Ознакомительная версия.
бесспорно, независимость деталей.
(«Подсвечник»)
Прочитав переводы профессора Клайна, нет нужды откладывать следующее признание: Иосиф Бродский — это русскоязычный поэт первого порядка, человек, которым должна гордиться его страна. Я же горд за них обоих.
ОТРОЧЕСТВО
Перед ним пейзаж, напоминавший когда-то
материнский профиль.
Нынче все не то: подросли горы,
стало больше кровель.
И, склоняясь над картой,
он тщательно отмечает
Имена тех мест, что, как прежде,
он помнит, знает.
Заплутав в лугах, он выходит
на плоский песчаный берег,
Глупый лебедь плывет по воде,
зацветает вереск.
Выгнув шею, лебедь молится,
жалуется кому-то.
«Дорогой» — твердит дорогим клювом.
Смутно
Он запомнил — в тот вечер здесь играл
духовой оркестр.
«Будь мужчиной» — сказали ему,
но его реестр
Новостей пополнялся скорее тем,
что мир, похоже,
Стал безумным. О чем, улыбаясь,
говорил прохожим.
Но плохой из него пророк,
он желает домой и вскоре
Получает билет в те края, за которые
он хлебнул горя,
Но толпа на вокзале, надрываясь,
кричит ему: «Трус, бездельник!»
И какая-то баба, глядя в упор, говорит:
«Изменник».
НА ПОЛПУТИ
Распрощавшись с друзьями, что было
достаточно просто
Сделать — просто убрать
большую их половину, —
Удирая от погони на подводной лодке,
С приклеенной бородой и усами,
в надежде на то, что
Порт еще не закрыт, ты приехал,
когда метель стихла.
Как мы отметим нашу с тобой встречу?
Главное — это вспомнить:
О твоих ежегодных слетах для рабочих
стекольных фабрик,
Об эпохе твоего увлечения фотографией,
о той эпохе,
Когда ты сидел на игле.
Вспомнить зиму в Праге —
Вспомнить с трудом, ибо там
ты разбил свой компас
И забыл: если не мы, то грядущее
нам помянет.
А теперь посмотри на карту:
Красным отмечены автострады,
желтым — шоссе попроще.
Сабли крест-накрест означают места
легендарных сражений,
А средневековые карлики — видишь? —
дворцы и замки,
Любопытные с точки зренья историка.
Человек проводит
До заставы тебя. Оттуда держи на север,
к Бисквайру.
Там спросишь дорогу на Кэлпи.
Остерегайся
Господина по имени Рэн.
Как увидишь — прячься.
Да не забудь напоследок
себя показать врачам
И канай поскорее отсюда
ко всем чертям.
Вопросы есть? Нет. Тогда — по рукам.
КУДА?
Что путешествие скажет тому, кто стоит у борта
под несчастливой звездой и глядит
на залив, где горы,
плавно качаясь на волнах,
уходят все дальше, дальше
в море, где даже чайки не держат слова?
Нынче, оставшись один на один
с собою, странник
в этих касаниях ветра, во всплесках моря
ищет приметы того, что отыщется
наконец то место,
где хорошо. Вспоминает из детства
пещеры, овраги, камни.
Но ничего не находит, не открывает.
Возвращаться не с чем.
Путешествие в мертвую точку
было смертельной ошибкой.
Здесь, на мертвом острове, ждал,
что боль в сердце утихнет.
Подхватил лихорадку. Оказался слабее,
чем раньше думал.
Но временами, наблюдая, как в море
мелькают дельфины,
в прятки играя, или растет
на горизонте незнакомый остров
точкой опоры зрачку, он с надеждой верит
в те времена и места, где был счастлив.
В то, что
боль и тревога проходят и ведут дороги
на перекресток сердец, рассекая море, ибо
сердце изменчиво, но остается
в конечном счете
прежним повсюду. Как правда и ложь,
что друг с другом схожи.
ВОЛЬТЕР В ФЕРНЕ
Теперь он был счастлив. Оглянувшись
через плечо на крик,
Часовые чужбины его провожали взглядом.
На стропилах лечебницы
плотник снимал картуз. С ним рядом
Не в ногу шел кто-то, все время
твердил о том,
Что саженцы принялись.
Сквозь горизонт с трудом
Поднимались Альпы. В то лето он был велик.
Там, в Париже, враги продолжали шептать,
Что старик, мол, сдает. Высоко под крышей
Слепая ждет смерти, как ждут письма.
Он напишет: жизнь — лучшее.
Но так ли? Ну да, борьба
С бесчестьем и ложью. Бывает ли
что-нибудь выше?
Работать на ниве, возделывать, открывать?
Льстецы, шпионы, болтуны —
в конце концов он был
Умней их всех. С ним —
только позови — пошли бы дети
В любой поход. Как дети, был лукав
И простодушен. Робок, попадая в сети
Софистики; из жалости в рукав
Мог спрятать истину. Умел смирять свой пыл.
Он ждал победы как никто. Как Д'Аламбер
Ее не ждал. Был враг — Паскаль.
Все остальное — мелочь.
Мышиная возня. Хор дохлых крыс.
Но что с того,
Когда берешь в расчет себя лишь одного?
Дидро был стар. Он сделал свое дело.
Руссо? Руссо болтун, пускает пузыри,
и не в пример
Ему — как ангел на часах —
он не посмел
Заснуть, когда в Европе — буря.
Знал: не много
Осталось жить. Он торопился,
ибо всюду
Казнят и жгут и жизнь бьют
как посуду.
Надежда — на стихи. И он писал,
и строго
Над головою звездный хор
беззвучно пел.
MUSEE DES BEAUX-ARTS
А что до страданий, так в том они знали толк,
Эти Старые Мастера — как бывает,
когда голос и тот умолк,
А у соседей едят, в окна смотрят,
печально бродят;
Иными словами, кроме волхвов
и младенца, есть кто-то вроде
Тех мальчишек, что пруд на коньках строгают
У опушки. Но Мастера — эти не забывают,
Что страданиям — быть, что у них черед П
осещать деревни и города,
реки переходить вброд,
Что собакам вести их собачью жизнь и что
Даже лошадь тирана может забыть про то.
Взять «Икара» Брейгеля:
отвернувшись в последний миг,
Никто ничего не увидел. Не слышал крик
Даже старый пахарь. Ни плеск воды,
И не было в том для него никакой беды,
Ибо солнце, как прежде, сверкало —
на пятках того, кто шел
В зелень моря вниз головой.
А с корабля, где мол,
Замечали: как странно, мальчик упал с небес,
Но корабль уплывал все дальше
и учил обходиться без.
ПАМЯТИ УИЛЬЯМА БАТЛЕРА ЙЕЙТСА (умершего в январе 1939 года)
1
Он умер в глухую стужу:
Замерзли реки, опустели вокзалы, аэропорты,
Снег завалил городские статуи,
И гаснущий день, глотая ртуть, задыхался
От метеосводок, твердивших одно и то же:
В день его смерти ожидается ветер и стужа.
Где-то, вдали от его недуга,
В лесах по-прежнему рыскали волки
И сельский ручей не знал парапета:
Смерть поэта, почти как шепот,
Трудно расслышать в его силлабах.
В этот день его звезда стояла в зените
На полдень его самого. Медсестры
Не заметили бунта в провинциях тела,
Площади разума быстро пустели,
И тишина опускалась в его предместья.
Так постепенно
Источники чувств пересыхали:
Он воплощался в своих потомках.
Как снег, рассеянный над городами,
Он теряется в незнакомых ему впечатленьях,
Чтобы найти свое счастье в далеких чащах
Мира иного и быть судимым
По иным законам, чужим, как совесть
Чужих людей. И вот с порога
Его кончины слова спешили
Найти живущих — и его покидали.
И когда завтра, в шуме и гаме
Ревущих маклеров на лондонской бирже,
Среди убогих, почти привыкших
К собственной бедности, мы, как в клетке
Своей свободы, — несколько тысяч, —
Вспомним тот день и метеосводки,
Твердившие — в день его смерти
Ожидается ветер и стужа.
2
Ты был таким же несмышленым, как и мы.
Твой дар переживет богатых дам, их речи,
Распад материи, разлад в стихах. Твой дар
Переживет себя. В Ирландии погода
Почти не изменилась. И ума
Там в общем не прибавилось. Ты знаешь:
Поэзия живет в стихах — и только;
Она ничто не изменяет, и теченье
Ее ведет на юг: вдоль поселений
Из наших одиночеств и сумятиц
Тех городов, где ждем (и умираем)
Ознакомительная версия.
