Два альтернативных подхода к формированию стратегии развития общественных структур
В истории социальной мысли явно или неявно соперничали два подхода. Один исходил из примата «целого» над «частным», а другой наоборот ставил на «частное» и обусловливал успех «целого» успехом развития его элементов («частного»). Первый подход можно условно назвать социальным реализмом, второй — социальным номинализмом. Социальный реализм, представленный наиболее рельефно, например, именами Г.В.Ф. Гегеля и К. Маркса («человек — это совокупность всех общественных отношений»), предполагал, что развитие общественного организма и его элементов (человека, отдельных социальных групп) определяется целым — абсолютной идеей (Гегель) или борьбой классов (Маркс). При этом диалектика преобразования «класса в себе» в «класс для себя» порождала на практике пренебрежение к человеческой жизни, насилие над личностью, оправдание трагедии отдельного человека светлым будущим человечества. Здесь можно говорить о социальном утопизме, который находит питательную почву в концептуальном арсенале социального реализма.
Социальный номинализм, представленный прежде всего либерализмом и его идейными предшественниками (Дж. Локк, Д. Юм, А. Смит, Дж. Милль), предполагал, что человек и его права и свободы приоритетны перед государством, что само государство является своего рода результатом общественного договора и оно лишь обеспечивает своим гражданам более «комфортное» существование. Экономические последствия стратегии, основанной на идеях социального номинализма, привели к тому, что ряд государств достиг значительных успехов в обеспечении благосостояния людей, составив тот самый «золотой миллиард».
Стратегия (чаще всего — не явно), основанная на принципах социального реализма, в области управления наукой связывается в первую очередь с деятельностью крупных институтов, вузов, организаций, выбором безусловно «перспективных» направлений, «ведущих» институтов или вузов. Именно последние должны получать приоритетное финансирование и поддержку. Именно последние определяют прогресс науки. Этот подход у нас представлен, скажем, бывшим советником по науке Президента РФ Б.Н. Ельцина — А.И. Ракитовым, который настаивал на том, что финансовые ресурсы необходимо сосредоточить на нескольких приоритетных направлениях, приступить к созданию ограниченного числа федеральных исследовательских университетов и т.п. В одном из вариантов «Концепции участия Российской Федерации в управлении государственными организациями, осуществляющими деятельность в сфере науки» намечается сокращение научных учреждений до 100–200, тогда как только в системе РАН 450 научных институтов, а всего таковых 3500 (начало 2005 г.).
Российские реалии таковы, что и приоритетные направления, и другой выбор «ограниченного» числа ведущих университетов будут определяться и определяются связями и статусом либо тех или иных политических фигур и лоббистов, либо вненаучным статусом некоторых академических «тяжеловесов». Так оно, видимо, и получается: статус федеральных университетов получили главным образом те университеты, расположение которых соответствует некоторым геополитическим соображениям, либо те, которые имеют влиятельных лоббистов в Москве.
Последние тенденции управления наукой и высшим образованием в России свидетельствуют, что стратегии как научной, так и образовательной политики задаются установками именно социального реализма. Определены приоритетные направления, ведется работа по ранжированию вузов, некоторые из которых будут объявлены «ведущими» и будут соответственно поддерживаться. Конечно, можно было бы только порадоваться за коллег, которые, возможно, будут получать более достойную зарплату, смогут свободнее покупать приборы и продвигаться вперед в своих исследованиях и разработках. Другие же, по-видимому, будут недополучать то, что предстоит добавлять «ведущим» организациям и еще более и более отставать, и в материальном, и в информационном благополучии.
Впрочем, некоторые старые вузы уже объявлены национальным достоянием, и преподаватели в них получают зарплату в 1,5 раза выше своих коллег, работающих в учреждениях, не убеленных сединами. Возникает вопрос: национальным достоянием являются стены этих вузов или их научный и образовательный потенциал? Почему, скажем, я как профессор Казанского университета был более ценным (и, так сказать, вышеоплачиваемым), чем я же, но в качестве профессора Ульяновского университета (в момент моего перехода имевшего статус филиала МГУ)? От этого перемещения в пространстве снизилась моя научная и педагогическая квалификация (если судить по заработной плате, то в 1,5 раза)? Неужели, с точки зрения государства, мой опыт был менее значимым для становления нового вуза, нежели дальнейшее пребывание в стенах славного Казанского университета?
Полагаю, что существующая ныне система оплаты в вузах крайне, мягко выражаясь, неудачна и никак не способствует ни росту собственно преподавательского мастерства, ни уж тем более росту научной продуктивности. Нельзя платить — как сейчас — за учёные степени, ибо значительная доля научной активности связана с получением вожделенных степеней. Между тем диссертация должна быть побочным продуктом научной деятельности, не прибавляющей носителю учёной степени материальных благ.
В противном случае зачастую происходит неверная расстановка акцентов: диссертация (для самого преподавателя, для вуза) более ценна и весома, нежели собственно научный результат. Фиксированная оплата труда в вузе должна определяться стажем, должностью, мастерством, а тем преподавателям, которые активны и успешны в научной сфере, которые способны в честном состязании показывать лучшие, чем коллеги, результаты, выигрывать гранты, — тем идет доплата из сумм грантов. Сейчас особых стимулов (кроме природного любопытства) вузовским преподавателям заниматься наукой нет. Тем самым будет отчасти решена и проблема «балласта» — людей, которые могут (и иногда неплохо) преподавать, но которые не хотят или не могут заниматься научной деятельностью.
Нет сейчас и стимулов возвращаться в своё отечество учёным из-за рубежа, которые уехали туда по тем или иным обстоятельствам и которые могли бы обогатить российскую науку своим опытом и знаниями, приобретенным в заморских университетах и лабораториях. Один только 94-й федеральный закон делает Россию очень неласковой не только к её обитателям, но и к покинувшим её гражданам; о шпиономании даже и упоминать не имеет смысла — при сохранении оной на какие-то широкомасштабные (нано)технологические прорывы вряд ли можно рассчитывать всерьёз. Хочется надеяться, что указанные препятствия будут (желательно — в скором времени) ликвидированы и можно будет наукой заниматься в «свободном» режиме.
Постараюсь аргументировать подробнее необходимость изменения научной политики в РФ в пользу переноса акцентов на грантовые фонды. Имея в виду, разумеется, этот «свободный» режим.
(Окончание в следующем номере)
«Математик — тот, кто понимает»
71
Фрагменты семинара в МГУ памяти И.М.Гельфанда
20 ноября 2009 г. в МГУ состоялся семинар памяти Израиля Моисеевича. Семинар был организован НИИ физико-химической биологии им. А.Н.Белозерского МГУ, объединившим в свое время две межфакультетские лаборатории, Белозерского и Гельфанда. Публикуем отчет о семинаре, подготовленный Андреем Владимировичем Алексеевским.
Израиль Моисеевич Гельфанд был (и остается) одним из ведущих математиков последнего столетия. Имена великих математиков сохраняются в веках. Мы помним Эвклида, Декарта, Эйлера, Гильберта, Колмогорова и др. Коллегам И.М. очевидно, что то же будет с именем Гельфанда. И все-таки написать так — значит написать далеко не все про Израиля Моисеевича. Те, кто был хорошо с ним знаком, знают это. Вашему вниманию предлагаются краткие фрагменты из выступлений, состоявшихся на семинаре.
72
В.М. Тихомиров, математик, профессор механико-математического факультета МГУ:
«В течение полувека действовал знаменитый семинар Гельфанда, посвященный «всей математике», один из самых плодотворных семинаров в истории науки. [...]
К особенностям творчества Гельфанда следует отнести его поразительную разносторонность. Нелегко назвать какую-либо из фундаментальных отраслей математики, в которых Гельфанд не имел бы основополагающих результатов. Он был всемирно признанным мировым лидером в функциональном анализе, теории групп Ли и теории представлений, и невозможно не отметить его вклада в алгебру, геометрию, топологию, алгебраическую геометрию, теорию дифференциальных уравнений, математическую физику, численный анализ, приложения к нефизическим наукам. Среди секций математических конгрессов лишь по математической логике у Гельфанда нет исследований, которые могли бы дать ему право на доклад на математическом конгрессе. [...]
