяжелые, глухие слова Блока – и бесконечно-льющиеся, водопадные речи Бори, с жестами, с лицом вечно меняющимся – почти до гримас; он то улыбается, то презабавно и премило хмурит брови и скашивает глаза. Блок долго молчит, если его спросишь; потом скажет «да». Или «нет». Боря на все ответит непременно: «да-да-да»… и тотчас унесется в пространство на крыльях тысячи слов. Блок весь твердый, точно деревянный или каменный – Боря весь мягкий, сладкий, ласковый. У Блока и волосы темные, пышные, лежат, однако, тяжело. У Бори – они легче пуха и желтенькие, точно у едва вылупившегося цыпленка».
Летом 1905-го Белый с Соловьевым снова ненадолго оказались в Шахматово. И там последовало решительное объяснение московского поэта с богиней символистов. В этот раз Белый осторожно попросил ее перейти от Блока к нему. И снова осталась неопределенность. Как же любили неопределенность эти певцы необъяснимого в стихах и в жизни! «Я рада, что Вы меня любите; когда читала Ваше письмо, было так тепло и серьезно. Любите меня – это хорошо; это я одно могу Вам сказать теперь, это я знаю. А помочь Вам жить, помочь уйти от мучения – я не могу. Я не могу этого сделать даже для Саши. Когда захотите меня видеть – приезжайте, нам видеться можно и нужно; я всегда буду Вам рада, это не будет ни трудно, ни тяжело ни Вам, ни мне. Любящая Вас Л. Блок». Так пишет Любовь Дмитриевна Андрею Белому. «Я Тебя люблю сильно и нежно по-прежнему. Крепко целую Тебя. Твой Саша». А так пишет тому же Белому Александр Блок, бывший, очевидно, в курсе переписки своей жены.
Казалось бы, радоваться нужно. Все друг друга любят в этом высоко духовном треугольнике. И никакие требования плоти не омрачают чистоту духа. Да вот только они омрачали. И Люба разрывалась между почти откровенными предложениями Андрея прекратить «ложь», как он называл ее брак, и откровенным отстранением Блока. Он не отпускал ее к новому возлюбленному и не подпускал к себе, написав ей позже: «Моя жизнь немыслима без Исходящего от Тебя некоего непознанного, а только еще смутно ощущаемого мною Духа. Я не хочу объятий. Объятия были и будут. Я хочу сверхобъятий!» Просто какое-то мистическое чудовище....
Совместное пребывание в Шахматово заключалось в основном в игре друг у друга на нервах. К троице в этой игре обычно прибавлялась еще одна троица – Сергей Соловьев, мать Блока Александра Андреевна и тетка Мария Андреевна. У основных участников нервное напряжение к тому же выливалось в стихи. Именно тогда Блоком был задуман «Балаганчик». Были и действия.
Соловьев пару раз чуть не хватал Блока за лацканы, требуя верности мистическому образу Прекрасной Дамы и продолжения стихов о ней. Но Александр писал уже другие стихи. Будучи членом секты Мережковских, Андрей Белый постоянно носил на груди большой крест, подарок Зинаиды Гиппиус. Однажды при очередном тягостном разговоре ни о чем с четой Блоков он вдруг сорвал крест с груди и зашвырнул в траву. В другой раз Соловьев неожиданно поссорился с Александрой Андреевной и в полной истерике ушел куда-то в ночь. Наутро вернулся, объяснив, что его позвала «мистическая звезда» и привела в Боблово. В такой же истерике москвичи, в конце концов, покинули Шахматово, поссорясь со всеми и одновременно заверяя всех в своей любви.
Между Белым и Любовью Дмитриевной тут же началась страстная переписка, где он призывал ее к решительным действиям, иногда прямо призывал порвать с Блоком. Александру он тоже писал чуть ли не каждый день. И в своем обычном мистическом многословии тоже намекал – я люблю твою Любу и хочу, чтобы ты дал ей вольную. Поскольку с каждым днем во всей этой истории все меньше оставалось секретов для окружающих (а вскоре и для всей поэтической России), то Люба однажды даже оскорбилась не только за себя, но и за мужа, обозвала Белого свиньей и пообещала дать письменную отповедь. Но не дала, и все продолжилось.
1 декабря Белый приехал в Петербург, остановился у Мережковских, встретился с Блоками на нейтральной территории, в ресторане. Они официально помирились. И все началось, как прежде. Белый ежедневно посылает своей возлюбленной цветы, иногда встречается с Любой, таскает ее по музеям, умоляет уехать с ним за границу. Она повторяет с ним тот же маневр, что и муж проделывает с ней, – не отталкивает и не гонит. Блоку Белый клянется в братской любви. А Блок наблюдает за всей этой суетой как бы свысока. И спокойно предается трем своим главным страстям – стихам, спиртным напиткам (сам себя ловит на том, что пьет больше и чаще) и проституткам.
Белый задержался в Петербурге и дождался своего рода апогея эволюции этого любовного треугольника – пьесы Блока в стихах «Балаганчик». Из всех трехсторонних конфигураций этой книги конфигурация Александр-Любовь-Андрей единственная удостоилась чести быть специально и прямо описанной в художественной форме одним из участников. Хотя «прямо» это громко сказано. Очень завуалированно. Символисты все же. На первом чтении, состоявшемся в квартире Блоков 25 февраля 1906 года, присутствовало довольно много приглашенных. Присутствовал даже недалекий отчим Кублицкий-Пиоттух. Но автор читал и тонко издевался для двоих – своей жены и Андрея Белого.
Пьеро :
Я стоял меж двумя фонарями
И слушал их голоса,
Как шептались, закрывшись плащами,
Целовала их ночь в глаза.
И свила серебристая вьюга
Им венчальный перстень-кольцо.
И я видел сквозь ночь – подруга
Улыбнулась ему в лицо.
Ах, тогда в извозчичьи сани
Он подругу мою усадил!
Я бродил в морозном тумане,
Издали за ними следил.
Ах, сетями ее он опутал
И, смеясь, звенел бубенцом!
Но, когда он ее закутал,
– Ах, подруга свалилась ничком!
Он ее ничем не обидел,
Но подруга упала в снег!
Не могла удержаться, сидя!..
Я не мог сдержать свой смех!..
И, под пляску морозных игол,
Вкруг подруги картонной моей
– Он звенел и высоко прыгал,
Я за ним плясал вкруг саней!
И мы пели на улице сонной:
«Ах, какая стряслась беда!»
А вверху – над подругой картонной
– Высоко зеленела звезда.
И всю ночь по улицам снежным
Мы брели – Арлекин и Пьеро…
Он прижался ко мне так нежно,
Щекотало мне нос перо!
Он шептал мне: «Брат мой, мы вместе,
Неразлучны на много дней…
Погрустим с тобой о невесте,
О картонной невесте твоей!»…
«Балаганчик» был издан только в 1908 году в сборнике блоковских пьес. Но поставлен раньше, в декабре 1906-го. Тогда же Блок сделал приписку в начале пьесы «Посвящается Всеволоду Эмильевичу Мейерхольду», то есть постановщику спектакля в только что открытом в Петербурге театре Веры Комиссаржевской. Стиль «комедии дель арте», в котором сделан «Балаганчик», отлично совместился с авангардизмом Мейерхольда. Актеры выпрыгивали на сцену, освещенную бенгальскими огнями, разрывая бумажный задник, декорации иногда поднимались, оставляя сцену вообще пустой. В темноте мистики покидали свои стулья и на них оставались одни костюмы… Поклонники Мейерхольда и Блока рукоплескали. Большинство зрителей расходилось в недоумении.
Спустя еще три года Осип д’Ор в пародийной биографии Блока отмечал: «… Написал я несколько драм, которые все непонятны мне самому.
