бы это в жизни на самом деле»
Нас здесь тепло, хорошо встречают. Дали единственную имевшуюся здесь лошадь, чтобы довезти наши рюкзаки завтра до Северного-2 и бесплатно
Лесоучасток около 200–150 км от такого северного городка как Ивдель. Нет радио, нет газет (До сих пор не могут проверить лотерею я обещал им прислать сразу же из Свердловска эту газету). Живут в общежитии. Никакого порядку, но люди есть люди везде. Читают, что есть под руками и как поют… Тихо, от души. Песни старые, которые мы забыли и никогда не знали. Здесь они… Это так хорошо!
Почему мы не поем таких хороших уже забытых песен. И вообще у нас уже давно не поют, где есть какие-то посторонние люди, не поют вообще, без души, громко. Обязательно надо нам бороться за культуру хорового пения. Голоса и менять репертуар. Чтоб не было пустых кричащих песенок-побрякушек.
Лесорубы работают плохо, организация труда и быта хромает. Платят плохо? Забастовка. Можно все сделать, но нет хорошего грамотного умного руководства. Мастер — когда-то учился и не кончил Московский лесотехнический институт. Рабочие — самые разные. Кто после армии (заработок), кто после освобождения (подзаработать и остаются, кто — вольные).
Много не живут, — увольняются. У большинства — образование начальное или совсем никакого. Но есть широко эрудированные и даже,
встретившись с ними в городе, никогда бы не подумал, что это человек, который все свое время проводит в тайге.
Дедушка Слава. Забавно, как-то люди не задумываются как будет звучать то или другое имя в приложении к дедушке или дяде… Какой забавный дед!
До 1953 года сидели и хватали кого попало невинных потом разобрались и навели порядок, а всех повыгоняли по амнистии
Ну вот, появился и дневник голубоглазого Ю в квадрате — Юрий Юдин. Для каждого Зина Колмогорова нашла что-то свое, какое-то оригинальное определение, недаром ее называли душой спортклуба. Вот только голубоглазый Ю 2 почему-то все время брюзжит. Наверное, Юдину очень хочется казаться старше своего возраста (ему только в прошлом июле исполнился 21 год). И если в общем дневнике он пытается хоть сколько-то быть объективным, описывать события, то в личном дневнике прорывается у него раздражение на все вокруг.
Все ребята описывают поездку на грузовике — как поездку на грузовике, Кривонищенко не преминул указать марку автомобиля — ГАЗ-63, Колмогорова жалеет, что какое-то время дорога была не такой красивой, Люда — на то, что «не жарко», а вот Юре Юдину не нравится ни машина, ни таежная дорога, ни привезенное кино. Довольно презрительно отзывается он о «Золотой симфонии», вызвавшей у других членов группы восторг, а Юра отстраненно смотрит на товарищей, не понимая, как такое может нравиться.
Он сам не замечает своего довольно комичного отношения к простой музыкальной комедии, пытаясь отыскать там чувства, а в танцах — мысли. Через пять лет после этого похода режиссер Александр Серый снимет фильм «Иностранка», где в Артеке возмущенные пионерки, глядя на рок-н-ролл в исполнении иностранной девочки, будут спрашивать у профессора: «Чему нас учит этот танец?!» «Да ничему он не учит!» — грустно ответит профессор, которого играет Евгений Весник. И уже тогда подобные сентенции про непременную педагогическую направленность танца производили комический эффект. Искать мысли в балете на льду, безусловно, можно, но попытка противопоставить развлекательную картину экранизации горьковской повести «В людях» крайне забавна.
Но самое неприятное в этой записи — это характеристики людей, встретивших их, по его же словам, хорошо, давших ночлег, певших с ними песни, отдающих единственную лошадь, чтобы облегчить им завтра путь. А он видит только, что работают они плохо, нет организации труда. Это как выяснилось за полдня, проведенные в поселке? Какие-то напыщенные фразы про забастовку (в 1959 году?!), про то, что нет грамотного руководства (опять же — как он это определил?!) и очередное комичное высказывание о необходимости повышать культуру хорового пения.
«…специалист и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берет самую малость, а пользы от этого пения, между прочим, целый вагон» — как утверждал Коровьев в бессмертном романе «Мастер и Маргарита». Самое интересное, что сам Юдин не видит в своих утверждениях ничего смешного. Даже в пафосном заявлении «городского жителя» деревни Таборы, мол, таких умных не всегда и в городе встретишь.
А уж его высокомерное отношение к дедушке Славе! Кто это такой, кстати, и какова его роль в повествовании?
Станислав Валюкевичус, 1903 г. р. Понятно, что 55-летний возчик казался двадцатилетним студентам дедушкой! Хотя годился им в лучшем случае в отцы. В 1947 г. Валюкевичус был осужден, как указано в Уголовном деле, по ст. 107 УК Литовской ССР на 10 лет лагерей. И вот еще одна странность в этой истории: не было в 1947 году никакого уголовного кодекса Литвы. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 8 ноября 1940 г. на территории Литовской ССР, Латвийской ССР и Эстонской ССР временно действовал УК РСФСР. И действовал до 1961 г., до введения уголовных кодексов этих республик. Так что капитан Чудинов из Полуночного отделения милиции, оформляя показания возчика Валюкевичуса, проявил то ли незнание законодательства, то ли совершил очередную описку, которых в этой истории уже не счесть.
Статья 107 УК РСФСР: «Наказание за скупку и перепродажу частными лицами в целях наживы (спекуляция) продуктов сельского хозяйства и предметов массового потребления в виде лишения свободы на срок не ниже пяти лет с полной или частичной конфискацией имущества».
Короче, был «дедушка Слава» обычным литовским хуторянином, который попал под раздачу, судя по формулировке, за то, что продавал на рынке то ли собственноручно выращенную продукцию сельского хозяйства, то ли был обыкновенным «коммивояжером», ездящим по хуторам и закупающим продукты. Но продажу хоть овощей с собственного огорода, хоть сметаны-молока-сливок с фермы, советские власти вполне могли расценить как спекуляцию. И расценили. Ибо все должно быть централизовано и никакой частной собственности. А «купил-продал» — спекуляция.
Естественно, любители теорий заговора моментально объявили хуторянина «лесным братом» и с подозрением смотрели в сторону возчика: а
