— Сейчас, — сказал я. — Только дай мне твой адрес. Я зайду к тебе завтра вечером.
— Солнечная, одиннадцать, — сказал он. Ему не терпелось уйти, но он все же добавил: — Только ты не придешь.
— Почему?
— Сам увидишь. Ну пойдем, что ли?
И сразу после отъезда Бубы в черновике:
Я проводил взглядом его машину и вдруг увидел Оскара. Мокрый, со слипшимися волосами, он стоял на углу и пристально смотрел на меня. Я и мигнуть не успел, как он исчез. Сначала я решил взять такси и проводить Бубу хотя бы до дома. Оскар становился опасен. Если он связан с «Девоном», значит, он связан и со слегами, значит, он не зря следит за мной… или за Бубой, или сразу за мной и за Бубой, и если он догадывается, кто я такой и кто такой Римайер, а он, кажется, догадывается, то Бубе будет плохо, и Римайеру будет плохо, и вообще, если Мария не пришлет сюда завтра кого-нибудь, то все полетит к чертям, потому что мне просто не поспеть за всеми. Потом я сообразил, что на активные действия Оскар или те, кто за ним стоит, сейчас не решится. Он отлично знает, что я его заметил, и вряд ли знает, сколько нас здесь. Я успокоился, взял такси и поехал домой. Я мог быть доволен: то, что мы искали, найдено. У меня было такое ощущение, что дело движется к концу.
В черновике, когда Жилин появился в квартире у Бубы, было дополнение: «Почему-то мне было страшно идти прямо в ванную, и я осмотрел спавших. Человек в брюках был мне незнаком. Бородатый без брюк тоже был мне незнаком. Оба они были пьяны до последней степени, и когда я давал им нюхать „потомак“, они только рычали и чихали, слабо отмахиваясь».
Мысли Жилина после смерти Бубы в черновике были более поясняющими: «Только-только я нашел концы, и они сразу оказались обрублены. Впрочем, оставалась еще Вузи. И конечно, оставался Римайер. И еще бродил где-то Оскар, которого, пожалуй, все-таки следовало тогда нокаутировать. На Вузи надежда мала. Значит, Римайер».
В первом варианте черновика у Жилина не описывалось состояние, когда он был близок к тому, чтобы принять слег и такую жизнь. Не было и мысленного разговора с Римайером, вместо него Жилин размышляет о дальнейших действиях:
Торопиться теперь было некуда. Я просидел в номере до девяти часов и решил пойти позавтракать, затем выспаться, а вечером заняться Вузи. Вузи была единственной и очень ненадежной ниточкой, оставшейся в наших руках. Она может просто не помнить, от кого получила слег. Оскара же я больше не надеялся увидеть. Я был уверен, что его придется искать.
Вместо записки Лэна («Берегитесь. Она что-то задумала. Возилась в спальне») в первом варианте рукописи Жилин видит другую записку, в которой узнает о сущности Оскара, и поэтому не ждет уже Оскара с таким напряжением.
Я вошел в кабинет и обнаружил на столе записку: «Не застал вас в десять. Зайду в двенадцать. Привет от Марии. Оскар».
В рукописи можно узнать дополнительные подробности о дрожке, слеге и волновой стимуляции мозга. Психотехника в рукописи называется гипнотерапией. Видения, которые посещают Жилина на дрожке, в рукописи были более связными:
Тут я понял, что все это необычайно весело. Мы все хохотали. Стало просторно, загремела музыка. Я подхватил хорошенькую девчонку, и мы пустились в пляс. Это была такая красавица и умница, каких я до сих пор ни разу не встречал. С нею можно было говорить о чем угодно, она все понимала, Минца она знала наизусть и надеялась на меня, как на каменную гору, и этим можно было гордиться. Мы натанцевались всласть и отошли в сторонку, чтобы нас не толкали, и немножко поговорили об эмоциональном индивидуализме, и она согласилась, что шофер был не прав. Потом к нам подошел Римайер, он хорошо выспался, был в отличной форме, и лицо у него было, как и раньше, веселое и розовое. Я познакомил его с Вузи, и он сказал, что я молодец. Потом Римайер сказал — прямо при Вузи! — что все эти рыбари, слеги и меценаты к нам никакого отношения не имеют, и мы все трое очень обрадовались, потому что Вузи и сама так думала. Я ощутил к Вузи огромную нежность, обнял ее, и мы снова пошли танцевать, прижавшись друг к другу. Я подумал, что глупо молчать, и сказал: «Я тебя люблю, Вузи». Она подняла лицо, и я увидел, что ее можно поцеловать…
Слег в первоначальном варианте имел название не четырехразрядный вакуумный тубусоид, а двухразрядный микрогенератор, и вставлялся он в приемник не вместо гетеродина, а вместо модулятора. О таблетке «Девона» в черновике Жилин говорит так: «…по вкусу и запаху она напоминала теплый пот…»
Бредил Римайер после слега в рукописи так:
— Не надо… Мария не велит… Бери его, он твой… Нехорошо, когда просыпаешься, никому не надо просыпаться… и пусть не начинают… <…> Пусть все войдут… — бормотал Римайер. — Пусть встанут на брови… Так я велел… Альзо шпрахт Римайер… А потом он проснется. <…> Пусть все уйдут… Мы хотим остаться одни. Наедине с миром…
И впечатление Жилина от слега после размышлений об экспериментах по мозговой стимуляции Авторы описывали сначала по-другому:
Теперь я знал, что он [Кингсли Эмис — С. Б.] был прав в своих опасениях. Я понял, что имел в виду несчастный Буба, когда бормотал в полубреду: «Еще неизвестно, какая жизнь настоящая — эта или та…» И Буба был тоже прав, потому что ТА жизнь была, несомненно, гораздо ярче, слаще, полнее для человека, предпочитающего готовенькое. Все мы, черт подери, любим готовенькое. К счастью, в большей или меньшей степени. Особенно когда труд не требует затрат духовной энергии, когда человек с детства систематически грабится интеллектуально и эмоционально, когда главным стимулом существования становится жажда развлечений, и наслаждение объявляется единственной ценностью жизни, а все остальное — вздор, скука, «чушики». Слег надвинулся на этот мир, и этот мир разнузданной сытости был готов покориться слегу…
Впрочем, все это была философия. Я хлебнул бренди, выключил приемник и сразу почувствовал себя лучше. В общем, эта жизнь тоже, несомненно, имела смысл. Она стоила того, чтобы ради нее действовать. Впереди была большая драка, а за этой дракой виделась еще более грандиозная, и еще, и еще.
В первом черновике в конце повести не было длинных рассуждений Оскара о центре, не было жилинских прерываний этого повествования, не было и полосатого Марии после ванны. Повесть оканчивалась так:
Тут открылась дверь, и вошли Оскар и Мария. Оскар самодовольно улыбался, а Мария — плотный седой мужчина в темных очках и с толстенной тростью — был, как всегда, печально-спокоен и немного смахивал на ветерана, потерявшего зрение. Мы пожали друг другу руки. Мария уселся в мое кресло, а я притащил для Оскара и для себя стулья из гостиной.
— Занимаемся радиотехникой? — благодушно пророкотал Мария, поглядев на стол. Я понял, что они ничего не знают. — А как там насчет смысла жизни? Вы, кажется, его нашли? Надеюсь, вас не придется увозить, как беднягу Римайера?
— Не придется, — сказал я. — Я не успел втянуться. Что вам рассказал Римайер?
— Практически ничего, — сказал Мария. — Только намекнул, что он нашел снадобье. И замолчал. Впервые в жизни встречаю сотрудника, который отказывается давать информацию. Правда, он болен… Ну что же, удовольствуемся соображениями нашего Оскара. Нынче же начнем планировать операцию.
Я взглянул на Оскара.
— Какую операцию?
— Обнаружения и захвата центра.
— Ах, центра?
— Но сначала хотелось бы выслушать ваши соображения, — сказал Мария.
— Хорошо, — сказал я. — Слушайте.
И я рассказал.
Сначала они слушали меня с недоверием. Потом они уставились на слеги и не сводили с них глаз, пока я не закончил. Когда я закончил, они довольно долго молчали. Мария осторожно, как жужелицу, взял один слег и внимательно его осмотрел. Оскар тоже взял слег и тоже осмотрел.
— Гм… — сказал он. — Микрогенератор… Высокочастотное поле. Что же, это возможно. Н-но… Послушайте, Иван, в ваших рассуждениях есть один существенный просчет. Если нет тайного центра, если все это стихийная самодеятельность, то откуда такая бешеная… конспирация? Об этом шепчутся, об этом никогда не говорят вслух. Мне так и не удалось узнать, что такое слег… от меня шарахались, когда я спрашивал.
Мария с интересом уставился на меня. Я взял у него слег, вставил в приемник и протянул Оскару.
— Вот, — сказал я ему. — Идите в ванную, Оскар. «Девон» на туалетной полочке — таблетку в рот, четыре в воду. Водка под умывальником. Мы вас подождем с Марией. А потом вы нам расскажете — громко, вслух, своим товарищам по работе — об ощущениях и переживаниях. А мы… вернее, Мария послушает, а я, так и быть, выйду.
Оскар слегка покраснел и положил приемник на стол. Снова воцарилось молчание.
— Вы думаете, он не расскажет? — спросил Мария.
