Из приведенной выше цитаты как будто следует, что этническая принадлежность населения Западной Руси у автора сомнения не вызывает: это — Русские. Он даже подчеркивает: «характерным для людей и восточной и западной России было то, что они продолжали называть себя русскими, а свою землю Россией (Русью)»[17], хотя и находились уже в разных государствах. Себя самого Г. Вернадский в общем-то тоже определяет как «русского историка», а не польского, литовского или, скажем, украинского. Да и используемая им терминология подтверждает его Русский взгляд на исследуемый предмет. В полном соответствии с поставленной задачей он ведет речь о «русских в Великом княжестве Литовском»; «русских областях великого княжества»; «русских сановниках» литовского совета вельмож, в котором «были как русские, так и литовцы»; о «православной церкви в Западной Руси» и нежелании «русского населения Польши и Литвы признать» Флорентийскую унию 1439года. Подчеркивает, что до 1697 г. правительство Великого княжества Литовского использовало «в официальных документах русский язык»; что объединением Польши и Литвы в единое государство Речь Посполитую (1569) «главный удар был нанесен… по русским»; детально описывает, как поляки стремились «психологически приспособить западнорусских крестьян к польскому порядку». С этой целью король «утвердил права и привилегии униатской церкви, как единственной законной церкви русского населения Польши и Литвы». Говорит историк и о лидерах борьбы против церковной унии, в их числе «выдающийся западнорусский православный писатель XVII века Захария Копыстенский»[18].
Принцип историзма как будто не нарушен и при описании Восточной Руси, той части России, которая, оказавшись данником Золотой Орды, сохранила тем не менее государственную независимость и возможность проведения самостоятельной политики. Особенно выделяет историк великого князя московского Иоанна III и проводимую им «ради русских национальных и религиозных интересов» политику. «В 1495-96 гг. русские приняли участие в войне… против Швеции», при этом «русская армия» провела ряд успешных операций; удачно воевали и с Литвой: «русские оставили за собой все территории», отвоеванные у нее. При Иоанне III и сыне его Василии III произошли глубокие изменения «в русском правительстве и управлении»; Иоанн III имел существенные права «в отношении управления русской православной церковью» [19] и т. д. и т. д.
Итак: этническая принадлежность и населения Восточной Руси сомнений не вызывает: они тоже — Русские.
Однако Г. Вернадский словно боится ясно обозначить свою позицию, особенно по тем вопросам, по которым вот уже два века дискутируют Русские историки с польскими и украинскими. Стараясь угодить всем и при этом сохранить видимость ученой объективности, он, наряду с общепринятыми и исторически достоверными терминами, наводняет текст искусственными понятиями, сочиненными самостийническими идеологами в XIX в., и использует те и другие, как совершенно равнозначные, доводя до полной бессмыслицы историческую сторону своего исследования, ибо читатель просто не в состоянии понять: о каком же народе ведется речь — Русском или «украинском»? И если в Великом княжестве Литовском жили Русские, то зачем обозначать их польским прозвищем — «украинцы»?
Г. Вернадский, однако, умудряется сочетать несочетаемое и в результате оказывается, что Западная Русь XVI в. это и не Русь вовсе, а «Украина и Белоруссия». Соответственно Русские области Литвы превращаются в области «украинские» и проживает в них «украинское мелкопоместное дворянство». Навязывание католиками церковной унии опять же происходит «на Украине», где соответственно проживает православный «украинский народ»; меняется и национальность крестьян: «организация униатской церкви не привела к принятию украинскими крестьянами польского режима». Терминологическая гибкость автора беспредельна: взаимоисключающие понятия мирно соседствуют в его тексте: «готовность отделиться от великого княжества выразила русская (украинская) шляхта»; «в конце XVI в. около 80 % запорожских казаков были западнорусскими (украинцами и белорусами)». [20]Точно так же раздваивается под его пером и образ восточной части Руси или, как еще именовали ее наши предки, «Великой Руси», «Великой России». Г. Вернадский не отвергает этих исторических наименований, но со странным упорством параллельно внедряет в текст и придумки польско-украиснких историков XIX–XX веков, злопыхательски превращавших Россию в «Московию», а Русских — в «московитов». Г. Вернадский следует тем же путем произвольных переименований и оказывается, что после присоединения Новгорода «Московия стала балтийской державой»; а Иоанн III обсуждал с ханом Менгли-Гиреем «вопрос о разделении сфер влияния Московии и Крыма»; и уже «московиты», а не Русские «нанесли сокрушительное поражение литовской армии»[21] и т. д. и т. д., при полном игнорировании своего собственного утверждения, что «характерным для людей и восточной и западной России было то, что они продолжали называть себя русскими, а свою землю Россией (Русью)».
* * *
Но среди всей этой маловразумительной и противоречивой путаницы, обрушиваемой на Русского читателя Русскими же писателями, предпринимаются попытки некоего, если можно так выразиться, концептуального подхода к украинской теме и стремления окончательного разрешения загадки появления на Русской земле «Украины» и «украинцев».
Вадим Кожинов в своей недавно вышедшей работе, где он по-новому осмысливает некоторые проблемы истории Киевской Руси, конечно, не смог обойти молчанием упорных попыток самостийников сделать эту историю собственностью «украинцев» и с типично холопским хамством объявить Русских «захватчиками чужого». В. Кожинов домогательства «украинцев» решительно отвергает, но в столь несуразной форме, что сами домогательства эти воспринимаются как… вполне справедливые. И вот почему.
Полемизируя с идеологами украинства, автор «Истории Руси…» сжато излагает их доводы: «М.С. Грушевский, как и ряд других украинских историков, стремился доказать, что Киевская Русь была созданием украинского народа, а государственность и культура Владимирской Руси (и ее преемницы Руси Московской) являли собой будто бы совершенно иную, новую реальность, созданную другим, «собственно русским» или, если воспользоваться словом, введенным в середине 19 века украино-русским историком Н.И. Костомаровым (1817–1885), «великорусским народом» [22]. «Поэтому история Киевской Руси — это, мол, первый этап истории украинского народа, а русский народ не имеет прямого и непосредственного отношения к Киевской Руси».[23]
В рассуждениях украинских историков В. Кожинов справедливо усматривает вопиющее противоречие: «Встав на точку зрения М.С. Грушевского и его сторонников, согласно которой украинский народ сложился еще до 13 века, неизбежно придется прийти к выводу, что народ этот позднее, так сказать, потерял свое лицо, ибо на территории Украины в очень малой степени сохранилось наследие Киевской Руси, начиная с тех же былин (их трудно распознаваемые «следы» находят в так называемых «героических колядках»); даже множество памятников зодчества, включая собор Святой Софии в Киеве, было кардинально перестроено в совершенно ином стиле (чего не произошло, например, с новгородской созданной примерно в одно время с киевской — Софией).
Иначе говоря, перед историком Украины с необходимостью встает жесткая дилемма: либо он должен исходить из понятия о едином русском народе 9-12 веков, — создавшем, в частности, культуру южной, Киевской Руси… либо же историк будет вынужден — под давлением массы фактов — признать, что культура Киевской Руси вообще не имеет прямого, непосредственного отношения к украинскому народу, ибо эта культура действительно сохранялась и развивалась после 13 века в северной, а не южной Руси».[24].
«Это была, как обычно определяют, общерусская культура, которая только с 13–14 века начинает постепенно разветвляться на украинскую, белорусскую и, по определению, предложенному Н.И. Костомаровым, «великорусскую».
Неоднократные ссылки на Костомарова не случайны. В. Кожинову импонирует, что этот украинский историк «безоговорочно утверждал, что из древнего «русского народа» выросли три ветви русского народа: то были южнорусская, белорусская и великорусская». [25]. Для пущей убедительности В. Кожинов дополнительно ссылается еще на одного украинского историка и археолога, но уже 20 века, П.П. Толочко, утверждавшего языковое, а значит и этническое единство древнерусского государства в 12–13 вв., и в доказательство приводившего следующий бесспорный факт: «Известно, что в это время происходили освоение и заселение суздальско-залесского края. Особенно мощным колонизационный поток был из Южной Руси (Киевщины, Черниговщины, Переяславщины и других земель)… Выходцы из Южной Руси, если они в 12–13 вв. являлись уже украинцами, должны были бы принести на северо-восток не только гидронимическую и топонимическую номенклатуру (Лыбедь, Почайна, Ирпень, Трубеж, Переяславль, Галич, Звенигород, Перемышль и др.), но и украинский язык. Между тем ничего подобного здесь не наблюдается» [26].
