и Петька», «Штирлиц и Мюллер», «Жеглов и Шарапов» и т. д.
Сам факт наличия такой практики говорит о том, что «советские люди» жили в целостном и почти непротиворечивом информационном пространстве, где лишь время от времени появлялась, как это говорили, «мода на…» что-то — в одежде, в литературе, в музыке, в хобби и т. д.
Но этому пришёл конец с объявлением «гласности» и «плюрализма» во времена горбачёвской перестройки. «Новое мышление», которое провозглашал Михаил Сергеевич, не только способствовало невероятной политизированности общества, но и стало началом активного потребления самого разнообразного, до этого запрещённого или просто недоступного информационного контента.
Немыслимыми тиражами издавались работы Зигмунда Фрейда и Елены Блаватской, Льва Троцкого и Александра Солженицына, произведения Стивена Кинга и Айзека Азимова, детективы и дамские любовные романы.
«Как грибы после дождя вырастали новые издательства, — пишет автор монографии „Книгоиздание в современной России“ А. М. Ильницкий, — причём большая часть из них возникала в Москве и Петербурге. Счёт их шел на сотни. […] По-прежнему ощущался колоссальный дефицит массовой литературы, в особенности перевод-ной. Это обстоятельство чутко уловили „новые книгоиздатели”.
Идеологическую цензуру сменил диктат рынка — теперь издавалось прежде всего то, что продавалось. Лотки и прилавки книжных магазинов быстро заполнили „Чейзы, Сандры Браун, Кунцы, Макбейны, Спиллейны и прочие Анжелики”. Вал зарубежной литературы, зачастую плохо и наспех переведённой и изданной, но весьма и весьма востребованной изголодавшимися по развлекательному чтению россиянами, захлестнул страну.
Тематический выпуск так называемых коммерческих издательств не блистал разнообразием — детективы, женские романы, фантастика, детская, прикладная литература (последние два вида — в основном переиздания) и т. п. Что касается переводных книг, то в 1991–1993 годы преобладали следующие жанры: сентиментальный роман — 60 %, детектив/триллер — 20 %, фантастика — 12 %, прикладная литература — 5 %, детская литература — 3 %».
Появилось несчётное множество СМИ, а знаменитый «Взгляд» быстро растерял прежнюю колоссальную аудиторию, просто потому что перестал быть единственной телевизионной программой, предлагавшей альтернативный взгляд на то, что происходит в стране и мире.
Стали активно появляться альтернативные школьные учебники и учебные пособия для студентов — всё, что до той поры не публиковалось, часто по причине низкого качества или из-за идеологического несоответствия, стало восприниматься как «новое слово» в образовании, культуре и мысли.
Параллельно с этим начались «информационные войны» между представителями разных финансовых и политических кругов, фронтменами которых становились «телекиллеры» разных видов и мастей — от Александра Невзорова до Сергея Доренко.
Доверие к средствам массовой информации стало драматически снижаться. В «западном мире», где информационная волна длилась относительно долго, успели возникнуть авторитетные СМИ с определённой репутацией — BBC, The Guardian, CNN, The New York Times, Le Monde, El País, Bild и т. д. Но в России после крушения советской системы информирования населения ни одно СМИ не успело зарекомендовать себя в качестве хоть сколько-то независимого источника информации.
Именно по этой причине россияне быстрее всех остальных массово вышли на «цифровую площадь», создав там некий «интеллектуальный мирок» со своими лидерами мнений и авторитетами. Многим помнится невероятный успех LiveJournal, за которым уже последовали Facebook, Instagram [90] и YouTube, превратившие «общество книги» в «общество соцсетей».
Впрочем, «интеллектуальным» этот мирок был недолго. И в первую очередь это связано с особенностями потребления контента — в цифровую эпоху человек реагирует не на тексты, а на картинки и движущиеся картинки, поэтому время глубокомысленных эссе быстро прошло.
Напротив, как грибы после дождя стали появляться самые разнообразные блогеры, чья популярность определялась вовсе не демонстрацией ума и эрудицией, а поведенческими факторами — яркостью образов, провокативностью и всё нарастающим психологическим эксгибиционизмом.
В результате и прежние «интеллектуалы», движимые желанием удержать аудиторию, переквалифицировались в «цифровых аниматоров», развлекающих публику. Конечно, пришлось снизить планку дискуссии до простого троллинга ради дешёвого хайпа. Те, кто не смог справиться с этой задачей, оказались за бортом нового — цифрового — мира.
Блистательное исследование выпускника Американского университета в Баварии, исследователя Стэндфордского университета, журналиста, освещающего в ведущих мировых медиа вопросы влияния интернет-среды на общество и, ко всему прочему, нашего когда-то соотечественника Евгения Морозова «Интернет как иллюзия. Обратная сторона Сети» (в оригинале — «The NET Delusion: The Dark Side of Internet Freedom») с чрезвычайным, на мой взгляд, изяществом показывает, как интернет, который, конечно, сам по себе не является угрозой, создаёт разрушительный эффект для общества и политики именно потому, что к нему прилагается человек, а человек — это «только человек».
В главе с невероятно выразительным, говорящим названием «Кьеркегор против диванных активистов» Евгений Морозов пишет: «Политики, тем не менее, не должны придавать большого значения массовой политической деятельности вроде фейсбучной. Хотя мобилизация на основе „Фейсбука“ [91] иногда действительно приводит к социальным и политическим изменениям, чаще всего это происходит случайно, это скорее статистическая значимость, нежели подлинное движение. […]
Исследование, проведённое Шерри Грасмак, социологом из Университета Темпл […]: пользователи „Фейсбука“ формируют свой сетевой образ из расчёта на привлечение внимания. Они считают, что инициативы и группы, которые они поддерживают в „Фейсбуке“, скажут о них больше, чем они могут написать на скучной странице „о себе“. […] В прошлом для того, чтобы убедить себя и, что важнее, других в том, что вы в достаточной степени социально сознательны, чтобы изменить мир, нужно было по меньшей мере встать с дивана. Современные честолюбивые цифровые революционеры могут не расставаться с диваном — во всяком случае, пока не сядет батарея в айпаде, — и тем не менее выглядеть героями. […]
Многие из этих групп в „Фейсбуке“ оказываются в положении героев пьесы „В ожидании Годо“. Что происходит после того, как сформирована группа? Правильно. В большинстве случаев — рассылка спама. Большинство из таких компаний (вспомним компанию против FARC) начинаются спонтанно и не имеют ясных целей, кроме того, чтобы поднять волну озабоченности. […]
Неудивительно, что психологи установили корреляцию между нарциссизмом и социальными сетями. В 2009 году исследователи из Университета Сан-Диего опросили 1068 студентов по всей Америке. 57 % респондентов сочли, что их поколение пользуется социальными сетями для саморекламы и привлечения к себе внимания. […]
Опасность диванного активизма в авторитарном государстве заключается в том, что у молодёжи может сложиться неверное впечатление, будто это политика иного рода: цифровая, но при этом ведущая к реальным изменениям, всецело выражающаяся в сетевых кампаниях, открытых письмах, вольнодумных фотожабах и сердитых твитах. […] Отсутствие развлечений, которые восполнил интернет — возможность сбежать из отвратительной и скучной авторитарной политической действительности, — уведёт следующее поколение недовольных ещё дальше от традиционной оппозиционной политики».
Трудно тут снова не вспомнить Жана Бодрийяра с его «симулякрами симулякров». Вся политика, а точнее «политическое» превратилось в
