подчеркнём — обнаруженное противоречие не было принципиальным, расхождение в 20 минут не изобличало в Левитте Элли убийцу, но благодаря ему толковый юрист мог очень обоснованно и весомо поставить под сомнение весь сценарий событий, выстроенный защитой.
В своём месте мы особо остановимся на сравнении «версии обвинения» и «версии защиты» и попытаемся разобраться, какая же из них соответствует истине больше. Но сейчас важно указать на то, что в самом конце судебного процесса — при допросе последнего свидетеля защиты — вылез существенный «косяк», который опытные юристы могли бы обернуть в свою пользу. Случившееся можно уподобить назначению пенальти за 5 секунд до окончания футбольного матча с ничейным счётом. Один удар может склонить чашу весов…
Всего один толковый вопрос обвинения во время перекрёстного допроса мог решить исход процесса.
Но грамотеи-прокуроры этого даже не поняли! Генеральный прокурор Трейн многозначительно спросил Эбби Элли, строго посмотрев ей в глаза, когда она узнала о смерти Абии Эллиса. Та выдержала взгляд и негромко ответила, что узнала об этом в четверг ночью [т. е. 7 ноября] из заметки в газете. Заметку прочитал вслух мистер О'Тул, муж старшей сестры. И добавила, что не помнит, последовало ли после этого обсуждение прочитанного или нет.
Автор должен признаться, что совершенно не понимает сакрального смысла вопроса о том, кто когда узнавал о смерти жертвы. Честное слово, сложно вообразить, какую полезную для обвинения информацию может нести ответ на этот вопрос. Между тем, Генеральный прокурор приставал с этим вопросом буквально к каждому первому свидетелю, подобно тому, как шелудивый пёс пристаёт к выходящим из мясной лавки людям в расчёте на то, что кто-то кинет ему обрезок чего-то съедобного.
Допросом Эбби Элли «дело защиты» было закрыто.
Далее последовало представление улик и разъяснение их происхождения. Улики передавались присяжным, либо раскладывались перед ними, дабы они могли посмотреть на них с близкого расстояния, либо даже потрогать, дабы получить необходимое представление.
После этой довольно продолжительной демонстрации судья предложил перейти к передопросу тех свидетелей, показания которых, данные ранее, по мнению сторон нуждались в уточнениях.
На место свидетеля был вызван Генри Уайтман, помощник городского инженера, который ответил на десяток вопросов о взаимном расположении и удалённости друг от друга объектов, которые упоминались в ходе слушаний. Свои ответы Уайтман сопровождал пояснениями по большой карте города, приобщённой ранее к материалам дела в качестве улики.
Намного более импозантным оказался доктор Дэйна Хейс, тот самый городской химик, что ранее клялся присяжным, что несомненно способен отличить человеческую кровь от крови лошадиной при их рассматривании под микроскопом. Не совсем понятно, чем руководствовался главный обвинитель Чарльз Трейн, вызывая этого клоуна с апломбом учёного для повторного допроса. Несомненно, Хейс, чья некомпетентность выставила сторону обвинения в крайне невыгодном свете, вызывал у Генерального прокурора сложные чувства и притом совсем не положительные. Но Трейн заявил о намерении подвергнуть эксперта обвинения повторному допросу, и суд в этом ему не отказал.
В самом начале допроса свидетеля, едва только Хейс занял кресло перед присяжными, возникла довольно забавная, хотя и вполне ожидаемая полемика. Адвокат Сомерби поинтересовался, для чего обвинение привлекает к неким разъяснениям доктора Хейса, глубоко скомпрометировавшего себя своим заключением по вопросам крови, данным ранее? Генпрокурор отреагировал весьма нервно, ответив, что сейчас он задаёт вопрос не о происхождении крови, а о её давности, но языкастый адвокат на этом не успокоился. С совершенно явной издевательской интонацией Сомерби развил свою мысль, высказавшись в том смысле, что эксперт обвинения ранее уже создал затруднения своими заявлениями, и каков же смысл в том, чтобы обращаться к нему за дальнейшими разъяснениями.
Понимая, что сейчас разразится колючая склока, в которой косноязычный Генеральный прокурор непременно проиграет, судья почёл за благо вмешаться. Он пожелал услышать от главного обвинителя, какой же именно вопрос тот намеревается задать. Трейн многозначительно ответил, что его интересует, может ли Хейс различить кровь давностью 1 неделю и 6 недель [то есть пролитую во время убийства в ноябре от пролитой во время вакцинации лошади в сентябре]?
Мы не знаем, какими глазами судья Уэллс посмотрел в лицо Генпрокурора Трейна, но скорее всего, в нём была немалая толика сожаления. Судья потому и вмешался в полемику адвоката и главного обвинителя, что понимал — повторный допрос доктора Хейса не сулит стороне обвинения ничего хорошего. Эта бестолочь — уж извините автора за бескомпромиссность формулировки — уже провалила один раз линию обвинения, и вот теперь доктору Хейсу повторно предоставляется возможность высказаться на тему, в которой он ничего не смыслит. Судья понимал, что обвинение идёт к провалу, но странно, что этого не понимал сам Генпрокурор, вторично усаживая своего безграмотного «эксперта» в свидетельское кресло.
После выразительного взгляда судьи и последовавшей паузы судья Уэллс разрешил Генеральному прокурору задать вопрос свидетелю.
Дэйна Хейс, буквально раздувшийся от осознания собственной важности, не моргнув глазом, ответил утвердительно, причём сделал это два раза, немного перефразировав предложения. Утверждение Хейса было ложным, или, говоря деликатнее, ошибочным. Ни один врач, относящийся к своим словам ответственно, никогда бы не посмел утверждать, будто, посмотрев на кровавые пятна на досках, способен отличить, какие из этих пятен оставлены 6 недель назад, а какие — всего 1 неделю. Сказанное Хейсом не несло никакой полезной информации, слова эти лишь свидетельствовали о непомерном самомнении и глубочайшем невежестве «эксперта» обвинения.
Генеральный прокурор Трейн, вызывая доктора Хейса, по-видимому, надеялся спасти хотя бы часть аргументов обвинения. Однако повторное появление в суде господина городского химика лишь окончательно всё испортило!
Когда пришло время перекрёстного допроса, адвокат Сомерби не без иронии заметил, что эксперт обвинения [доктор Хейс] во время предыдущего допроса не сообщил суду о том, как именно переводил сухую кровь в жидкую фракцию, а ведь это важный вопрос, хотя… хотя эксперт, судя по всему, даже и не знал, что важный. Сказанное адвокатом не являлось вопросом — это была простая сентенция, высказанная для всех и ни к кому конкретно не обращённая, а потому доктор вполне мог пропустить её мимо ушей. Дескать, нет вопроса — нет ответа. Но Дэйна Хейс был не таков! Уловив в словах Сомерби иронию, эксперт важно ответил: «Не могу вспомнить, сказал ли я, что пропитал кровь, потому что она была сухой; я действительно сказал, что превратил кровь в жидкость; не сказал, что она была мягкой, свернувшейся или эластичной, поскольку я не использовал ни одно из этих слов.» [7] Ответ, как
