— Так! — В голосе и в выражении лица комиссара удивление уже вытесняется негодованием и презрением. — Значит, наши дерутся с врагом, не жалея жизни, а ты, мать… так!.. на печке… Шкуру спасаешь, сволочь!.. Гад! Предатель!.. Молчать!
И после тяжёлой паузы:
— Расстрелять подлеца. Немедленно! — взвизгивая, переходя на фальцет, повторяет: — Да, расстрелять — и баста!
Потом поворачивается к особисту:
— А ты, Солдатов, потом оформи как положено!.. Автоматчики, выполняйте приказ!
Нефёдов рукой указывает куда-то за дверь, можно понять — в сторону огорода. Но боец, вдруг как будто придя в себя, трясущимися губами выдавливает, хрипит:
— Н-но.. н-ноги… това… комисс… ноги у ме…
— Какие ещё ноги?! — гневно (брови сцеплены возмущённо и кулаки сжаты до побеления в костяшках пальцев) бросает комиссар.
— Обмо…рож..ны… ноги, — уже чуть более внятно получается у бойца.
Нефёдов скользит взглядом по странной обувке солдата.
— Что же ты сразу-то не сказал? — Тон у комиссара меняется. — Санинструктора сюда! — И дождавшись санинструктора: — Проверь, не врёт ли…
Едва потянули ботинок с ноги, красноармеец дико завыл от боли.
— В медсанбат его немедленно! — кричит комиссар, и со стороны невозможно понять, чего в его голосе больше — ещё не успевшего остыть гнева, или сострадания к бойцу, или радости за него…
Вспоминает Ваганов: “Я живой свидетель этой сцены… В первые дни контрнаступления под Москвой бойцы нашей дивизии ещё не были обуты в валенки. Случаев обморожения ног было немало. Морозы-то жали — до 40 градусов!”
После трёхсуточного штурма 1233-й стрелковый полк полковника Решетова первым ворвался в Клин. Взятый в кольцо советскими войсками, к утру 15 декабря город будет полностью очищен от врага. Рядовой Ваганов, в недавнем прошлом замковой 45-миллиметровой пушки, героической противотанковой “сорокапятки”, уцелевший под бомбами, которые на подходе к городу накрыли остатки его батареи, был переведён во взвод конной разведки.
Много всякого придётся увидеть Ваганову за долгую-долгую войну, которая только началась для него. Западёт в память солдату и первый освобождённый город. На окраине Клина, бывшей передней линии немецкой обороны, предстанут перед глазами развороченные бомбами дзоты, кучи битого кирпича, перепаханные снарядами траншеи, груды искорёженного железа… Ещё дымящиеся развалины зданий, обгорелые заборы… На месте домов, совсем недавно хранивших тепло и человеческую жизнь, в чёрных печных трубах — завывание ветра. Но страшную картину разрушения затмит вид центральной площади города. Со сложенными в штабеля оснеженными телами расстрелянных… С раскачивающимися на ветру трупами повешенных…
О, как понятны Ваганову будут чувства немногих уцелевших жителей, слёзы радости на их лицах!..
Он побывает в Музее-усадьбе Чайковского. Выбитые окна, во дворе — изуродованный бюст композитора. На грязном снегу разбросаны ноты. В доме — гараж для мотоциклов…
В Клину получили короткую передышку. Бойцы устали: натруженные, свинцово отяжелевшие ноги не хотели двигаться. Много суток шли солдаты с боями без сна и отдыха, питались большей частью всухомятку. Даже чаем погреться удавалось редко. Но прежде всего хотелось спать. И там, где располагались на отдых, люди мгновенно проваливались в сон…
“В белоснежных полях под Москвой…”. Теперь многие “россияне” не знают песни, которую почти полвека пела вся советская страна…
“В белоснежных полях…”. А были они не только белоснежными — в чёрно-рыжих воронках вывернутой снарядами и минами земли… В бесчисленных пятнах краткое мгновение дымящейся — красной, а потом — буреющей, в коросту смерзающейся человечьей крови… В серых, пепельных заплатах остывших и ещё курящихся вонючими дымами пожарищ. Тогда в Подмосковье местами не было сплошного фронта, немцы сидели по деревням, спасаясь от холода, а когда отступали, фашистские факельщики старались всё спалить…
Артиллеристы оборудовали огневые позиции прямо в снегу: земля промёрзла до окаменелости, никакой сапёрной лопатке не давалась — хоть взрывай!
В батарее из четырёх осталось два орудия, несколько лошадей — пушки-то на конной тяге — выбило, кто-то из солдат ранен, кто-то уже убит.
Виктор не ведал, на сколько лет и зим растянется безжалостная, без счёта пожирающая человеческие души, калечащая людские тела война, но понимал, что она будет долгой. И, стараясь не думать о смерти, всё-таки признавал — ему пока везло на этой войне…
Решетовцы отдохнули пару суток и выдвинулись на Высоковск, уже взятый нашими. Рано утром 16 декабря походные колонны полка вышли из Клина. Вдруг с колокольни по хвосту колонны хлестанула автоматная очередь… Оказалось, там затаился гитлеровец. Его схватили. Вид фашиста был жалок: грязный, голова обмотана одеялом, поверх шинели натянут рваный полушубок, ноги в больших соломенных чунях…
Придорожный пейзаж — обычный для фронта. Кюветы, обочины завалены разбитой и брошенной немецкой техникой: танки, бронетранспортёры, штабные машины. Ветер гоняет по снегу бумажки — ещё вчера, быть может, важные какие-то документы… Приглушенная расстоянием, слышна канонада. Решетовцы снова идут туда, где гремит бой.
За Высоковском, когда до ближайшей деревни Красный Посёлок оставалось километра полтора, комполка приказал прощупать, что там и как. С наступлением темноты отделение разведчиков, восемь человек, ушло на задание. Осторожно подобравшись вдоль речки, подъехали к деревне. Тихо вошли, огляделись. Командир отделения сержант Денисенко одного послал в полк с донесением, что деревня свободна и приказ исполнен на все сто: и для санчасти здание отыскали, и для штаба целёхонькое нашли.
Во дворе крайнего дома обнаружилась крепенькая банька, оборудованная немцами, дзот настоящий: накаты брёвен и сверху хороший слой земли. Её разведчики облюбовали для постоя. Уральцы дивились: никак не ожидали увидеть немецкую баню без пола, баню по-чёрному. Казалось, немцы — народ цивилизованный. И Ваганов раньше не встречал такого. В литературе читал об этом, а видеть не видел. А тут, смотри-ка — немецкая баня по-чёрному…
Гонец уехал, остальные, привязав коней по периметру городьбы, расположились отдохнуть в бане. В шутку немцев благодарили: соломку фрицы оставили…
Часов в 10 вечера 1233-й стрелковый стал втягиваться в Красный Посёлок. Молча, без огней, без — не дай Бог! — курева. Но — снег, мороз; разумеется, скрип колёсный. Повозки были не санные — длинные такие армейские повозки на колёсах. Зима холодная, далеко разносится скрип по снегу.
Немцы не глухие: за речкой, на взгорке, надо полагать, был у них НП. Едва полк сконцентрировался в деревне, загремела канонада.
Ребята отдыхали, а Ваганов сидел в середине блиндажа: развёл на земляном полу огонь, варил из концентратов кашу. С недолётом упал первый снаряд, с перелётом второй, и Виктор успел подумать, что несколько накатов брёвен и вот эту могучую матицу над головой едва ли пробьёт. И только он так подумал, баньку рвануло. Хорошо ещё, земля накрыла, потушила костёр. И Ваганова, придавленного обрушившейся кровлей, присыпало этой спасительной землицей.
Очнулся — светало уже. В глазах красные круги, рука правая зажата бревном, под шинель набилась земля… Опять же, родная, оберегла — и от холода смертного: за ночь под калёными брёвнами — недвижимый, бесчувственный, похороненный заживо — окочурился бы солдатик как пить дать.
Утихомирились неохотно кровавые сполохи, и мало-помалу разглядели глаза свет Божий. Струился он откуда-то сбоку-сверху, через дырочку невидимую проникая извилистым путём в толщу завала. Давай разведчик царапаться одной левой, выручил беспомощную правую, вытащил её, ощупал, убедился, обрадованный — целы косточки, прижал к телу. Долго ли, коротко ли выскребался из-под земли, оставалось, кажется, совсем немного, и тут кто-то подошёл. Откопали его, подхватили, поставили на ноги, и двинулся он сначала сам, но недалеко утелепал — пришлось однополчанам положить его на носилки. В санчасти оглядели: вроде и нет ничего особого. Только рука висит плетью. Ну, тошнит, голова кругом, ноги не держат — это пройдёт. Начальник санчасти майор Обухов удивлён: ты, говорит, в рубашке родился. Один из семерых… Да, повезло!
Ему и впрямь несказанно подфартило в тот день, когда снаряд накрыл на отдыхе отделение конной разведки. Видно, попался уральцу добросовестный ангел-хранитель, не утратил он бдительности 13 января 1942 года. Как раз в день рождения рядового Ваганова — исполнилось ему ровненько двадцать. Однополчане после подначивали: вот, говорили, фрицы подарок прислали — на всю жизнь запомнишь.
Запомнил.
Вспоминает Ваганов: “Первый наш комполка был храбрец. Имел орден Красного Знамени ещё за гражданскую войну. Но воевал всё-таки неумело, гнал солдат в бой, не жалея, и сам погиб нелепо — от пули снайпера.
