Но это был исключительно эффект удачного кадра, единственной позы, попавшей в яблочко. Мы тратили 20 минут, полчаса, час, чтобы найти эту позу, в которой одежда смотрелась бы. Остальное время все портила то ножища, как у верблюда, то валик на талии. Одежду на мне перетягивали, драпировали, подхватывали шнурком; менялось освещение, менялись укладки; появились шляпы в качестве чрезвычайной меры – сбалансировать широкие плечи. Я чувствовала себя гибридом свиньи и коровы. Я должна была продавать эту одежду, позируя в ней, но у меня были неправильные титьки, слишком большая задница и беспомощные, тяжелые, безнадежно неловкие руки. Через восемь часов я уходила из студии вся в поту и в слезах. Никогда не чувствовала себя такой уродливой! Мне даже не удавалось выдавить улыбку – «смотрите таинственно и сексуально, словно бы… исподволь», – я была полностьюраздавлена одеждой и тем, как я в ней выглядела. И в этих вещах я оказалась полной неудачницей. Я не глупа и отлично понимаю разницу между моделями и нормальными женщинами, которая состоит в том, что нормальные женщины покупают одежду, чтобы хорошо в ней выглядеть, а индустрия моды покупает моделей, чтобы одеждахорошо выглядела на них. Без моделей большинство модных комплектов беспомощны. На мне они, разумеется, тоже смотрелись жутко. Я не могла ничего сделать. Я даже не могла прямо стоять на каблуках.
– Мне очень жаль. Бьюсь об заклад, все модели могут делать это часами, – мрачно сказала я, в очередной раз заваливаясь набок и поднимаясь с грацией лошади, танцующей на задних ногах.
– О, нет, – весело отозвался стилист. – Они тоже все время падают на этих каблуках. На них невозможно ходить. Никто не может на них ходить. Ха-ха-ха!
Я вспомнила, сколько лет отчаивалась из-за неспособности ходить на каблуках, то есть делать то, что умеют «все». Значительная часть этих «всех», как я теперь узнала, проявляли свой дар исключительно на модельных снимках и на красной ковровой дорожке. Они не носили каблуки как «обувь на каждый день». Просто надевали туфли, чтобы сфотографироваться. Они знают, что каблуки придуманы только для фотографий. Мы – клиенты – единственные, кто покупает эту дрянь и потом пытается ходить в ней целый день, двигаться в ней, жить в ней.
Итак, главным образом эта дрянь предназначена для картинок – не для настоящей жизни, поняла я наконец. Хотя мы относимся к модным журналам как к самым важным учебникам, мода в конечном счете не поможет нам одеться утром. Не поможет, если мы хотим надеть то, в чем можно ходить, не обдергивая беспрерывно подол и не вытаскивая шов из промежности. Мода существует для того, чтобы в ней позировать для фотографий. Одежда, с другой стороны, предназначена для реальной жизни. А жизнь в действительности – единственный учитель, от которого вы можете получить самые важные уроки о том, как одеваться и быть счастливой. Вот что узнала об одежде я – игнорируя журналы и рекламные кампании и набираясь ума у настоящего учителя, например: а) я рыдаю в примерочной магазина TopShop, застряв в паре леггинсов; б) я кидаюсь на улице за потрясающей незнакомкой, чтобы спросить: «Где вы это взяли?» [34], или с) я одеваюсь в своей спальне, заходит моя сестра Уина, смотрит, говорит «Только не это» и преспокойно выходит.
Итак, запоминаем.
1. Леопардовая расцветка является нейтральной.
2. Вам может сойти с рук почти все, если вы наденете это с черными непрозрачными колготками и ботинками.
3. Вопреки распространенному мнению пояс – далеко не всегда лучший друг девушки.
4. Ни в коем случае не описывайте свой стиль как «сплав современности и традиции».
5. Крайне маловероятно, что вы будете плохо смотреться в приталенном платье с рукавами, длиной по колено, в стиле 1950-х годов, дополненном кардиганом. Видели, как Кристина Хендрикс – фигуристая, сексуальная Джоан из сериала «Безумцы», та самая женщина, которую журнал Vanity Fairнедавно окрестил «Тело», – выглядит в солдатских штанах и блузке? Ужасно. Это урок для всех нас.
Вот все, что мне нужно знать о моде.
Глава 12
Почему у вас должны быть дети
У меня были ужасные роды, и это не стало неожиданностью. Совершенно не стало! Все свои знания о родах я получила, видя мать, семь раз возвращавшуюся из роддома белой как смерть с очередной страшилкой: тазовое предлежание, экстренное кесарево сечение, защемленный нерв, запутавшаяся пуповина. У пятого ребенка, Коринны, не выходила плацента, а неопытная акушерка просто взялась за пуповину и вытащила эту плаценту, как за собачий поводок тащат непокорного бигля. У матери началось такое сильное кровотечение, что пришлось перелить больше двух литров крови, и домой она вернулась, напоминая контуженного на войне.
Мне было 11 лет – ребенок для меня был чем-то средним между куклой и детенышем обезьяны. Мы все боялись, что мама вдруг снова свалится. Она упала в обморок в супермаркете на полпути вверх по лестнице. Ребенок казался некоей неотъемлемой ее принадлежностью, которая всегда должна быть у нее внутри. Без него она казалась недоукомплектованной.
Со следующим ребенком, Шерил, через два года все прошло еще хуже. Мама вернулась с защемленным плечевым нервом и не могла двигаться. Все долгое жаркое лето, плача, она пролежала в гостиной с задернутыми занавесками, а дом тем временем превращался в адское варево из плесени, муравьев и испуганных детей. Мне было тринадцать, я кормила семью дешевыми консервированными сосисками, крекерами и джемом. Очередной «детеныш обезьяны» лежал в картонной коробке у моих ног рядом с предыдущим. Кошмар длился до конца сентября, когда закончилась жара, и мама наконец начала понемногу ползать по дому, попутно уничтожая муравьев горячей водой и хлоркой.
В общем, когда я в 24 года беременею, я знаю и то, как ухаживать за детьми – кладете их в картонную коробку и питаетесь консервированными сосисками, – и то, что роды – это ужас. Честно говоря, я сомневаюсь, что справлюсь. Я не знаю, какэто делается. Я чудовищно невежественна. На шестом месяце во время врачебного осмотра я отпускаю комментарий по поводу странной современной скульптуры над кроватью. Она выполнена из белого пластика и представляет собой, по всей видимости, десять глаз без зрачков, постепенно расширяющихся словно бы в тревоге.
– Что это? – весело спрашиваю я. – Это работа Джеффа Кунса?
– Это стадии расширения шейки матки, – озадаченно говорит врач. – От нуля до десяти сантиметров.
– Шейка матки? – изумляюсь я. – А зачем ей расширяться?
– Чтобы вышел ребенок, – говорит врач с таким видом, будто разговаривает с сумасшедшей. – Это и есть роды – шейка матки постепенно расширяется, чтобы выпустить ребенка.
– Шейка матки? – повторяю я в ужасе. – Ребенок не может выйти оттуда! Там нет отверстия! Я трогала!
– Ну, вот поэтому все это требует… некоторых усилий, – отвечает врач максимально дипломатично. В этот момент я понимаю, что не смогу родить ребенка. Я просто запутаюсь. Не смогу открыть шейку матки. Я ведь даже не знаю, с чего начать!
Всю беременность при каждой встрече с приветливыми врачами и исполнительными акушерками я ужасно нервничаю при всяком упоминании предстоящих родов. Ничего не выйдет, возражаю я про себя. Ощущение такое, как будто им всем – медсестрам, врачам, мужу – было обещано через девять месяцев магическое шоу, где я буду летать по комнате, как Питер Пэн, или – в буквальном смысле – вытаскивать обезьян из собственной задницы. Стулья уже расставлены, и зрители терпеливо ждут. Но я-то знаю, что я не волшебник. Я знаю, что во мне нет ни грамма магических способностей. Я пыталась сделать все от меня зависящее, чтобы чудо произошло: бассейн для родов установлен в гостиной, вокруг него свечи, только зажги. Музыка, всякие ароматические штуки – все наготове. Мне только и остается, что произнести заклинание – но проходит одна, потом вторая неделя после предполагаемого срока родов, и я чувствую себя как шаман-неудачник, указывающий на небо и кричащий: « Зрите! Дождь!»– а на полях по-прежнему сохнет урожай и рыдают женщины.
Наконец начинаются схватки, болезненные, но бесполезные. Ребенок находится в неудачном тазовом предлежании – его череп колотится возле моего позвоночника, – и акушерки с сожалением объясняют, что, хотя магия началась, я случайно, по невежеству, накликала плохое. Роды при тазовом предлежании – это долгий, трудный процесс с заведомо плохим результатом. После 24 бессонных часов мне предлагают госпитализацию. Я плачу. Врачи настаивают. В больничной палате магия разбивается вдребезги при столкновении со сверкающими под ослепительно ярким светом, пищащими и жужжащими чудесами передовых технологий. Шаман оборачивается жалким стариком с палкой и исчезает навсегда. Схватки полностью прекращаются. Врач – шведка с кислым лицом, осматривает меня. Я сижу на кровати и плачу.
