– Новая компьютерная игрушка, – объяснила шёпотом дочь.
Собака поднялась и ткнулась мордой в мои брюки.
– Держи, – сказала дочь, швыряя мне полотенце, и прикрикнула на Дениса, попытавшегося вытащить меня на прогулку: – Отвяжись от деда!
Кажется, она немного успокоилась: морщинка на переносице разгладилась, глаза посветлели, сейчас, более чем на жену, она походила на меня.
– Бросит Роман – выйду за Петра, – сказала она.
Собака подняла морду с моих колен и, осклабившись, заворчала.
– А тебя и спрашивать не буду, – шикнула на неё дочь.
Я вспомнил Герино: женщина переносит разрыв как ангину – если не помирает сразу, то потом живёт долго и счастливо.
– Петя, – попробовал припомнить я, – это тот, который рыжий?
– Нет, рыжий – это Ваня, – сказала Клара, – а Петя… он лысый.
Я порылся в памяти и вытащил пред свои очи лысого и худого, вечно при галстуке и с золотой цепочкой на пролетарском запястье.
– Он ведь из друзей Романа, – вспомнил я.
– Из школьных, – кивнула Клара.
«Изнашивают комнатные тапочки, не торопятся с возвращением долга и, поглядывая на твою жену, как на свою собственность, ждут твоей смерти», – говорил о школьных дружках Гера.
– У вас что-то было? – поинтересовался я.
– Не было, но будет, – твёрдо пообещала Клара.
– Собираешься мстить?
– Дед, – вновь позвал из комнаты Денис, – учительница просит, чтобы ты пришёл на классный час.
– Приду, – пообещал я.
– Как кто? – спросила дочь. – Денис, дед твоей учительнице нужен как кто?
– Как писатель, – отозвался внук.
– Я думала, как юрист, – не скрывая разочарования, протянула Клара.
– Может быть, ты всё придумала? – спросил я, отстраняя чашку и подставляя колени собачьей морде. – Может, и нет ничего у твоего Романа?
– Папа, – подпёрла кулачком щёку Клара, – кто из нас писатель – ты или я?
Мне нравилось, когда меня называли писателем, но ирония дочери обидела: пусть я не Достоевский, но кому-то мои книжки пришлись по душе, а кому-то, как мне говорили, даже помогли.
– Я видела, как они целовались, – сказала дочь.
– Кто – они? – занятый собой, не сразу сообразил я.
– Роман и она.
– Ты что – следила за ним?
– Кто из нас юрист – ты или я?
На «юриста» я не обижался – реагировал на него как на имя: избранная профессия и правда с годами становится чем-то вроде второго имени.
– Я не следила, просто шла, шла и увидела.
– Может, она одна из его одноклассниц, – заюлил я.
– Может, и так, – всхлипнула Клара, – но простых одноклассниц так не целуют.
– Она красива? – зачем-то спросил я.
– Она безобразна! – вскрикнула Клара.
И так она вскрикнула, так произнесла это «безобразна», что я догадался: избранница Романа красивее Клары, может быть, даже такая же красивая, как Марина.
– Её зовут Марина, – сказал я.
– Откуда ты знаешь? – перестала злиться Клара.
– Всех безобразных женщин зовут Маринами, – сказал я, безоговорочно поверив в то, что избранница моего зятя именно та, из-за которой я прожил несколько последних дней иначе, чем прежде.
Я вдруг сообразил, что Клара и Марина – ровесницы: обеим по двадцать восемь, обе – поровну – несчастливы: от первой муж уходит, у второй мужа отбирают. Более того, коли Гера прав и люди действительно трутся друг о дружку, то мужа у моей дочери отбирает именно та женщина, чей муж надеется на мою защиту. Бред какой-то…
– С Романом говорила?
– О чём? И зачем?
В эту минуту она походила только на меня: приняла решение и живёт себе дальше, никому не мешая.
– Значит, развод?
Она подняла на меня глаза.
– Разве бывают варианты?
Она и в младенчестве была «без вариантов» – уже в детском саду, долго сдерживаясь, однажды так влепила одному из своих обидчиков, что тот, наверное, по сей день не притрагивается к девочкам. Господи, что тогда было, чего мы только не выслушали про неё: и «жестокая», и «фашиствующая», и просто «убийца».
Я решил напугать её.
– А Денис? – сказал я. – Как он без отца?
– Он уже взрослый, осенью – восемь, не хухры-мухры…
Я улыбнулся: это «не хухры-мухры» ей через меня досталось от Геры…
В Кларином дворе галдела ребятня.
Под грибками, в песочницах, при скамейках, на которых восседали старухи всех мастей, набирало силы наше будущее. Оно складывало себя из щебета и ора, из подлинно горьких слёз и взаправдашнего смеха.
Одна из девчушек – вся в розовых кудряшках и таких же конопушках – рванулась к Денису:
– Я думала, уже не выйдешь.
Денис насупился, запыхтел.
– Вышел, – сказал он, – но не к тебе…
Мы с Кларой переглянулись.
– И всюду страсти роковые, – вздохнула она.
Я попробовал вспомнить следующую строчку – хотел подхватить её, но…
– И от судеб защиты нет, – подсказала она.
Денис продел в мою ладонь свою пухлую ладошку, и по всему телу побежало то самое тепло, которое я вслед за Герой с некоторых пор стал называть «слепым счастьем». С этим счастьем надо было что-то делать, и, послушный ему, я устремился к киоску с мороженым.
– И маме, – потребовал Денис, срывая ломкую обёртку с ледяного батончика…
Мы присели на одну из ближайших скамеек.
– Хорошо, – расплавился я, жмурясь от солнца и радуясь пятиминутке полной свободы.
– А будет ещё лучше, – сказала Клара.
В её голосе звучало предупреждение, я покосился на неё – она вновь походила на мою жену.
– Это ты о чём? – почти испугался я.
– А о том, – холодно сказала Клара, – что сейчас к арке нашего дома подкатит красная каракатица и из неё вывалится очумевший от счастья мой бывший супружник.
Я потянулся к ней, положил руку на её плечико, показал глазами на Дениса: мол, ему-то это зачем? Клара притихла, выглянула из своей тоски виноватой, отвернулась. Я проследил за её взглядом и увидел: из тормознувшего ярко-красного «лягушонка» выскользнул человечек, в котором без труда узнал своего зятя.
– Ты-то чего раскис? – попробовала улыбнуться Клара. – Как будто не знаешь, что всякий союз – явление временное.
Она думала, что я – из-за неё, из-за того, что они с Романом и десяти лет не прожили, а уже разбегаются. Откуда ей было знать, что её папаша вступил в пору своей последней любви и втрескался в её ровесницу?
– Это ты раскисла, – чертыхнулся я, – ты нюни распустила…
– И не подумала, – огрызнулась Клара, – было бы из-за кого.
Вот именно, подумал я, было бы из-за кого! Смазливая девица, годящаяся мне в дочери и выскочившая замуж за «лицо кавказской национальности». Да кто она такая: без профессии, наверняка недоученная пэтэушница – обыкновенная содержанка. Муж в тюрьме, а она…
– Правильно, Клара, – сказал я, – было бы из-за кого…
Мы шли привычной дорогой – к метро. Вот-вот я чмокну в щёку дочь, в макушку – внука, и они останутся со своей бедой, а я – со своей… У входа в метро я достал бумажник.
– Не надо, – сказала Клара.
– Это не тебе – собаке, – настоял я, – негоже оставлять её без мороженого…
– Правильно, дед, – поддержал меня Денис, – пускай и Линда порадуется.
Кларина щека была солёной и бархатной, Денискина макушка – сладкой и щекотной. Я полетел к турникету, споткнулся на эскалаторе, обругал себя за стадное чувство, из-за которого помчал наперегонки со всеми, занял подплывшую ступеньку и попробовал успокоиться.
То, что у пассии моего зятя такая же «спортивка», как и у моей, может быть не более чем совпадением: пока мы стояли на переходе, мимо нас пронеслось не менее трёх таких «каракатиц», и за рулём каждой из них, как мне казалось, сидела Марина. Я переключился на проблемы дочери и, как это обычно бывает с чужими проблемами, немедленно их решил: Ромка повыпендривается и успокоится, Кларка позлится и простит; она-то, дурёха, не знает и, может быть, уже никогда не узнает о том, что нечто подобное случилось и у нас – у её отца и матушки, – кажется, как раз в пору моей «второй любви»…
Когда жена захлопнула дверь спальни, я набрал Кларин телефон.
