люди, даже самые распрекрасные из моих друзей, живут вне войны. И мы по-разному ощущаем эту войну. Я ощущаю, что я полностью в крови, мое тело как будто обуглилось, и я корчусь от боли. Но с вами это не может произойти, потому что вы не находитесь внутри Украины и не испытываете это на себе. Война во мне в этом смысле очень многое разделила. Война все делит на черное и белое. Я не стала русофобом, быть каким-то «фобом» вообще не очень полезно. Но я ненавижу Россию за все, что она сделала и с чужим народом, и со своим. Моя страна сейчас — Коза ностра планетарного масштаба. И рассказывать, что «это — страна, а это — государство», «это — вина, а это — ответственность» — чушь собачья, демагогия. У вашей ненависти была конкретная точка отсчета? Я думаю, что Буча сыграла очень большую роль. Потому что я была в Буче на эксгумации: видела все своими глазами, нюхала своим носом и заливала это все своими слезами. И в тот момент для меня умерло главное, что составляло мою любовь к России — это русская культура. Она не помогла и не спасла. Наоборот, теперь я вижу, что все это — очень тонкий слой прекрасного масла, который лежит на куче дерьма, и дерьмо это масло использует, когда ему нужно и как ему нужно. Мне достаточно истории одной женщины, которая потеряла ребенка и осталась без ног. Я говорю про конкретную женщину, я ее знаю — ее зовут Кристина, она из Мариуполя. 16 марта [2022 года] она пыталась оттуда выехать. В машину попала мина: ее шестилетняя дочка погибла на месте, ей самой оторвало ноги, а ее мужу — руку. Истекающих кровью Кристину с мужем отвезли в местную больницу, где не было никаких лекарств. А мертвая девочка десять дней сидела в машине, пока родственники смогли ее похоронить, и проходившие мимо люди видели, как чернеет ее лицо, а ветер по-прежнему играет ее волосиками. Мне этого хватает. Эксгумация в Буче, Киевская область, апрель 2022 года. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». Мне хватает чудесной украинской земли — этого щедрого, масляного чернозема, который стоит пустой, потому что идет война, и на нем некому работать. Это я к тому, что одного Освенцима хватает для осуждения нацизма и действий Германии в то время. Необязательно к нему прибавлять Маутхаузен, Равенсбрюк, Берген-Бельзен, чтобы возненавидеть нацизм до конца своих дней. Сейчас я вижу, что поток журналистов в Украину уменьшился. Я не знаю, ушла ли Украина с первых полос западных газет, но интерес к ней уже не такой, каким был в начале вторжения. Возможно потому, что сейчас война стала поспокойнее. Но вот я говорю «поспокойнее» и тут же вспоминаю Днепр, Черкассы, Краматорск. Несколько дней может быть «поспокойней», а потом опять происходит что-нибудь — и куча убитых и раненых. А ведь это была абсолютно мирная земля. Украина за 30 лет своей независимости никогда ни с кем не воевала. Это страна, которая хотела жить мирно. Нет ничего страшнее, разрушительнее, отвратительнее и безобразнее войны. Есть ли снимок, который вы считаете самым важным? Я почти не бываю на фронте, на передовой. У меня практически нет военных снимков. Я снимаю то, что происходит с «обычными» людьми, например, после очередного налета. И у меня есть очень хорошие снимки «мирной» Украины, ведь люди не могут все время сидеть в бомбоубежищах. В какой-то момент ты выходишь, идешь в свой сад-огород, сажаешь цветы, сидишь с друзьями — это часть жизни при войне. И это тоже сопротивление войне, потому что враги, конечно, хотят, чтобы мы все пали духом. Поэтому для меня самые важные фотографии совершенно не самые лучшие или популярные. Сейчас для меня самые важные фотографии — это снимки семьи Огулик из Херсонской области. Люди собрали им больше 100 тысяч гривен, для них это огромные деньги. И это еще не все, потому что куча народу собирается прислать им посылки, в том числе из-за границы. Вот это получается самое важное. ЕЩЁ ПО ТЕМЕ Как и зачем расследовать военные преступления? Вообще, мне сложно оценивать свои картинки. Иногда тебе кажется, что ты сделал что-то гениальное, а иногда — что ты просто идиот и бездарность. Фотография не должна всегда оцениваться по важности события, с моей точки зрения, журналистская фотография — это тоже искусство. Так же, как искусство — хорошо писать журналистские тексты. Многие журналисты забывают, что нужно не только факты набрать, но и хорошо их описать. Вы, кстати, редкий фотокорреспондент, который свои снимки сопровождает текстом, как вы к этому пришли? Скажу честно: я офигительно ленивый человек, и все время прокрастинирую. Это только кажется, что я изображаю бурную деятельность. Я всех обманываю. На самом деле, я работаю мало, редко, долго пишу свои тексты. Обсасываю их со всех сторон: могу одну фразу обдумывать 15 минут: «который пошел» или «пошел который»? И соединяются ли эти слова? Часто вслух по 10 раз прочитаю, как это звучит. Я никуда не тороплюсь — надо мной нет вредного редактора, я свободный человек. Мне хотелось бы верить, что мои тексты вместе с фотографиями остаются в памяти. Но мне самой кажется, что мои тексты лучше картинок. И меня это не очень радует, потому что я все-таки начинала как фотограф, и мне казалось, что это самое главное. А как вы начали писать? Я тогда работала в «Новой газете», из которой меня благополучно выгнали за профнепригодность. Это было в 2003 или 2004 году. Это не Дмитрий Андреевич [Муратов] выгнал, для этого у Дмитрия Андреевича есть специально обученный человек — начальник отдела кадров. Я тогда действительно запорола какие-то съемки, что у всех бывает — это не повод для увольнения. Но эта женщина меня вызвала и сказала: месяц дорабатываешь и досвидос. А «Новая газета» — это такая как бы секта, ты в нее вступаешь и умираешь от любви. «Новая» как мачеха, которая разрешает себя любить, а ты понимаешь, что ты недостойный. Для меня было страшной трагедией, что я не буду больше там работать. И надо сказать, что часть людей в редакции ходила к Муратову и просила за меня, что-то объясняла. Бахмут, февраль 2023 года. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». Бахмут, февраль 2023 года. Фото: Виктория Ивлева для «Черты». В один прекрасный день была очередная годовщина Чернобыля и редакция на летучке обсуждала,
