Не забывали враги и нас, мирных жителей. Уцелевшие дома продолжали бомбить и засыпать зажигалками. Теперь уже безнаказанно. Были случаи, когда из-за Заволжья через город к фронту неожиданно пролетали наши самолеты.
Отбомбив, они возвращались, прижимаясь к земле, а за ними гнались «миссершмитты». Помню случай, когда один немецкий самолет сразу сбил два наших. И мне показалось, что он прошил их одной очередью…
Но по-настоящему безысходным наше положение стало, когда враг вышел к Ергеням. Теперь смерть начала сыпаться не только с неба. По поселку и Волге, если на ней появлялся катер или даже лодка, били из орудий и минометов.
Особенно досаждали тяжелые шестиствольные минометы. Вначале слышался противный скрип и скрежет, будто терлось с грохотом железо, а потом с поросячьим визгом летели тяжелые мины. Как и наши «катюши» они били по площадям, и укрыться от них было почти невозможно.
7. Одиночный окоп – спасение!
Фронт приблизился к железной дороге, которая проходила из Москвы через весь город. Между ней и Волгой было всего несколько километров. А у нашего Купоросного - не больше двух, и мы оказались, словно в западне. С Ергеней били по поселку немцы, а из Заволжья наша артиллерия и «катюши».
Позже я узнал, что здесь был стык армий: 64-ой – Шумилова и 62-ой - Чуйкова, которые обороняли Сталинград. Поэтому именно сюда с таким остервенением рвались немцы.
В памяти осталось несколько самых тяжелых дней - прорыв немцев через наш поселок. Это было уже в сентябре. В один из вечеров особенно много шло наших раненных бойцов к Волге. В поселке все еще горели уцелевшие дома, и в отсветах пожарищ особенно страшным было шествие окровавленных людей.
Мы вышли из своих щелей и подвалов, чтобы указать раненным спуск к реке и как-то помочь им. Вокруг рвались мины. И вдруг пожилой, заросший щетиной красноармеец, опиравшийся на винтовку, как на костыль закричал на нас мальчишек:
- Сейчас же уходите! Вас же порежет минами! Уходите!
А другой с окровавленным плечом и рукой остановился перед нашей мамой и стал уговаривать ее, что ей «надо бы с ребятами за Волгу».
- Здесь вы не выживите…
Но мама разводила только руками и отвечала.
- Куда нам? Нас бросили на погибель… - И, глядя на нас с Сергеем, добавила: - Как всем, так и нам…
В эти сентябрьские дни и ночи особенно много погибло людей. Однажды, перед самым вечером, видно немцы готовили очередной прорыв к Волге, нас бомбили так, что мы не выдержали и побежали из нашего рушившегося блиндажа. Первым выскочил Сергей, за ним мама и я. Раздирающий свист бомбы, и я вижу, как мама вскакивает в одиночный окоп, а за нею тут же ныряет красноармеец…
Волной взрыва меня швыряет к стенке обрыва, в овраге и я отключился. Очнулся в темноте от голосов людей…
В той стороне, где была мама, и боец проступает огромный вал вывороченного песка и земли. Сквозь расслаивающуюся дымку вижу брата Сергея и наших соседей Пуховых: Степаныча и его невестку Марию. Они с лопатами…
Мы откопали маму и красноармейца. Мама была контужена, а военный смертельно ранен в спину. Несмотря на гибель солдата, я еще раз убедился, что одиночный окоп, если нет прямого попадания, самое надежное укрытие для нас жителей. Они спасали не только военных.
Был случай. Когда солдатский окопчик уберег меня даже от залпа наших «катюш». Обычно их огненные снаряды неслись через нас за железную дорогу, где проходил фронт. А тут, почему то они вдруг ударили по поселку. Я шел от нашего разбитого, но еще не сгоревшего дома, к пуховскому подвалу, где соседи приютили нашу семью. Было это вечером и многие вылезли из своих убежищ, чтобы подышать свежим воздухом перед долгой ночью. И вдруг впереди стали разрываться огненные снаряды от которых горела даже земля. Я не успел добежать до подвала и прыгнул в окоп, каких было немало нарыто военными на улице.
Ощущение такое, что я нырнул в горящую печь, и она захлопнулась за мною. Жгло спину, хотя я был в ватной фуфайке. Земля вокруг не только горела, но и плавилась, и мне казалось, лава вот-вот затопит мой окоп. Но он устоял и спас меня. Однако фуфайку пришлось выбросить.
Тогда погибло много жителей… все те, кто не успел добежать до своих убежищ и кому не попались, как мне, солдатские окопы…
8. Похороны Степаныча.
Все меньше оставалось людей в поселке. Они гибли каждый день, но никто их не хоронил. В лучшем случае их присыпали в разбитом блиндаже или подвале. Так мы с Серегой сделали, когда побежали «проведать» наших квартиранток-украинок в овраг.
В их блиндаж угодила бомба, и мы среди обломков и куч земли увидели лишь размозженную голову Паши. И узнали, что это она лишь по одежде. Постояли над развороченным блиндажом и присыпали убитых землей… Проведывать соседей мы бегали теперь всегда только с лопатами…
С верхней улицы, где уже почти не осталось домов, прибежал знакомый пацан и сказал, что ранен мой друг-одноклассник Костя Бухтияров. Утром он варил кашу в печурке (такие теперь были перед каждым блиндажом и подвалом), на руках у него была двухлетняя сестренка Катя, рядом разорвалась мина…
- У Кости сорок восемь ран! А Катька осталась целехонькой! – закончил свой рассказ парнишка.
Меня потрясло число ран, и я побежал к блиндажу Бухтияровых. Костя лежал замотанный в простыни и тихо прерывисто стонал. Я нагнулся к его искривленному муками белому лицу и тихо спросил:
- Неужели сорок восемь?
– Да-а-а, - выдохнул он и закрыл глаза.
На следующий день Костя умер. Его похоронили тут же, во дворе, расширив ту воронку от мины, которая его убила.
Однако одного человека, соседа Степаныча мы все же похоронили, по людски, как было положено до войны.
Убило Степаныча в километре от дома, на передовой, где несколько ходячих, крепких стариков помогали военным рыть окопы.
Кто доставил его тело, я не видел, но, когда я вышел из подвала, он лежал пред входом на трех табуретках, завернутый в плащ-палатку. Набожная старушка Пухова решила похоронить мужа по всем православным канонам и наняла за продукты людей.
Пришли две старушки, тело обмыли, и они же стали отпевать покойного. К вечеру появились два старика-плотника, делать настоящий гроб. Я подсказал им, что в овраге лежат ящики от снарядов «катюш».
На наше счастье был перерыв в обстрелах. Мы принесли два ящика и плотники тут же соорудили «домовину») для Степаныча. Последнюю ночь покойник должен провести в своем доме и мы спустили Степаныча в подвал, где ютились от бомбежек.
Хоронить решили в овраге. Еще с вечера вырыли там могилу. А на утро возобновились обстрелы. По поселку били и немцы, и наши из Заволжья. Пришли старики-плотники. Заколотили гроб крышкой и увязали веревками, вынесли из подвала. И поставили на те же табуретки.
В одно из затиший мы четверо: впереди плотники, а сзади я и невестка Пуховых, перекинув через плечи веревки, ринулись с гробом со двора к оврагу. Но тут же нас накрыли разрывы.
Бросив ношу, мы упали, и наши руки и ноги сами стали рыть землю. В перерывах меж разрывами тащили домовину волоком. А когда добрались до обрыва, полетели кубарем в овраг вместе с гробом. Дотащились до могилы и увидели, что она полна воды.
- Ему теперь все равно, - перекрестившись, сказала невестка. – Прости нас…
И мы опустили Степаныча в воду.
9. Страшная ночь.
После похорон хозяина мы всего несколько дней пробыли в пуховском подвале. Одна ночь была столь страшной, что мы не выдержали и попросились в блиндаж к маминой знакомой на Верхнюю улицу.
Пуховский и наш дома были у самой Волги, и они, видимо, были отличными мишенями для наших заволжских батарей. По ним лупили не только немцы, но и наши. В ту сентябрьскую ночь мы думали, не доживем до утра...
Я забыл про всех в подвале. Свернувшись в калачик, скулил под койкой, и думал о том, что кровать спасет меня. Свод подвала обрушится, всех задавит, а я останусь жить… Так мне не хотелось умирать, что я уже не думал, о маме, Сереге, двоюродном пятилетнем брате Вадике. Он при каждом ударе заходился так в крике, что заглушал постоянно молившихся старух и женщин.
Помню, один взрыв был такой силы, что все в подвале, вместе с моей кроватью поднялось, а потом рухнуло, и меня обожгло огненной вспышкой.
На утро все увидели – там, где был двор наших соседей Грызловых, огромную воронку. На дне ее была вода.
- Такие бывают только от бомбы в тонну, – сказал нам военный.
Я со страхом смотрел на громадную в полдвора яму. Она разметала Грызловский дом, похоронила блиндаж, где укрывалась не только их семья…
- Здесь даже прикапывать никого не надо, - тяжело вздохнула мама.
Мы постояли во дворе соседей. И пошли с нашими жалкими пожитками к Верхней улице.
10. Нас ранило…
