Он. Ну что ты, миленькая, ну что ты, родненькая, ну не надо, остановись, успокойся, пожалуйста….
Она. Я тебе тысячу раз говорила, не лезь, не успокаивай меня. Если бы я могла, я была бы спокойна и без твоих идиотских наставлений… Мы оторвались от той, знакомой нам жизни, а другой не оказалось.
Он. Ты пойми, псевдоним — бессмысленно: вычислить автора — пара пустяков… Мы же с тобой много раз обсуждали. Что опять?
Она. Я знаю… обсуждали… Дай еще сигарету… Какая сила ума, ясность, логика, талант. Как все раскрыл, обнажил, показал… А мы?.. Да, это нечеловеческая система… но мы-то люди, нам в ней жить, в этой системе. Детей растить. Ты можешь что-то изменить? Кому чего ты доказал?.. Ребята приходили, восхищались. Ну повос-хищались, пообсуждали, сколько тебе влепят за твою восхитительную работу, — и все, не ходят. У них свои дела, у тебя — свои.
Он. Ну не надо, дружок. Все будет хорошо.
Она. Дай сигарету… Будет? Ничего не будет. Чего ждать? Как-то будущего не стало.
Он. Ну зачем ты так говоришь? Мои книги — это ваше будущее. Пойми, если меня посадят, там, за границей, это привлечет внимание к моим книгам — будут тиражи, будут переводы — будут и гонорары. Если меня посадят — это реклама… Я уверен, если меня посадят, вы будете хорошо жить, будете прекрасно обеспечены — ведь есть же каналы помощи, приходят посылки, люди оттуда приезжают… Ведь можно же…
Она. Замолчи! Да замолчи ты, пожалуйста… Как ты можешь высчитывать? Это нельзя высчитывать… Ты не думай, что нам будет хорошо. Ты не имеешь права так думать. Мы подохнем, и ты идешь на это. Ты должен идти на это сознательно, должен понять, что ты нами пожертвовал… Может быть, тогда ты что-то поймешь.
Он. Как же я устал от твоих истерик. Мне нигде не страшно, мне дома страшно: скандал за скандалом… Ну что ты навалилась на Севочку? Ну да, он ничтожный, жалкий, может быть, он и стучит — даже наверняка стучит, стучит — и шут с ним совсем… А мне скрываться не от кого да и незачем. Я чувствую себя спокойно и уверенно… Но вот здесь, дома, я проваливаюсь. Мне не на что опереться, у меня за спиной пусто — тебя нет, я не прикрыт с тыла… И самое печальное, ты сама не понимаешь, что ты хочешь. Скажи, что, что?
Она. Я хочу жить нормальной, спокойной жизнью.
Он. Книга вышла, дело сделано — что ты хочешь теперь? Чтобы я выступил с покаянием? Чтобы вернулся в газету? Что? Что тебе нужно от меня? Хочешь, давай уедем за границу. Нас выпустят, я уверен — нам даже предложат, как предложили Рыжему… Он уехал… Хочешь? Ты скажи мне, чего ты хочешь? Скажи, я сделаю.
Она. Жить тихонечко, спокойно, чему-то радоваться.
Он. Живи… живи спокойно. Я тебя уверяю, что ни тебе, ни детям ничего не грозит — не больше, чем вообще всем в этой стране… Но ты должна понять, что книга уже написана. Написана — и вышла в свет, и это уже нельзя изменить.
Она. Ой, да написал — и прекрасно. И живи. Не строй планы. Как получится, так и получится… До чего доживем, то и случится. Ты думаешь, что ты сам хозяин своей жизни, что ты великий стратег, что ты всех переиграешь — ты готов: там тебя напечатают, здесь тебя арестуют, там поднимется шум, здесь появятся деньги… А семь лет? Или даже двенадцать? Ты к ним готов? Двенадцать лет день за днем, день за днем — да ты их не представляешь, эти двенадцать лет… Жизнь пройдет день за днем… Ты храбрый такой — впрыгнул в эти двенадцать лет и выпрыгнул обратно, к нам, сюда, в эту жизнь. Герой-молодец. И мы прекрасно прожили эти годы, заморозились, застыли как есть и ждем твоего возвращения — ты вернулся, и все ожило, все по-прежнему: Танька маленькая, Даша запоминает этих по именам… Да пойми ты, что пройдет жизнь. Дашка через двенадцать лет станет взрослой женщиной, а Танюша будет старше, чем Дашка сейчас… Ты готов, что они вырастут без тебя?.. А мне будет пятьдесят. Сразу. Жизнь утечет. Куда ты вернешься? Если вернешься… И ведь жить надо день за днем. И дети что-то должны понять, принять и пережить этот ужас. Они готовы? Сколько надо сил… Ты-то готов… а они? Маленькие, слабенькие… Мы должны быть готовы к этому несчастью. Осталось только одно: ждать этого несчастья. Я не могу с этим смириться! Я не могу думать, что впереди — только несчастье. Это выводит меня из себя. Я не могу! К этому надо как-то подготовиться, что-то еще понять… А ты лезешь, торопишься, выстраиваешь планы, надеешься обыграть…
Он. Знакомая философия: Лао Цзы в переводе Льва Толстого, твоя любимая книга «О пользе ничего-неделанья», так она называется? Ты что-то совсем расклеилась. Будущего у нее нет… А настоящее? Настоящее у тебя есть? Или дети, я, твоя жизнь сегодня — всего этого нет? А может быть, подруга, ты просто лентяйка, и это главная причина, а все остальное лишь поводы… Помнишь, пока мы жили с моей матерью, ты говорила, что не можешь хозяйничать на чужой кухне? Мать уже давно умерла, и эта кухня уже давно твоя. Посмотри на нее: у матери был порядок, а у тебя?.. Ладно, дело не в кухне. Ты просто не желаешь крутиться. Мы живем на гроши, но сегодня утром я выкинул из холодильника рублей на десять протухших продуктов.
Она. О, посчитал ведь!
Он. А ты посчитай… Ты говоришь, что тебе нечего носить, но моль жрет твою шубу… Ты за все берешься, но ничего не доводишь до конца. Вот твои игрушки… Когда я только заикнулся этому директору о твоих игрушках — только заикнулся — он сразу спросил: «Сколько штук? Сто, двести?» Он деловой человек. Это деньги, это дело, это отношения с людьми, связи — это жизнь; это, наконец, ягоды детям, ботиночки — новые, не поношенные, — это и тебе все, что нужно — и сегодня, и завтра… Но ты — нет. Ты не желаешь крутиться… О Господи, мне бы деловую бабу… У тебя нет будущего, потому что тебе не на что опереться в настоящем, да? Ты спрашиваешь, как жить в нашем положении? А как жить? Жить — это значит крутиться в любом положении, а ты крутиться не хочешь. Тебе лень. Ты встаешь в девять, в десять и плаваешь по дому… а по ночам читаешь… Утром Дашка ходит нечесанная до обеда. Хорошо, что ей во вторую смену, а то бы она и в школу ходила нечесанная и голодная; Танюшу ты вообще не умываешь… Тебе некогда, ты занята своими переживаниями…
Она. Как же я тебя ненавижу, демагог проклятый.
Он. Правильно. Такая жизнь не дает и не может дать человеку удовлетворения. Ты злишься и срываешь зло на мне, на дочерях… Я тебе вот что хотел сказать: ты перестань срывать злобу на ребенке. Ты зачем каждый день лупишь Дашку?
Она. Заткни свое поганое хайло! Это не твое собачье дело…
Он. Нет, мое. Девочка ходит постоянно в слезах… Я тебя предупреждаю, если ты при мне еще хоть раз до нее пальцем дотронешься…
Она. Замолчи, подонок! Пророк вонючий… Пожалел, а?! Кто устроил всю эту жизнь? Пожалел, скотина… Так же ты и меня в постели жалеешь, насильник поганый. Мне с тобой спать все равно, что в помойку лазить.
Он (явно напуган). Что это, дружок, с тобой… Ты успокойся…
Она. Отпусти мои руки.
Он. Я не позволю тебе драться.
Она (плюет ему в лицо). Мерзость, мерзость…
Он. До чего же ты все-таки ничтожество. Тебе надо постоянно топтать всех вокруг — только тогда ты чувствуешь себя человеком.
Она. Да, я ничтожество… Это ты меня сделал ничтожеством… Пусти, насильник, пусти, животное… Теперь растяни меня здесь и насилуй — это на тебя похоже… Ну, пусти, я успокоилась… Ты видишь, я спокойна. Пусти, мне больно.
Он. Я не хочу находиться с тобой в одном помещении. (Уходит.)
Она. Иди, иди, и пусть они тебя прикончат в парадном!
Конец первого действия
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Через два часа.
Он (входит на корточках). Ку-ку.
Она. Как ты меня напугал!
Он. Давай помиримся… ладно тебе, я виноват… Мир, а?.. Дождь кончился, воздух свежий и какой-то тонкий аромат — где-то что-то цветет, не знаю, где и что… Открой окно, почувствуешь… Будем вместе переживать мое ничтожество.
Она. Не вяжись… С какой стати я должна прощать твои мерзкие выходки? Тебе хорошо, ты погулял в скверике, подышал воздухом и успокоился… И хорошо. И сиди себе. А ко мне не лезь.
