Когда- то я выстроил схему того, как сменялись русские поколения за два века. Статья была закончена в 1990 году (и тогда же раза три напечатана), так что я довел схему до конца восьмидесятых годов, а дальше поставил отточие… которое сейчас заменю запятой и продолжу схему на один «пункт», воспроизведя заодно три предыдущих.
Итак. Между Великим Октябрем и Великой Чисткой (ее начало - год Великого Перелома) рождается поколение, которое готово умереть за мировую революцию. Они и умирает - в окопах Великой Отечественной войны. Самоназвание - «мальчики Державы». Конфирмованы - Победой. Во врагах числили - мировой капитал.
Следующее поколение - между годом Великого Перелома и началом Великой Отечественной войны. Спасенные дети. Последние идеалисты. Самоназвание - «Шестидесятники», крайне неудачное (может, потому и прилипшее, как ярлык). Конфирмация - 1956 год, ХХ съезд партии. Во врагах - сталинисты, лишившее социализм человеческого лица.
Дальше - между 1941 и 1953 годами - рождается поколение, которое вырастает в послевоенной скудости, воспринятой как изначальное проклятье. Конфирмованы - в 1968 году под лязг танков, задавивших Пражскую Весну. Психологическая доминанта - воинствующий эскапизм, отказ входить в любые общественные структуры: лучше сидеть в котельной, в подсобке, в сторожке, изучать йогу. Самоназвание: «Поколение сторожей и дворников». Западный аналог - хиппи. Во врагах - вся тоталитарная культура, то есть как бы «вся» общепризнанная реальность.
Поколение, родившееся между 1953 и 1968 годами, вырастает вне сталинского гипноза, в неустойчивом либеральном климате и конфирмуется в начале 80-х годов ожиданием «конца прекрасной (то есть осточертевшей) эпохи», которая никак не кончается. Дети обманной Оттепели вырастают в ненависти к этой Оттепели. Во врагах - опростоволосившиеся «шестидесятники». В идеале - личный успех. Девиз: бери от жизни все. Историческая миссия - формирование «среднего класса». Главные герои: «новые русские», первопроходцы бизнеса, паханы криминала, наведшие шорох на всю Европу. Политике - никакого доверия! Если нужна партия, то они объявят партию любителей пива или еще какого-нибудь зелья. Главные жанры - веселый глум и ироническая реклама. Самоназвание: «Поколение, выбравшее пепси». Пораженцы… Уступили поле до начала партии. Вслушаешься в песни Мирзаяна, Бережкова, Казанцевой, да и в свои, - свидетельствует Александр Анпилов, - жизнь запрограммирована на годы вперед… Не верь, не бойся, не проси, и т.д.
И вот приходит поколение, родившееся после 1968 года и до…1986-го, я думаю, то есть в пору, когда «двуглавая империя» покатилась к своему концу, хотя еще не осознала этого. Конфирмация выпадает как раз на финал агонии, когда позвонки империи окончательно разлетелись. Это поколение еще не решило, кто у него во врагах. Оно поет, как птица… как залетная птица, голос которой выбивается из запрограммированного хора. Так формулирует Анпилов, а я бы сказал: белая ворона.
Это новое поколение ощутило в себе силу, не затронутую цинизмом и скепсисом. К чему эта сила приложится и на что будет потрачена, - вопрос судьбы.
Вьюга, оттепель, цветение, завязь,
Сахар, банка, неизбежность, компот
Жизнь покажет, что из перечисленного Ольгой Залесской закрепится как символ .
…Вернуться в тоскующий дом.
Александр Ананичев
Его биография - пока еще достаточно краткая - начинается с цифры: 1970.
Когда этот год наступил, он казался знаком окончательного триумфа Советской власти: она придала столетию своего основателя грандиозный, всемирно-исторический масштаб. Кто мог предположить, что люди, родившиеся в том году, окажутся последними, кому доведется пройти обязательные ступени «комвоса», то есть коммунистического воспитания, а потом распрощаться с самой лестницей.
Стадию «октябрят» они прошли под традиционную советскую музыку, а потом и «пионерию». Правда, делаясь пионерами, они уже могли уловить в этой музыке вплетающиеся в нее со стороны издевательские нотки.
Комсомол их принял буквально накануне самороспуска.
Была еще армия: на два года она изымала человека из идейного распада (в армии распад тоже шел, но по другим линиям); демобилизовавшись с действительной, такой человек поспевал если не на пепелище, то на самый разгар…
Время мое растоптало Империю,
Пылью зеленой звеня.
Лыко «Империи» встало в строку позднее, и пыль зеленая взметнулась - лет через десять после «отмены СССР», - а тогда еще на триколорные составные расщеплялся красный.
Попала душа на распутье.
Выбрать демократию?
В сознании Александра Ананичева бардом демократии оказался «воспеваемый либералами» Михаил Щербаков, о котором Ананичев отзывается так: это «как бы пришелец с другой планеты». Интересно: о гражданской позиции - ни слова, а только - об интонации: «он смотрит на этот мир прохладно, отстраненно». Чтобы сквозь интонацию проступила позиция, Ананичев сдвигает прицел с фигуры Щербакова на фигуру мэтра, Иосифа Бродского: «с его почти брезгливым, ледяным неприятием жалости к людям»… Демократия, отпраздновавшая победу в 90-е годы, - безжалостна. Кажется, на этом счеты с ней Ананичева кончены.
Назад повернуть, в утраченные советские времена? Нереально. «Провалился в бездну Советский Союз, оставивший в память о себе Ленинградскую область и вождя мирового пролетариата на броневике, словно пародирующего Медного всадника». Как у истинного поэта, у Ананичева и здесь работает интонация: в отношении провалившегося Советского Союза - прохладная отстраненность, в отношении его основателя - отчужденная ирония. Впрочем, и к Медному всаднику - никакого пиетета; две Империи: Советская и Российская - сливаются в общее чучело.
Так что же? Повиснуть в пустоте? «Мы были последними пионерами… Галстуки сняли… И стали никем - звездами и снежинками, искорками, летящими от папиросок…» Борис Рыжий, написавший эту эпитафию, повесился от отчаяния. Александр Ананичев ищет, как устоять.
Обернувшись в прошлое, он за Кремлевскими звездами и питерскими прешпектами всматривается давнее - в Русь московскую, в скиты лесного Заволжья, в кельи первых отечественных монахов. Здесь находит душа давно покинутый Дом, и поэзия сразу обрастает реалиями. Высокие свечи, горячие иконы, золотые кресты. Купола, лампады, иноки…
Видно, сказывается место рождения Александра Ананичева - его малая родина - советский город Загорск, переназванный так в незабываемом 1919-м в память о большевике, взорванном эсеровской бомбой. Для этого убиенного революционера Ананичев находит одно определение: польский. В сознании поэта живут совершенно другие духи места: архимандрит Леонид, архимандрит Авраамий, патриарх Никон и, наконец, «ангел-хранитель земли Русской» - преподобный Сергий Радонежский.
Александр Ананичев становится знатоком, экспертом, блестящим экскурсоводом по Лавре, автором диссертации о ее памятниках.
Очередную книгу его благословляет игумен Лавры отец Виссарион. «Помилуй, отче», - шепчет поэт, гладя крестик под рубахой. Реют кресты над Парнасом, поют ангелы. Колокола созывают разбредшихся детей.
Ветрам проворным открытый
На перекрестке пустом
Дремлет, вздыхая, забытый
Блудным хозяином дом.
Но какая- то неодолимая сила разворачивает героя, обретшего кров, обратно в неуправляемый мир.
Что это? Жажда испытать себя? Неуемное любопытство? Исходный, исконный, изначальный русский зуд: что там, за горизонтом? Дорога на океан… а потом и через море-океан: за морем житье не худо, и какое в свете чудо? Колдовство ли очаровывает русского человека, вечно мечтающего вернуться к себе самому, к «своим», припасть к родным камням, но еще больше - погулять по свету!
Знаете, чем озабочен Александр Ананичев, осенивший себя именем Сергия Радонежского?
«Константинополь будет наш!»
Господи, твоя воля: где Посад, где Константинополь! Достоевскому на том свете икается от этой непроходящей чесотки. А никуда ведь не денешься: душа у нас - казачья.
Тихий Дон не был тихим и ласковым:
Воды с кровью в нем перемешаны.
В камыши - волна басурманская,
Православная - под орешину…
Жены шли к Уралу за бедами,
Воскресеньями, ой, прощеными,
Хороня мужей не отпетыми
И детей в пути не крещеными…
Некрещеные, а свои.
Да ведь и поляки - свои, хотя с ними не все гладко, вот если бы Польша была православной… Еще бы лучше «в каком-нибудь нейтральном Вышеграде» созвать славянский съезд! Вот все ручьи и слились бы в едином море. «Болгария, Болгария, священная страна!…» И с ней не гладко, пожарами озарена, вот-вот за братушек надо будет вступаться. И сербов надо бы защитить. Но, увы: «покуда Москва на коленях, на кресте остается Белград».
