Большого практическаго значенія Саардамская работа Петра не имѣла. Вольтеръ пишетъ, что царь работалъ плотникомъ два года. Другіе иностранные историки такъ далеко не идутъ: говорятъ, два мѣсяца или семь недѣль. Въ дѣйствительности, Петръ въ Саардамѣ пробылъ ровно восемь дней, — отъ 18-го по 25-ое августа 1697 года. За это время никакому ремеслу онъ на Саардамскихъ верфяхъ, конечно, научиться не могъ (да онъ еще въ Россіи зналъ четырнадцать ремеселъ). Порою преувеличиваются и тѣ «сокровища знанія», которыя вывезли изъ Европы взятые туда Петромъ молодые люди. Одинъ изъ нихъ (отправленный въ Венецію) просидѣлъ все назначенное ему время въ своей комнатѣ, ибо считалъ грѣхомъ общеніе съ басурманами. Другой такъ описывалъ памятникъ Эразму въ Роттердамѣ: «Сдѣланъ мужикъ вылитой мѣдной съ книгою въ знакъ тому, который былъ человѣкъ гораздо ученый и часто людей училъ, и тому на знакъ то сдѣлано».
Но если практическое значеніе путешествія Петра, быть можетъ, нѣсколько и преувеличивается, то его символическій смыслъ достаточно очевиденъ. Разумѣется, я никакъ не собираюсь здѣсь, въ небольшомъ очеркѣ, поднимать вопросъ о Петрѣ, все еще не исчерпанный послѣ трудовъ Щербатова, Карамзина, Соловьева, Кавелина, Костомарова, Ключевскаго, Милюкова, Платонова, и вновь встающій передъ каждымъ русскимъ поколѣніемъ. Споръ о Петрѣ не сводится къ борьбѣ «славянофиловъ» и «западниковъ», будь это въ старомъ или современномъ значеніи обоихъ словъ. Если сто лѣтъ тому назадъ лѣвый западникъ Бѣлинскій вслѣдъ за Вольтеромъ былъ восторженнымъ поклонникомъ Петра, то вѣдь въ настоящее время вождь лѣваго и западнаго направленія русской политической мысли считается въ исторической наукѣ его противникомъ. Съ другой стороны, Петръ имѣлъ горячихъ почитателей среди славянофиловъ. Со всѣмъ тѣмъ, онъ, конечно, сталъ фигурой огромнаго символическаго значенія.
Это было очень живописное, почти фантастическое посольство. Среди скромныхъ голландскихъ купцовъ, среди бѣдныхъ голландскихъ ремесленниковъ неожиданно появились странные люди, носившіе въ августѣ собольи шубы поверхъ раззолоченнаго длиннаго платья, люди въ высокихъ мѣховыхъ шапкахъ, при сабляхъ, усыпанныхъ драгоцѣнными камнями. За ними слѣдовало семьдесятъ гайдуковъ, нарочно подобранныхъ въ Москвѣ по гигантскому росту{50}, выпивавшіе въ день, къ ужасу и изумленію голландцевъ, три боченка пива и тридцать огромныхъ кувшиновъ водки, затѣмъ калмыки въ какихъ-то еще болѣе странныхъ костюмахъ, — и кого только не было еще! И тащилъ это посольство съ собой повсюду, —на верфи, на фабрики, въ кунстъ-камеры, въ больницы, въ анатомическій театръ, — великанъ со страшнымъ лицомъ, въ красномъ короткомъ бострокѣ, «какъ одѣваются ватерлантскіе жители», зачѣмъ-то называвшій себя плотникомъ, — «голосъ сиповатый, не тонокъ и не громогласенъ, лицомъ смуглъ, ростомъ не малымъ, сутуловатъ; когда отъ пристани идетъ до церкви, изъ народу виденъ по не малому росту, головою стряхивалъ: токмо одинъ его великанъ цесарецъ выше былъ полуаршиномъ»{51}.
________________________
Вотъ и онъ, домикъ-символъ, крошечный, покривившійся, едва держащійся подъ своимъ каменнымъ колпакомъ. Почтенная голландка выходитъ изъ садика, получаетъ плату, предлагаетъ открытки, — и начинаетъ объяснять: здѣсь Петръ спалъ, здѣсь онъ работалъ, и т. д. Историки не считаютъ безусловно доказаннымъ даже и то, что царь жилъ именно въ этомъ домикѣ, — это лишь почти достовѣрно: традиція и большинство историковъ указываютъ, что Петръ поселился у кузнеца Геррита Киста; но запись лютеранской общины того времени говоритъ, что «Petrus Alexeewitz magnus Dominus Tzar et Magnus dux Mos- соѵіае» жилъ у ремесленника Тисена. Оба дома находились на одной улицѣ. Вдобавокъ, устная традиція о пребываніи Петра въ Саардамѣ заглохла въ серединѣ 18-го вѣка. Домикъ перемѣнилъ нѣсколько владѣльцевъ. Продавался онъ очень дешево: за 178, потомъ за 200 флориновъ; исторической достопримѣчательностью онъ сталъ лишь послѣ того, какъ его посѣтили Павелъ Петровичъ и императоръ Іосифъ II. Позднѣе побывалъ въ домикѣ и Наполеонъ I: «L'Empereur examina tout sans paraître y prendre le moindre intérêt», y него и собственныхъ историческихъ мѣстъ было достаточно. А послѣ окончанія Наполеоновскихъ войнъ домикъ пріобрѣлъ голландскій король Вильгельмъ: его сынъ и наслѣдникъ въ ту пору женился на великой княгинѣ Аннѣ Павловнѣ. Голландскій король поднесъ въ подарокъ своеой невѣсткѣ домикъ Петра Великаго, купленный имъ у ремесленника Бюльзинга за шесть тысячъ флориновъ. Вѣроятно, тогда же была выгравирована и надпись: «Niets is den grooten Man te klein», равно какъ и ея русскій переводъ, сдѣланный, должно быть, какимъ-нибудь голландскимъ филологомъ: «Ничего главному чѣловеку мало».
Домикъ описывался много разъ: двѣ комнаты, огромный каминъ-очагъ, лѣстница, три стула, широкое окно, стѣны, испещренныя, какъ водится, надписями. Преобладаютъ надписи на иностранныхъ языкахъ, но есть и русскія, очень старыя. «Отцу отечества Петру благодарный Стефанъ Савинъ 1827-го майя 4—16»... Есть любопытныя записи и въ книгѣ. Въ старину какой-то шведъ добился у сторожа разрѣшенія провести ночь въ домикѣ и написалъ на этотъ случай стихи, а къ нимъ добавилъ: «Dans le même lit ou reposa Pierre Alexiewitz moi aussi je vais goûter les douceurs du repos».
Изреченій самого Петра здѣсь не видно. Жаль: онъ былъ превосходный стилистъ, — въ немъ, какъ въ Иванѣ Грозномъ, не получилъ развитія и оцѣнки замѣчательный писатель. Его письма и приказы особенно хороши дѣловитостью, трезвостью, сжатостью. Изъ Парижа онъ пишетъ женѣ о визитѣ семилѣтняго Людовика XV: «Объявляю вамъ, что въ прошлый понедѣльникъ визитовалъ меня здѣшній королище, который пальца на два болѣе Луки нашего (карлика), дитя зѣло изрядная образомъ и станомъ, и по возрасту своему довольно разуменъ, которому седмь лѣтъ». Въ Германіи, какъ свидѣтельствуетъ «Юрналъ», Петръ осматривалъ комнату, гдѣ «Мартынъ Люторъ въ дьявола чернильницу бросилъ, и тѣ чернила будто тутъ на стѣнѣ доднесь остались». «Тутошные пасторы» просили царя расписаться въ книгѣ. Петръ осмотрѣлъ пятно на стѣнѣ и сердито написалъ: «Чернила новыя, и совершенно сіе неправда» {52}.
Этотъ домикъ символъ идеи, которую и теперь приходится доказывать, какъ двѣсти пятьдесятъ лѣтъ тому назадъ. Разумѣется, не только свѣта, что въ окнѣ въ Европу; однако, своимъ появленіемъ здѣсь, позднѣе въ Лондонѣ, въ Вѣнѣ, въ Парижѣ, одинъ изъ самыхъ замѣчательныхъ людей въ русской исторіи сказалъ (не первый, конечно), что Россія часть европейскаго міра и русская культура часть европейской культуры. Петръ учился вѣдь не только у плотниковъ, но и у Лейбница.
Выхожу изъ домика, — едва ли опять когда-либо попаду въ эти мѣста. Крошечный каналъ кончается, начинается «главная улица». На углу сюрпризъ. Здѣсь только что были выборы. Виситъ плакатъ съ цифрой 8 и съ надписью «Kiest List Communisten»: призывъ голосовать за коммунистическую партію. Въ витринѣ портретъ лысаго человѣка, всѣмъ намъ, къ несчастью, знакомый.
Я, все-таки, не думалъ, что онъ популяренъ и въ Саардамѣ!
________________________
Высокій старинный домъ на «Iodenbreetstraat». Двадцать пять лѣтъ тому назадъ художникъ Іосифъ Израэльсъ напомнилъ амстердамскому муниципалитету, что существуетъ и медленно разваливается домъ, о которомъ не мѣшало бы позаботиться. Городъ всполошился, деньги нашлись, домъ отремонтировали и «привели въ такой видъ, въ какомъ онъ былъ въ семнадцатомъ вѣкѣ». Тамъ собрали коллекцію гравюръ великаго художника, книги, написанныя о немъ на разныхъ языкахъ. Теперь это достопримѣчательность Амстердама, значащаяся во всѣхъ путеводителяхъ по Голландіи: «домъ, въ которомъ жилъ Рембрандтъ».
Правильнѣе было бы назвать: «домъ, изъ котораго выгнали Рембрандта».
Это довольно обычная исторія, часто повторявшаяся во всѣ времена въ разныхъ странахъ міра. Человѣкъ былъ въ модѣ, и ему платили деньги, — очень смѣшныя по теперешнимъ цѣнамъ на его картины, но по тому времени немалыя. Потомъ онъ вышелъ изъ моды, и ему перестали платить деньги. Онъ былъ художникъ, — вмѣсто того, чтобы въ лучшія времена копить флорины и относить сбереженія въ банкъ, онъ тратилъ ихъ довольно безразсудно, да еще дѣлалъ долги. Заказы перестали приходить, стали приходить кредиторы. Выяснилось, что у него нѣтъ большого дарованья, да собственно никогда и не было. Въ будущее должника заимодавцы не вѣрили. Однимъ словомъ, имущество Рембрандта было продано съ молотка. Протоколъ распродажи теперь «хранится, какъ святыня», въ архивѣ города Амстердама, — въ качествѣ предмета гордости можно было бы хранить что- либо другое. У Рембрандта были картины, старинныя вещи, разныя бездѣлушки. Одинъ глубокомысленный изслѣдователь весьма серьезно пишетъ, что изъ протокола распродажи коллекцій видно, что обитатель дома былъ знатокъ, — этотъ цѣнный выводъ можно было сдѣлать и безъ протокола распродажи коллекцій.
До сихъ поръ исторія, повторяю, обыкновенная, съ тѣмъ, разумѣется, осложненіемъ, что ея жертвой оказался одинъ изъ величайшихъ художниковъ всѣхъ временъ. Конецъ же нѣсколько необыченъ и въ «лѣтописяхъ искусства», хотя всего онѣ, эти лѣтописи, насмотрѣлись. Богатство смѣнилось бѣдностью, бѣдность перешла въ нищету. Слава ушла безъ рецидива. Новыхъ заказчиковъ не было, это отбило охоту и у старыхъ. Въ 1661 году по чьей-то протекціи городъ Амстердамъ заказалъ Рембрандту для ратуши картину на историческій сюжетъ. Ободрившійся старикъ написалъ самую большую изъ всѣхъ своихъ картинъ: въ ней было около двадцати квадратныхъ метровъ. Картина не понравилась и вдобавокъ была признана слишкомъ громоздкой. Изъ нея нарѣзали ломтей; сохранился только одинъ, — присяга заговорщиковъ на мечахъ, теперь составляющая главную гордость галлерей Стокгольма. Это одно изъ самыхъ мрачныхъ произведеній Рембрандта.
