Прямым подражанием выглядят здесь прославленные стихи Николая Добронравова, положенные на музыку его женой; песня украшала многие сборища комсомола.
И вновь продолжается бой,
И сердцу тревожно в груди,
И Ленин такой молодой…
Как удивились бы энтузиасты-комсомольцы, узнав, что автор это свое Куликово поле видел первоначально как лирик, и романтика боя у него ассоциировалась со сражением за сердце то ли Любы, то ли Натальи, то ли еще какого-то его увлечения. И та строфа в черновике выглядит так:
И вечно бой! И вечно будет сниться
Наш мирный дом.
Но — где же он? Подруга! Чаровница!
Мы не дойдем?
Нежная переписка Александра и Любови продолжается. И все чаще в ее письмах попадаются нотки покаяния, недовольства собой, желания бросить сцену и хоть как-нибудь снова зажить семьей. Она не намекает, а он не догадывается. Наконец в июле Любовь Дмитриевна приезжает в Шахматово и признается — у нее будет ребенок от Давидовского. И Блок воспринимает эту новость с радостью.
Никуда не деться от природы. В каждом мужчине, не говоря уже о женщине, таится желание продолжения рода. И Блок не исключение. Раз уж в их странном союзе это продолжение не получается прямым путем, пусть получается окольным. А уж матушка Александра Андреевна в Ревеле как обрадовалась!
Осенью супруги вернулись в Петербург, и на их отношениях интересное положение Любы никак особенно не сказалось. Блок продолжил свои загулы, перемежая их сочинительством. Ко всем грехам добавилось и его активное участие в «Религиозно-философских собраниях» у Мережковских. Любовь ждет ребенка, а Блок рожает одну мрачность.
Я пригвожден к трактирной стойке.
Я пьян давно. Мне — все равно.
Вон счастие мое — на тройке
В сребристый дым унесено…
2 февраля 1909 года происходит обыкновенное событие и редкое чудо в истории всех расчерчиваемых в этой книге любовных треугольников. Его участница производит на свет ребенка. Мальчика, нареченного Блоком в честь отца своей жены Дмитрием. Александр Александрович сразу признает ребенка своим. И как в наказание за существование этой нелюдской семьи роды проходят очень тяжело, ребенка тянут щипцами, мальчик очень болезнен. Через восемь дней он умирает. А тетушка Мария Андреевна замечает в своем дневнике о племяннике: «Он как будто успокоился этой смертью, может быть, хорошо, что умер этот непрошенный крошка… Люба, по-видимому, успокоилась».
В нидерландском городе Лейдене городские власти в мыслях об украшении своего населенного пункта задумали поставить памятники разным поэтам. И справедливо решили, что их задумчивые или незадумчивые фигуры не главное в памяти о них. Главное — стихи. И укрепили на стенах домов большущими бронзовыми буквами самые знаменитые их строки на языке оригинала. Одну из стен украшает:
Ночь, улица, фонарь, аптека,
Бессмысленный и тусклый свет.
Живи еще хоть четверть века —
Все будет так. Исхода нет.
Умрешь — начнешь опять сначала,
И повторится все, как встарь:
Ночь, ледяная рябь канала,
Аптека, улица, фонарь.
Дата написания этого памятника пессимизму 10 октября 1912 года. Осень в наших краях такая тоскливая. Одного Пушкина и вдохновляла.
В жизни всех главных творческих участников треугольников этой книги Некрасова, Мережковского, Блока, Маяковского, Бабеля наступал в определенный момент жизни какой-то надлом, какая-то душевная смерть, после чего все созданное ими хоть и оставалось прекрасным, но как-то не радовало ни их самих, ни читателей.
Что за буддизм такой в строчке «Умрешь — начнешь опять сначала»? Такое впечатление, что Блок душевно, мистически умер вместе с реальной смертью своего-чужого ребенка. С 1909 года тема смерти становится в его стихах просто навязчивой.
А виноградные пустыни,
Дома и люди — всё гроба.
Лишь медь торжественной латыни
Поет на плитах, как труба…
Или:
Иль в ночь на Пасху, над Невою,
Под ветром, в стужу, в ледоход —
Старуха нищая клюкою
Мой труп спокойный шевельнет?
Или:
Как тяжело ходить среди людей
И притворяться непогибшим
И об игре трагических страстей
Повествовать еще не жившим.
После смерти ребенка Блок с Любой отправляются в путешествие. Свадебного у них не было, получилось как бы посмертное. Есть деньги, есть слава, но ничего не радует — ни Италия, ни Германия. А вино все больше заменяет Александру продажных женщин. При этом в 1909 году ему исполняется только 29 лет! Чужие смерти, лишь печальные происшествия в жизни здорового человека, в жизни Блока становятся особенно значимыми. А они следуют одна за другой. В ноябре 1909-го умирает его отец Александр Львович Блок. Между прочим, оставив сыну большое наследство. В 1910-м следуют смерти близкой знакомой Веры Комиссаржевской, духовно близкого художника Михаила Врубеля, просто великого Льва Толстого. И на каждую он откликается стихами, чего раньше за ним не водилось.
…
Можно предположить, что душевным нездоровьем Александра Блока объясняются и странности в его прежнем поведении, и общий пессимистический настрой его последних 10–12 годов жизни. Для выдающихся представителей творческих профессий разной степени психические отклонения, синдромы, заболевания — норма. Советский, а впоследствии израильский психиатр Олег Виленский однажды провел и опубликовал интересное исследование. По описаниям современников, по анализу текстов, живописных и музыкальных произведений он поставил диагноз целому ряду великих творцов.
В этом смысле можно занять непримиримую позицию, как ее занимало советское литературоведение и искусствоведение: сумасшедший может творить только бессмыслицу, сочинять какофонии, рисовать мазню. Хотя любое новое слово в творчестве вызывает именно такое отторжение нормальным ненормального. Шостаковича обвиняли, что он пишет сумбур вместо музыки, первые картины абстракционистов воспринимали именно как мазню. Поэт Велимир Хлебников был откровенным сумасшедшим и неоднократно лечился в клиниках, сочинял про каких-то «зинзиверов из Никудавля». Но всякий мало-мальски понимающий поэзию человек признает, что это прекрасные стихи, что гениальность может выглядеть и так.
Но чаще заболевания великих творцов носили частичный характер, отражались как странности, как свойства личности. Порой они и придавали ту особинку, неповторимость, которые делали гениев столь разными. Порой они и губили гениев, как погубила Пушкина патологическая ревность в ситуации, которую можно было разрешить без дуэли. Маяковский панически боялся микробов, Гоголь — женщин, Гончаров пытался судиться с Тургеневым, беспочвенно обвиняя его в плагиате. И так далее. Короче — все пациенты, и Блок не исключение.
Вся история любви Александра и Любови — это ни «да», ни «нет», ни близости, ни полного разрыва, «врозь нам скучно, вместе тесно». В творчестве то же самое. Коммунисты при желании могут найти там строки о классовой борьбе, монархисты — о верности трону, атеисты — богоборчество, верующие — веру. Корней Чуковский писал: «Все двоилось у него в душе». А Блок писал:
Но в туманный вечер — нас двое,
Я вдвоем с Другим по ночам.
Диссоциативное расстройство идентичности — так по-научному называется раздвоение личности. Симптом распространенный и часто встречающийся в художественной литературе. Взять хотя бы последнюю поэму Есенина «Черный человек». У Блока в творчестве все образы неоднозначны. Скажем, Незнакомка в великом стихотворении — символ тайны, очарования, неземной красоты. И в то же время — какая женщина обычно ходит по ресторанам одна? Ясно какая, публичная.
Все современники отмечали поразительную уравновешенность Блока, молчаливость. Но если копать глубже, отмечали и очень скупую мимику на лице-маске, что вряд ли можно считать признаком здоровья. В порядке же компенсации Александр Александрович, особенно в пьяном виде, мог и посуду побить. Все отмечали его скромность. Он терпеть не мог, когда прохожие оборачивались, узнав растиражированное в журналах и открытках лицо лучшего поэта России. И в то же время иногда возмущался, когда проститутки не знали, с кого брали деньги, и оставлял им свою визитную карточку «Александръ Блокъ, поэтъ».
Близким тоже, в общем, было понятно, что если не мозги, то нервы Блоку лечить необходимо. Тогда модно было их лечить морскими купаниями. Летом 1911 года Любовь Дмитриевна уехала во Францию подыскать мужу морской курорт. А он тем временем в Петербурге разбирался с очередными своими любовными увлечениями — Натальей Скворцовой и Валентиной Щеголевой. Лечение в нормандском местечке Аберврак, как и следовало ожидать, не нанесло здоровью Александра Александровича особенного вреда, но и пользы не принесло никакой.
