Внимание к деталям и мелочам у нас нередко смешивают с бюрократизмом. Это величайшее заблуждение. Бюрократизм состоит во внимании к пустой форме за счет содержания, за счет дела. Бюрократизм утопает в формалистике, в пустяках, а вовсе не в деловых деталях. Наоборот, деловые подробности, из которых состоит самое дело, бюрократизм обыкновенно обходит, озабочиваясь лишь свести бумажные концы с концами.
Требование, чтобы на лестницах и в коридорах не плевали и не бросали окурков, есть «мелочь», мелкое требование, а между тем, оно имеет огромное воспитательно-хозяйственное значение. Человек, который походя плюет на лестнице или на пол в комнате, – неряха и распустеха. От него нельзя ждать возрождения хозяйства. Он и сапог не смажет, и стекло вышибет по невниманию, и тифозную вошь занесет…
Иному может показаться, – повторяю, – что настойчивое внимание к такого рода вещам есть придирчивость и «бюрократизм». Под борьбу с бюрократизмом у нас охотно подделываются неряхи и распустехи. «Экая, мол, важность бросить на лестнице окурок!». Но это гнилой вздор. Неопрятное бросание окурков есть неуважение к чужому труду. А кто не уважает чужого труда, тот и к своему собственному относится недобросовестно. Для того чтобы могли развиться дома-коммуны, нужно, чтобы каждый жилец или каждая жилица относились с полным вниманием к порядку, чистоте, к интересам дома в целом. Иначе получатся (и получаются нередко) вшивые, проплеванные ямы, а вовсе не дома-коммуны. Надо неутомимо и непримиримо бороться с такого рода неряшливостью, некультурностью, разгильдяйством, – бороться словом и примером, проповедью и требовательностью, увещанием и привлечением к ответственности. Тот, кто молча, сторонкой проходит мимо таких фактов, как проплеванная лестница или загаженный двор, тот плохой гражданин, тот негодный строитель.
В армии резко сочетаются все как положительные, так и отрицательные стороны народной жизни. Это целиком подтверждается и на вопросе о хозяйственном воспитании. Армия должна во что бы то ни стало подняться в этом отношении хоть на ступеньку выше. Достигнуть этого можно дружными усилиями всех руководящих элементов самой армии, сверху донизу, при содействии лучших элементов рабочего класса и крестьянства в целом.
В тот период, когда советский государственный аппарат только складывался, армия была насквозь проникнута духом и приемами партизанщины. Против партизанщины мы вели настойчивую и непримиримую борьбу, которая дала, несомненно, крупные результаты: не только создан централизованный аппарат руководства и управления, но и – что еще существеннее – самый дух партизанщины глубоко скомпрометирован в сознании трудящихся.
Теперь нам предстоит борьба не менее серьезная: борьба со всеми видами небрежности, неряшливости, безразличия, неаккуратности, неисполнительности, личной распущенности, бесхозяйственности и расточительного озорства. Это все разные степени и оттенки одной и той же болезни: на одном крыле – недостаток внимательности, на другом крыле – злостное озорство. Тут нужен большой поход: повседневный, настойчивый, неутомимый, с применением всех методов, как и в борьбе с партизанщиной: агитация, пример, увещание и кара.
Самый великолепный план без внимания к частностям и деталям – только верхоглядство. Чего стоит, например, самый лучший оперативный приказ, если он, по неряшливости, своевременно не дойдет по назначению, или если он переписан с искажениями, или если он невнимательно прочитан? Верный в малом и во многом будет верен.
Мы бедны, но мы расточительны. Мы неаккуратны. Мы неряшливы. Мы неопрятны. Эти пороки имеют глубокие корни в рабском прошлом и искорениться могут только постепенно, путем настойчивой пропаганды делом, примером, показом, – путем тщательного контроля, бдительности и настойчивой требовательности.
Чтобы осуществлять великие замыслы, нужно великое внимание к самым малым мелочам! – таков лозунг, под которым все, что есть сознательного в стране, вступает в новый период строительства и культурного подъема.
«Правда» N 219, 1 октября 1921 г.
Л. Троцкий. ЧТОБЫ ПЕРЕСТРОИТЬ БЫТ, НАДО ПОЗНАТЬ ЕГО
На вопросах быта яснее всего видно, в какой мере отдельный человек является продуктом условий, а не творцом их. Быт, т.-е. обстановка и обиход жизни, складывается в еще большей мере, чем экономика, «за спиною людей» (выражение Маркса). Сознательное творчество в области быта занимало в человеческой истории ничтожное место. Быт накапливается стихийным опытом людей, изменяется стихийно же, под действием толчков со стороны техники или попутных толчков со стороны революционной борьбы, и в итоге отражает гораздо больше прошлое человеческого общества, чем его настоящее.
Наш пролетариат, не старый, не потомственный, вышел за последние десятилетия из крестьянства, лишь отчасти из мещанства. Быт нашего пролетариата ярко отражает это социальное происхождение его. Достаточно вспомнить «Нравы Растеряевой улицы» Глеба Успенского.[6] Что характеризует растеряевцев, т.-е. тульских рабочих последней четверти прошлого столетия? Это мещане или крестьяне, потерявшие в большинстве надежду стать самостоятельными хозяевами: сочетание некультурной мелкобуржуазности с босячеством. С того времени пролетариат проделал гигантское движение, – гораздо больше, однако, в политике, чем в быту и нравах. Быт страшно консервативен. Конечно, Растеряевой улицы в старом ее, первобытном виде уже не существует. Зверское обращение с учениками, низкопоклонство перед хозяевами, жесточайшее пьянство, уличное хулиганство под удалую гармонь, – всего этого ныне нет. Но в отношениях между мужем и женой, между родителями и детьми, в самом хозяйстве семьи, отгороженной от всего мира, глубоко еще сидит растеряевщина. Нужны годы и десятилетия экономического роста и культурного подъема, чтобы изгнать растеряевщину из ее последнего убежища – личного и семейного быта, пересоздав его сверху донизу в духе коллективизма.
Вопросы семейного быта были предметом особенно горячего обсуждения на упоминавшемся уже собеседовании московских агитаторов-массовиков. По этой части у всех наболело. Впечатлений, наблюдений, а главное, вопросов много, но не только нет ответа на них, но и самые эти вопросы остаются немыми, не попадая ни в печать, ни на собрания. Быт рабочих-массовиков, быт коммунистический и линия бытового стыка между коммунистами и широкой рабочей массой, – какое широчайшее поле для наблюдений, для выводов и для активного воздействия!
Художественная наша литература не помогает тут нисколько. По самой природе своей художество консервативно, отстает от жизни, мало приспособлено ловить явления налету, в процессе их формирования. «Неделя», Либединского[7] вызвала со стороны некоторых товарищей восторг, который мне, признаться, показался неумеренным и опасным для молодого автора. С формальной стороны «Неделя», несмотря на признаки дарования, имеет ученический характер, и только при условии величайшей, упорной и кропотливой работы над собою Либединский может подняться до художества. Я хочу надеяться, что так оно и будет. Но не эта сторона нас сейчас интересует. «Неделя» произвела впечатление чего-то нового и значительного не художественными своими достижениями, а «коммунистическим» сектором жизни, захваченным ею. Однако с этой именно стороны захват неглубок. «Губком» показан нам слишком лабораторно, без более глубоких корней, неорганично. Оттого вся «Неделя» имеет налет эпизодичности, как повести из жизни революционной эмиграции. Конечно, интересно и поучительно описать «быт» губкома, но трудность и значительность начинаются там, где жизнь коммунистической организации гребешком входит – как кости черепа друг в друга – в повседневную жизнь народа. Тут нужен большой захват. Коммунистическая партия сейчас основной рычаг всякого сознательного движения вперед. Оттого стык ее с народными массами является основной линией исторического действия – взаимодействия и противодействия.
Коммунистическая теория обогнала реальную нашу повседневную жизнь на десятилетия, а в иных областях – на столетия. Не будь этого, коммунистическая партия не могла бы быть историческим фактором великой революционной силы. Благодаря своему реализму, своей диалектической гибкости, коммунистическая теория вырабатывает политические методы, обеспечивающие ей влияние при всяких условиях. Но одно дело – политическая идея, а другое – быт. Политика гибка, а быт неподвижен и упрям. Оттого так много бытовых столкновений в рабочей среде, по линии, где сознательность упирается в традицию, – столкновений тем более тяжелых, что они остаются в общественном смысле безгласны. Ни художественная литература, ни даже публицистика их не отражают. Наша пресса об этих вопросах молчит. А для новых художественных школ, пытающихся идти в ногу с революцией, быт вообще не существует. Они, видите ли, собираются созидать жизнь, а не изображать ее. Но из пальца новый быт нельзя высосать. Его можно строить из элементов, имеющихся налицо и способных к развитию. Поэтому прежде, чем строить, нужно знать, что есть. Это относится не только к воздействию на быт, но и ко всякой вообще сознательной человеческой деятельности. Нужно знать, что есть, и в каком направлении существующее изменяется, чтобы получить возможность участвовать в созидании быта. Покажите нам, – и сами себе прежде всего, – что делается на фабрике, в рабочей среде, в кооперативе, в клубе, в школе, на улице, в пивной, сумейте понять, что там делается, т.-е. найти необходимую перспективу для осколков прошлого и зародышей будущего. Этот призыв относится в одинаковой мере и к беллетристам, и к публицистам, и к рабкорам, и к репортерам. Показывайте нам жизнь, какою она вышла из революционной печи.
