Дальше — хуже. Договоры не выполняются. Советская экспансия усиливается, новые и новые страны становятся ее жертвой. Но и это не беда. Главное, учат нас эксперты, оставить советским некий «золотой мостик» для отступления, дать им возможность «спасти лицо». Война еще идет полным ходом, афганский народ еще сопротивляется, а западные политики наперегонки летят в Москву спасать лица. И не то их беспокоит, что целая страна пропала с карты мира, а что разрядка подорваться может. Вторглись в Афганистан? Это всего лишь «русская традиция», извечное «стремление к теплым морям». И правда, замерзли небось ребята, погреться захотелось. Вот беда, сетуют специалисты, послать бы русским друзьям вместо себя кубинцев — никто бы так не волновался.
Усилилось советское влияние в Европе? А что в том плохого. Финляндия это идеал сотрудничества, к которому надо стремиться. Безопасность гарантирована. «Лучше жить под чужим знаменем, чем под моральным давлением Америки» (немецкий журнал «Штерн»). «Лучше финляндизация, чем атомизация» (1-й канал немецкого телевидения). «Финляндия — политика разума» (французская газета «Монд»). «В случае оккупации СССР все равно будет поставлять нам газ» (депутат австрийского парламента). «Лучше жить на коленях, чем умереть стоя» (парижский писатель Каванна по французскому телевидению).
Словом, как в советской пословице: «Скорей бы война, да в плен сдаться». Позвольте, да как же так получилось? Да ведь начинали мы с того, что обе стороны заинтересованы в мире одинаково, что разрядке нет альтернативы для обеих сторон? Почему же это вдруг у них альтернатива есть, а у нас нету? Ведь это им нужна была помощь, они же нас просили, не мы их. Зачем же было ввязываться в игру, у которой потом нет альтернативы? Это значит с самого начала отдавать себя в зависимость, с самого начала предвидеть, что придется жить на коленях. В ответ вы услышите много ценных доводов и целых теорий. Не то меня поражает, что неизменно находятся такие теоретики, а то, с какой готовностью этим теоретикам верят. Есть что-то патологическое в этой готовности мира верить любой успокоительной дребедени. Не нужно быть психоаналитиком, чтобы понять: за всем этим словоблудием скрыто лишь одно — СТРАХ. Тот самый страх, который сковал нас всех: и в России, и здесь — единой цепью, через всякие границы. Цепенящий, животный, иррациональный страх, в котором стыдно признаваться. И пока мы его не преодолеем, ни вам, ни нам никуда не убежать.
Так у нас грустно шутят над собой, рассказывая притчу о двух бедолагах, приговоренных к смертной казни.
— Ну что, бежим? — предлагает один другому. — А хуже не будет?
Однако, возразят мне, разве разрядка не была направлена прежде всего на улучшение положения людей в коммунистических странах? Разве не призвана она была обеспечить уважение человеческих прав? Разве расширение обмена людьми и идеями не в интересах самих диссидентов? Что же, значит. ровным счетом ничего полезного эти попытки в себе не содержали?
Это очень типичное возражение, лишний раз показывающее, как мало люди осведомлены о том, что получается на практике при воплощении внешне красивой идеи. Особенно, когда мы не учитываем истинных намерений у сторон, ее воплощающих. То есть у одной стороны — наличия воли и желания ее честно воплощать, у другой — воли и желания добиться от другой стороны такого воплощения.
Безусловно, любой из нас может только приветствовать расширение обмена людьми и идеями, и если это действительно расширение обмена не на бумаге, а на деле. Ведь это означает для нас свободный (или хотя бы более свободный) доступ в страну неподцензурной информации, в частности, скажем, иностранной печати, книг, периодики. Это означает, как минимум, право искать, получать и распространять информацию и идеи любыми способами и независимо от государственных границ (ст. 19 Всеобщей декларации прав человека), а стало быть, неподсудность такой деятельности.
Подписание соглашений в Хельсинки в 1975 г. не изменило существующей в СССР ситуации. Аресты, длительные тюремные сроки и иные преследования за такую вполне законную деятельность не прекратились и не сократились существенно. Власти и не подумали привести свою практику и законодательство в соответствие с новым международным соглашением. Одновременно западная пресса и книги не приобрели статуса легальности на территории СССР. Даже Библию отбирали (и продолжают отбирать) у иностранцев на советских границах. Таким образом, с самого момента подписания Заключительного Акта в Хельсинки советские власти продемонстрировали полнейшее нежелание выполнять свои обязательства.
С другой стороны, западные правительства, подписавшие Заключительный Акт, не проявили желания твердо настаивать на советском выполнении положений о свободном обмене информацией. Ограничиваясь формальными протестами в особых, наиболее вопиющих случаях нарушений этого пункта, в целом большинство этих стран придерживалось той точки зрения, что «не нужно требовать слишком много». Они настойчиво проповедовали доктрину о «вредности открытых протестов для самих диссидентов», хотя именно диссиденты, даже находящиеся в заключении, неоднократно заявляли об ошибочности этой концепции. Даже президент Картер, прекрасно начавший президентский срок кампанией в защиту диссидентов, чем спас от немедленного ареста около 20 человек, вскоре почему-то уверовал в точку зрения «экспертов» вопреки всем нашим сообщениям. Так или иначе, но открытую кампанию он прекратил и до конца своего срока не возобновлял. Даже начав кампанию за бойкот Олимпийских игр в Москве, он ни разу не упомянул о правах человека в качестве причины бойкота. В 1978 году, когда мы начали эту кампанию, общественный отклик был более благоприятным, чем после инициативы Картера в 1980 году. В этом сказался, конечно, и антиамериканизм, и некоторое общее нежелание поддерживать профессиональных политиков в их «играх». Но, по моему убеждению, основной удар был нанесен именно этой необъяснимой сверхосторожностью Картера в вопросах прав человека в СССР. Дискуссия между сторонами приняла иное, совсем нежелательное русло, что позволило сторонникам Игр полностью игнорировать нашу хорошо разработанную, порою неопровержимую и близкую людям правозащитную аргументацию.
В целом правительства и их «эксперты» делали упор на предпочтительности «тайной дипломатии», которую, как известно, проконтролировать со стороны трудно, да и для советских она и вполовину не так эффективна, как открытый общественный протест. Это же ставило и западные страны в слабое, двусмысленное положение: ведь непонятно, почему надо тайно просить то, что зафиксировано как обязательное в международном соглашении. Сама законность Хельсинкских договоренностей как бы ставилась под сомнение.
Справедливости ради надо отметить единственную уступку СССР прекращение глушения большинства западных радиостанций, вещающих на Советский Союз. Однако это улучшение во многом было сведено на нет внезапным смягчением тона и содержания самих радиопередач руководством радиостанций, что позволяло предположить возможность некой предварительной договоренности между СССР и этими странами. Позднее, в 1980 году, глушения были возобновлены в полной мере в разгар событий в Польше.
Таким образом, практически мало что было достигнуто политикой детанта в этой сфере. Скорее наоборот, как следует из факта смягчения тона радиостанций и настоятельных рекомендаций прибегать к «тайной дипломатии» вместо гласных протестов, многие западные страны приняли де-факто советское толкование международной защиты прав человека как незаконное «вмешательство во внутренние дела» стран советского блока. В то же время советская пропаганда и прочая подрывная деятельность нисколько не сократилась, даже возросла под предлогом «расширения обмена идей и информации».
Одновременно Советскому Союзу, в общем, удалось навязать западным странам свое толкование самого понятия «обмен идеями, информацией и людьми». Хотя формально это никогда признано не было, однако опять же де-факто под этим термином стал молчаливо признаваться только такой обмен, который получил официальное советское одобрение, и такими идеями и информацией, которые прошли официальную цензуру.
Я не помню примера, чтобы правительство какой-нибудь западной страны активно и открыто пыталось расширить навязанные им рамки советской легальности в вопросе обмена идеями и информацией. Зато я знаю пример американского посла в СССР М. Туна, который категорически запретил сотрудникам посольства брать у советских граждан какие-либо документы самиздата или получать через посольство и раздавать гражданам СССР какие-нибудь книги, не дозволенные советской цензурой. Этим самым он как бы признал, что положение Заключительного Акта о «расширении обмена информацией и идеями» ограничено положением этого же Акта об «уважении внутреннего законодательства страны», а такого обязательного ограничения вовсе в Акте не содержится. Напротив, сказано, что страны, подписавшие Акт, обязуются привести свое внутреннее законодательство в соответствие с положениями Акта. СССР этого не сделал, а Запад не настаивал. Поскольку наши жалобы правительству США на действия Туна ни к чему не привели, следует считать, что США такую интерпретацию принимают.
