Ознакомительная версия.
Стоит добавить к этому числу еще и полтора миллиона свободных сельских обывателей — черносошных крестьян. Итого — два миллиона лично свободных людей в стране, которая, казалось бы, должна до мозга костей быть пропитана холопством и где, по официальной версии, вообще нет и быть не может свободных людей.
Почему-то даже величайшие историки XIX века совершенно игнорировали эти факты. СВ. Соловьев вообще не замечает этого явления, В. О. Ключевский упорно говорит о «чисто тягловом» обществе Московии XVII века… Хотя приводимые им же самим факты и цифры неопровержимо свидетельствуют — нет, общество Руси этого времени уже вовсе не «чисто тяглое».
Я лично вижу тут только одну закономерность: достаточно признать, что весь XVII век шла ломка традиционного уклада, труднейший отказ от привычнейших стереотипов, пересмотр всего национального сознания, и тут же не оказывается места для важнейшего мифа: о «чисто тяглой» Руси, о ее приверженности к рабству и холопству.
Российская империя XIX века
Малоизвестный факт: освобождение крепостных Александром II в 1861 году коснулось всего 28 % населения Российской империи. Причина одна — остальные крепостные давно уже были освобождены.
А многие регионы России вообще не знали рабства, холопства, крепостного права. Ни в каких формах. Никогда. Такова Сибирь, от Урала до Тихого океана. Когда правитель Русской Америки Баранов спросил у одного охотника, хочет ли он вернуться с Аляски в Россию, тот замотал головой:
— У нас на Аляске бар нету…
Коротко и ясно.
Таков русский Север от Ярославля и дальше до Архангельска и Мурманска. Общественный строй Севера XV–XVII веков мало отличался от общественного строя стран Скандинавии.
Такова Новороссия — 500 тысяч квадратных километров теплой черноземной земли в Причерноморье и на Северном Кавказе, отвоеванных в середине — конце XVI11 века.
Эту динамичную, теплую землю, одно из месторазвитий русского капитализма, очень любил А. Куприн. Случайно ли?
Даже не хочется подробно писать про земское самоуправление, частную собственность, реформы Столыпина, думскую Россию 1905–1913 годов. И писали об этом частенько, и времена уж очень близкие, известные.
Зачем я написал эту большую главу?
Уж конечно, не для того, чтобы доказать — не было в русской истории жестокости, деспотизма, подлости низших, отвратительного измывательства высших. Было! Все было, господа!
Но, во-первых, было вовсе не только в одной русской истории…
Мейссенский фарфор известен во всем мире. Вот история фарфора известна меньше… Создал его Иоганн Фердинанд Бётгер в начале XVIII века. В 1710 году в Мейссене начала работать первая мастерская. А чтобы мастер Иоганн не мог создать вторую мастерскую, саксонский герцог Август велел посадить мастера в тюрьму. На всякий случай. Чтобы не было конкуренции.
Герцог вовсе не был таким уж садистом. Он велел хорошо кормить мастера, давать ему все, что попросит.
Свидания с женой? Пусть хоть переселяется к супругу. Свидания с друзьями? Без вопросов. Надо только хорошенько обыскивать посетителей, чтобы не принесли чего неподходящего. Никаких предметов, с помощью которых мастер сумеет бежать.
Герцог часто приходил к мастеру, вел с ним долгие умные беседы, показывал себя чуть ли не другом. Но из заключения не выпускал. Мастер умер года за два до смерти герцога в своей комфортабельной тюрьме.
Мораль проста: не надо считать самодурство, произвол и жестокость откровением русской души. Римская империя жила в режиме рабовладения явно без русского влияния.
А во-вторых, и это самое главное — на Руси было много чего.
За тысячу двести лет русской истории перед нами возникли совершенно разные, иногда прямо противоположные типы русских людей.
Древляне режут полян, сжигают их города… Они русские.
Ученые из Петербурга создают Периодическую таблицу элементов и учение о биосфере. Тоже русские.
Буйные новгородцы выгоняют не потрафившего князя. Русские, русский обычай.
Выезжает на кривые улицы Москвы не то царь, не то хан, и все встречные-поперечные бросаются ниц, физиономиями в грязь. И это — русские, что тут поделать!
Московские дьяки вымогают взятки у просителей. Русские.
Помещики отпускают на волю крепостных без выкупа. Тоже русские.
Франциск Скорина переходит в католицизм. Он русский.
Протопоп Аввакум требует сожжения живыми всех, кто пляшет под музыку. Пусть сумасшедший, но русский.
Нестеров пишет картину «Философы»: Павел Флоренский прогуливается вместе с Сергием Булгаковым, они тихо беседуют о чем-то. Русский художник изображает русских философов.
Порой русские даже встречаются, спорят, воюют как представители разных укладов, направления развития, государств.
Вот русская шляхта, буйная феодальная вольница, стоит у престола выборных польских королей. И с отвращением смотрит на дорогих сородичей, прибывших из далекой, дикой, слишком холодной Московии. На их полутатарскую одежду, на холопские земные поклоны… Им не о чем говорить, они вызывают друг у друга разве что смех, эти разные русские люди.
Вот московиты завоевывают Прибалтику, шведские земли, на которых сейчас стоит Петербург. Земли эти населены, в том числе и русскими людьми. Только они не московиты, эти русские, они — последние из новгородцев. И они — лояльные, честные подданные шведского короля. Швеция проигрывает войну, и русские люди грузятся на корабли — плыть домой, в Швецию.
— Предатели! — ругают их солдаты московитского царя Петра, который вскоре объявит себя еще и императором.
— Мы привыкли быть гражданами… Мы не холопы. Это вы холопы, оставайтесь… — примерно так отвечают им новгородцы, отплывая в Европу, домой.
И те и другие — явно русские.
Если уж об особенностях русских — так это скорее невероятная пластичность. Какими только не бывали русские, какие только роли не играли! И пресловутая ментальность у всех разная.
Русские евразийцы очень любили поговорку: «Поскреби русского — увидишь татарина». Ох, не советую скрести… Ох, наскребете на свой хребет, господа «патриоты»… А то ведь вдруг вылезет вовсе не татарин, а оборотистый новгородец, питерский интеллигент, купец из города, управляемого по Магдебургскому праву, член местного муниципалитета. И будет плохо, потому что совершенно неизвестно, как все эти лица отнесутся к вашим убеждениям. У новгородцев ведь всегда были с собой эдакие увесистые трости-дубинки — а то в морских плаваниях много кого можно встретить. Новгородцы — это еще что! А то поскребешь современного русского — и вылезет русский шляхтич с саблей и пистолетами за поясом. Или соратник Разина или Пугачева — те вообще с кремневыми ружьями, а у тех такой калибр… Эдакая небольшая пушка, знаете.
Так что вы лучше не скребите, плохо будет.
Глава 3. ВЫБОР ПОДХОДЯЩЕГО МИФА
И велит барин:
— Ванька, а надергай-ка мне из истории, чего надо!
А тот:
— Чего изволите-с?
М. Горький
За тысячу двести лет русской истории было много, и всякого. И деспотизма, и демократии, и варягов, и татар, и безумного, и гениального, и высокого, и низкого, и светлого, и темного, как самая угольно-черная ночь… Любого.
У любого человека есть свои предпочтения в этих нагромождениях. Кто-то нравится больше, что-то меньше. Кому Григорий Скуратов, обер-палач Ивана Грозного.
Кому князь Серебряный, первый русский западник, перестроивший московитскую армию по образцам гусарии Великого княжества Литовского и Русского.
Скажем, Иосиф Сталин очень высоко ценил «прогрессивную роль» в истории Малюты Скуратова. Он велел Эйзенштейну снять фильм «Иван Грозный» и отметить в нем прогрессивную роль Малюты и всей опричнины в целом. Наверное, восстань из гроба глава опричников Малюта Скуратов и посмотри на «себя» в этом фильме, удивлению его не было бы предела. Фильм творил миф, легенду — такого Скуратова, который был нужен Сталину. Который оправдывал бы политику Сталина как «исторически неизбежную».
Скажем, граф Алексей Константинович Толстой не особенно ценил Малюту, но очень любил князя Серебряного. Князь Серебряный в его описании вряд ли очень похож на себя живого, на реального князя Аникиту Серебряного, жившего в XVI веке. Это — тоже миф, но необходимый другим людям и для другого. Выдуманный Толстым, милейший князь Серебряный показывает, как хорошо быть русским европейцем, западником, какой это славный народ.
Нравятся не только люди. В разных эпохах, в разных русских государствах, в разном общественном кругу мы чувствуем себя то своими, то чужими. Наши представления о Древнем Новгороде могут быть очень далеки от реальности… Скажем, прочитали мы популярную книжку или исторический роман, напридумывали себе, как и что могло происходить… Было, может, и не совсем так, даже совсем не так — но для нас уже начал жить наш, нами придуманный Древний Новгород, и мы уже чувствуем себя в нем как дома.
Ознакомительная версия.
