От фольклора Дюка перешёл к историческим романам, самым известным из которых стал «Господин Великий Новгород». Роман принёс автору не только известность, но и звание почётного гражданина великого русского города, а также пятикомнатную квартиру в его центре.
Если творческая деятельность Дмитрия Балашова складывалась успешно и материализовалась в увесистое собрание сочинений, то личная жизнь по большей части приносила разочарования. Из прелестного певца Леля он всё больше превращался в усталую Синюю Бороду. Жёны регулярно исчезали, но по своей собственной воле. Пленившись внешностью избранника, его литературными достижениями и относительным материальным благополучием, они не выдерживали испытания – жизни в деревне с обязательным ведением натурального хозяйства. Светиться в светской хронике – да, а разгребать навоз – нет.
Но не только жёнам не нравились сельскохозяйственные заморочки писателя, местное население их тоже не одобряло и строило ему всяческие козни и пакости. То что-нибудь подожгут, то что-нибудь покрадут. Сельские власти своих выгораживали: мол, нечего нас уму-разуму учить, сами с усами. Не понимал народ своего счастья, и приходилось Дмитрию Михайловичу менять дислокацию, а заодно и жену.
В последние годы жизни Дюка увлёкся политикой, решив влиять на народ не изнутри, а сверху. Незадолго до бабушкиной смерти он приезжал в Москву, навещал её, расспрашивал про саратовское житьё-бытьё. Говорил, что хочет написать роман про становление первого капитализма на Руси на примере родоначальника семьи Степашкиных. Жаль, что трагическая гибель писателя помешала осуществлению этого проекта.
__________________
* «Как сусед суседку по титьке тяпнул» – сказка из сборника «Сказки терского берега», составленного Д. Балашовым.
Лучшие в мире «поцелуи»
Иногда мы ездили в гости к бабушкиной младшей и самой любимой тётке – Клавдии Семёновне, которая была всего лишь на 12 лет старше племянницы. Она жила вдвоём с больной дочерью на краю посёлка Кучино (по горьковской ветке курского направления) на втором этаже видавшего виды деревянного дома. Её старший сын Андрей часто бывал в Серебряном переулке и очень был дружен с моей бабушкой. Их объединяли воспоминания счастливого детства в Саратове, откуда вела род многочисленная семья купца-мукомола Степашкина.
Фамилия родоначальника говорит сама за себя. Семён Степашкин родился в приволжских степях и в тринадцатилетнем возрасте попал в город, где за хлеб и кров в лавке местного торговца исполнял обязанности мальчика на побегушках. Первые деньги Семён сделал на пиявках. Сначала он их собирал на себя, стоя в болоте, а потом сдавал в аптеку, за что получал небольшую денежку. Расторопный смышлёный мальчуган быстро продвигался по торговой служебной лестнице, а заодно и по социальной. Он выгодно женился, приобрёл мельницу на берегу Волги и провёл к ней железную дорогу, основал банк, прикупил именьице, каждому из своих одиннадцати детей построил дом. Старшего внука он определил в Пажеский корпус, стал почётным гражданином города Саратова и умер, ничего не подозревая о грядущих революционных изменениях.
Старший внук Жорж дедовых надежд не оправдал. Его регулярно выгоняли из лучших школ Швейцарии, военная карьера тоже не задалась, что, учитывая события 1917 года, оказалось и к лучшему. Он работал бухгалтером, был весел и жизнерадостен, раза три менял жён, обожал оперетту и знал многие арии наизусть. Навещая московскую кузину, он распевал дуэтом Легара и Оффенбаха со своей последней женой польского происхождения, сидя на кушетке в моей пеналообразной комнатке.
Одна из семи дочерей преуспевающего купца вышла замуж за управляющего своего отца, что нередко случалось, и впоследствии стала моей прабабушкой. Судя по сохранившимся фотографиям, была она женщиной интересной, но с очень сложным характером, по рассказам дочери. Мужем Агриппина Семёновна помыкала, дочь терроризировала. Обижаясь, могла неделями не разговаривать с домочадцами, зато прекрасно ухаживала за больными, и родственники часто звали её посидеть с прихворнувшими.
После семнадцатого года новые власти решительно облегчили материальное положение детей Семёна Степашкина. Кое-кому удалось уехать за границу, кто-то умер собственной смертью, а две дочери – моя прабабушка и её младшая сестра – сумели перебраться в город Клин. Из сохранившейся переписки я узнала, что во время Великой Отечественной войны Агриппина Семёновна и Клавдия Семёновна были лишенками, то есть им не полагались продуктовые карточки, что практически означало голодную смерть. После освобождения Клина от немцев бабушка получала специальное разрешение на въезд в город и, обменивая остатки буржуазного благополучия на продукты, регулярно ездила к матери и тётке с сумками съестных припасов. Прибыв на место, она немедленно отправлялась в лес по дрова, потому что карточек на топливо лишенцам опять же не полагалось. Агриппина Семёновна умерла в сорок третьем году, а Клавдия Семёновна в сорок девятом переехала в подмосковную комнату сына, где мы её и навещали.
По случаю нашего приезда готовился праздничный обед. Меню его оставалось неизменным. Закуска состояла из вымоченной в чае сельди с репчатым луком под майонезом, затем следовали говяжий бульон и пирог с мясом как основное блюдо, а на десерт подавался чай с пирожным безе или тортом «Наполеон». Селёдку я есть не могла, ибо, страдая с раннего детства благородным заболеванием диатез, немедленно начинала от неё чесаться. Бульон со специфическим говяжьим духом и хлопьями не снятой при закипании пены не вызывал никакого желания быть съеденным. От голода меня спасал кусочек очень вкусного мясного пирога, и, проглотив его, я с нетерпением ждала десерта. Огромные, воздушные, чуть кремоватые, тающие во рту сладости с французским названием «baiser» (поцелуй) приводили меня в восторг и полностью примиряли с предыдущими обеденными трудностями.
Несмотря на кажущуюся простоту рецепта безе (в отделённые от желтков белки всыпьте сахар и взбейте их до пенообразного состояния; полученную массу, разделяя на равные порции, выложите на вощёную бумагу и запекайте в духовке при слабой, не более 108 градусов, температуре до полной готовности), мало кому по-настоящему удаётся с ним справиться. Почему-то внутренности кремоватой полусферы при соприкосновении с зубами, как правило, превращаются в приторную клейкую массу, сравнимую с плохо жующейся ириской и представляющую угрозу всем вставным челюстям. Впрочем, при сегодняшнем магазинном кондитерском изобилии никто и не утруждает себя выпечкой «французских поцелуев». К тому же повторить шедевр Клавдии Семёновны вряд ли кому и удастся, потому что белки извлекались из только что снесённых курами яиц, а выпекались безе в настоящей русской печке.
Заграничная штучка
Часто появлялся при бабушкином дворе Серебряного переулка и другой её племянник – Кирилл из Саратова. Он был архитектором и сыном любимой кузины Тани. Собственно говоря, из всего многочисленного племени Степашкиных только Таня Мертенс (её отец был поволжским немцем) сохранила верность любимому городу, а её сын его приукрасил, построив новый железобетонно-стеклянный цирк. Кирилл любил разные виды искусства, поэтому во второй раз женился на актрисе саратовского ТЮЗа – крошечной женщине с амплуа травести. До пятидесяти лет она играла мальчиков, а после и до глубокой пенсии – старушек.
Когда тётя Таня бывала в Москве, она останавливалась у нас, а не у родителей невестки, хотя те обладали отдельной квартирой, дачей и автомобилем. Она говорила, что там её душат материальность быта и серьёзное отношение к центральным газетам. В Серебряном переулке кузины предавались бесконечным воспоминаниям за утренней чашкой кофия или вечерней чашкой чая. Они весело хихикали, прерывая друг друга восклицаниями: «А помнишь?..» Иногда я прислушивалась к их разговорам. Они перебирали всех знакомых и улицы, на которых те жили и которых больше не было на карте города, вздыхали по ушедшим и умилялись картинкам детства, до мельчайших подробностей воскрешая в памяти домашние праздники и ежегодную весеннюю прогулку на пароходе по Волге с непременным обедом со всегда одним и тем же меню: суп из раковых шеек, переложенных свежей чёрной икрой, а на десерт пирожные блан-манже полосатые.
Но больше всего разговоров приходилось на долю уехавшей в Англию тёти Наташи. Вторая бабушкина кузина была прямой противоположностью родной сестре. Тётя Таня – сдержанная, спокойная голубоглазая блондинка с великолепным чувством юмора, а тётя Наташа – кокетливая, смешливая брюнетка с огромными карими глазами, в яркой одежде и золотых украшениях. С точки зрения окружающих, очи чёрные и обилие браслетов на запястьях подтверждали легенду о наличии в роду Степашкиных цыганской крови. Ходили слухи, что отец почётного гражданина города Саратова, купца первой гильдии Семёна Ивановича без памяти влюбился в красавицу цыганку и, вопреки тогдашнему здравому смыслу, даже женился на ней в начале девятнадцатого века. Никаких документов не сохранилось, лишь вьющиеся волосы и оливковый оттенок кожи некоторых членов семейства могли косвенно свидетельствовать в пользу этой версии. Однако «очи чёрные» наблюдались только у тёти Наташи, все остальные отличались зеленоглазостью или серо-голубыми оттенками глаз.
