Оказывается, именно Ельцину мы обязаны пресловутой "свободой слова", именно при нём журналистика получила право писать независимо и правдиво, а страна впервые узнала правду о самой себе.
Оказывается, Ельцин был мудрым государственным деятелем, настоящей "глыбой", которая без устали "работала с документами". Чрезвычайной государственной важности, разумеется.
Оказывается, Ельцин совершенно не держался за власть и даже страшно страдал в кресле президента, вынужденный нести этот тяжкий крест ответственности за страну и народ. И совсем неправда, что в зверином инстинкте власти он не останавливался ни перед чем и не постеснялся расстрелять из танков парламент собственной страны. Это была просто необходимость спасти её от гражданской войны.
Оказывается, Ельцин всеми силами боролся с бедностью и посвятил свою жизнь тому, чтобы уменьшить пропасть разрыва между богатыми и бедными. Поэтому он крайне болезненно переживал появление в стране олигархов и фактическую узурпацию ими всех её богатств.
Оказывается, Ельцин был очень человечным и добрым человеком. Чуждым жестокосердью и всем сердцем принимающим чужую боль. Поэтому массовое вымирание России — по миллиону в год — причиняло ему неимоверные страдания, заставляющие, видимо, искать утешение на дне стакана.
Оказывается, Ельцин был тонким дипломатом, который всегда зорко следил за тем, чтобы интересы России были защищены и она занимала достойное место в семье народов. Ельцин никогда не торговал национальными интересами и не давал этого делать никому, создав из МИДа подлинную крепость русского духа.
Оказывается, Ельцин был чрезвычайно миролюбив и чурался любого насилия. Ну а то, что при нём Россия погрузилась в кровавую купель войны на Северном Кавказе, так это просто неумение глупых чиновников-исполнителей правильно проводить политику президента в жизнь.
Таким вот предстаёт перед нами просто ангельский образ покойного ЕБНа.
И вглядываясь в него, наблюдая за усилиями нанятых политтехнологов "очистить" имя Ельцина от всего того чёрного, что он в себе нес, почему-то вспоминаешь старую русскую поговорку: "Чёрного кобеля — не отмоешь добела!" Но ведь как стараются!
Иван Ленцев Поцелуй смерти
План реанимации Ельцина выглядел бы безупречным, если бы не одно обстоятельство, которое свело на нет весь замысел либерал-реваншистов: народ оказался совершенно безучастен к их потугам.
За неделю поистине франкенштейновской вакханалии труп не смог набрать даже тот мизерный рейтинг, что был у него в худшие времена царствования. При открытии в Екатеринбурге памятника впечатанного в стенку Ельцина была создана — в том числе, не без стараний властей — фигура полного умолчания. Горожане к монументу не пришли вообще: ни чтобы пустить слезу, ни чтобы швырнуть комом грязи.
Трансляция концерта в честь первого президента России, по признанию самих телевизионщиков, закончилась полным рейтинговым провалом: зрители не смотрели его. Газеты и журналы, осмелившиеся в эти дни выйти с фотографией знакомой одутловатой хари на обложке, не раскупались. Случилось тотальное отчуждение народом ненавистной персоны: никаких сантиментов, никакого прощения, ни единого сильного чувства — ни любви, ни даже ненависти.
В самом деле, в отношении множества иных фигур противоречивой эпохи люди до сих пор небезучастны. Назовешь имя Гайдара или Черномырдина, Горбачева или Яковлева — и получишь живую реакцию, кипение страсти, долгие споры или емкие проклятия.
Но Ельцин — наподобие страшной болезни. Напомнят о нём — и тело пронзает фантомная боль. Даже на ругань не остается сил. Всё, чего хочешь при упоминании его имени, — поскорее забыть, переключиться на другое. Прогнать морок. Умыться ледяной водой, чтобы исчезло наваждение.
Отчего бы это?
Такое бывает — когда посреди повседневности, среди размеренного распорядка твое тело вдруг пронзает дрожь, и мурашки бегут по коже. Это от соприкосновения со смертью. Привет из скорбного мира. Ужаснешься на мгновение этому мимолетному чувству да поскорее возвратишься к повседневности, в царство живых. Любое воспоминание о Ельцине — подобно этому "поцелую смерти", весточке из гибельного десятилетия. Трепет, ужас, безмолвие — и бегом несешься на свет, отдышаться.
De mortius — nihil. И спорить-то не с кем: ничего противоречивого в той личности и той эпохе не осталось. Неприятие 90-х годов — всеобщее; если в народе и сложился консенсус по какому-то основополагающему вопросу бытия, так это в отношении к ельцинскому периоду правления. Ужас и мрак — для девяти из десятка граждан. Тлен, мрак и ужас.
Вновь вернуться в 90-е, запустив на быстрой перемотке "перестройку-2"? Восстановить распад и деградацию? Возродить смерть? Некромантовы планы либеральных стратегов по сотворению голема из мертвой плоти обречены на провал. В гроб не возвращаются. Нация, воскресшая после собственной кончины, больше не умирает. Ну а играющиеся с прахом — заразятся и сами скоро сгинут.
Андрей Фефелов Ельцинские сироты
Некогда, давным-давно, я написал эссе, которое так и называлось: "Дети Ельцина". В нем проводилась нехитрая мысль. Мол, дети Ельцина — это не только его отпрыски, осыпанные бриллиантами и владеющие замками во Франции. Не только пресловутая Семья и её друзья во главе с Ромой Абрамовичем. Не только "хапнувшие" скважины и крупные предприятия олигархи. Не только чиновники, нажившие на взятках колоссальные состояния. Не только криминальные лидеры, развернувшиеся в проклятые 90-е. Не только скурвившаяся (ссокурвившаяся?) интеллигенция, начавшая искусно лизать шершавые пятки разбогатевшим обкомовским боссам…
Потомство Ельцина — это, прежде всего, обворованный, оболганный, лишенный будущего народ: грязные, бездомные дети на вокзалах; обиженные, голодные старики; женщины с растоптанными судьбами; завшивленные обитатели "картонных городов", что возникли на кромке всемирно-исторических свалок.
Между этими двумя бурными ветвями ельцинского корня — нет прямого сообщения. Но всё же они как-то таинственно связаны — одна часть непонятным образом зависит от другой. И не надо быть социологом, чтобы понять: сгинут одни — перестанут существовать и вторые…
Но то, о чем не успел сообщить я в своем эссе — это о третьей, важнейшей линии потомков Ельцина. И эта тонкая линия идет по канве преемственности власти. В каком-то смысле главные фигуранты политической жизни страны являются осиротевшими отпрысками "всенародноизбранного".
И если Путин был лично обласкан и усыновлен отцом российской демонократии, то Медведев, скорее, имеет статус талантливого внука, смело шагающего по пути намеченных дедушкой реформ.
В любом тандеме — пусть даже это будут два безработных клоуна, пьющих водку в мерзлом дворе, — срабатывает непостижимый психологический закон "присутствия третьего". То есть в какой-то момент участникам увлекательного диалога начинает казаться, что на скамейке сидит кто-то еще. И этот невидимый "кто-то" начинает незаметно вторгаться в ткань беседы: чмокать, икать и поддакивать. А потом невидимка вдруг гавкнет и расхохочется, заставив собеседников замолкнуть в изумлении.
Вероятно, во властном тандеме происходит то же самое, но, конечно, на другом, политическом, уровне.
Так, при неизбежных перегрузках и деформациях в напряженной двоевластной вертикали возникает фигура "третьего", явленная в образе восставшего из праха "дедушки Ельцина": "Отчего гробница, / Где мы в покое видели твой прах, / Разжала с силой челюсти из камня, / Чтоб выбросить тебя?" (У.Шекспир).
Таким образом, дуумвират превращается в триумвират. Тень отца Гамлета неотступно следует за правительственными кортежами, витает на министерских заседаниях, навязчиво напоминает о себе в моменты принятия самых важных, как у нас любят говорить, — судьбоносных решений. В определенные ритуальные дни эта тень поднимается темной горой над сонной страной, разрастается до небес, затмевает собой солнце. Потом снова превращается в мутного невидимку, в серые крылья, в чернильный ответ…
Вся новейшая история России показывает: избавиться от наваждения нашим правителям не под силу — подводит родство с призраком. Отказаться от родства — значит лишиться власти. Подтверждать родство с Ельциным — значит постоянно находиться в зоне гравитации того, что можно определить как Черную дыру русской истории.
