горизонту» [15].
Утопию, строго говоря, критиковать бессмысленно, поскольку она предполагает прежде всего веру в то, что абстрактно истинными являются ее исходные принципы. Они являются не выводом (верным или ошибочным), сделанным на основе исследования проблемы, не рецептом ее практического решения, а готовым ответом на само существование проблемы, призыв вообразить общество, где этой проблемы просто не существует.
В рамках утопического мышления социализм понимался, говоря словами Энгельса, как «выражение абсолютной истины, разума и справедливости» [16]. Причем справедливости вневременной и внеисторической. Или, говоря словами Эмиля Дюркгейма, речь идет о попытках «выдвинуть абстрактный принцип идеального законодательства» [17]. А потому для развития стратегии системного преобразования общества нужно основание более прочное, чем наши порой весьма зыбкие представления о справедливости.
Еще в диалогах Платона неоднократно высказывалась мысль, что справедливость — «это то, что пригодно сильнейшему» [18]. В диалоге «Государство» Фрасимах утверждает, что, с одной стороны, выполнять законы справедливо, но, с другой стороны, «устанавливает же законы всякая власть в свою пользу: демократия — демократические законы, тирания — тиранические, так же и в остальных случаях. Установив законы, объявляют их справедливыми для подвластных, а преступающего их карают как нарушителя законов и справедливости. Так вот я и говорю, почтеннейший Сократ: во всех государствах справедливостью считается одно и то же, а именно то, что пригодно существующей власти» [19]. И хотя Сократ не соглашается с этой точкой зрения, видно, что подобная позиция являлась весьма распространенной, тем более что ее же отстаивает софист Калликл в диалоге «Горгий». Разумеется, здесь речь идет именно о справедливости законов, принимаемых в государстве, иными словами — о политических порядках. Но вопрос ставится так именно потому, что обоснованность и естественность существующих социальных порядков вообще не ставится под сомнение. А между тем с точки зрения нашей эпохи социально-экономический строй классической Греции вряд ли можно было считать образцом справедливости.
В книге братьев Стругацких «Понедельник начинается в субботу» герой, попадая в воображаемое прошлое, явно пародирующее диалоги Платона, сталкивается с персонажами античной утопии. Один из них «длинно и монотонно излагал основы политического устройства прекрасной страны, гражданином коей являлся. Устройство было необычайно демократичным, ни о каком принуждении граждан не могло быть и речи (он несколько раз с особым ударением это подчеркнул), все были богаты и свободны от забот, и даже самый последний землепашец имел не менее трех рабов» [20].
Ироническое рассуждение Стругацких в данном случае является абсолютно обоснованным с историко-социологической точки зрения. И дело не только в том, что люди еще «не доросли» до современного понимания равенства, но и в том, что античное общество в силу технологической необходимости просто не могло создать эффективную экономику без рабства, а потому и горизонт представлений о справедливости и свободе был соответствующий.
Выдающийся социолог Зигмунт Бауман обращает внимание на еще один очень важный аспект массовых представлений о справедливости. Они всегда консервативны, основываясь если не на представлениях о некоем золотом веке прошлого, то по крайней мере о некоторой устоявшейся норме. «Обычно для большинства людей „несправедливость“ означает неблагоприятное отступление от „естественного“ (читай: привычного) состояния дел. Это „естественное“ состояние нельзя назвать ни справедливым, ни несправедливым; оно попросту является „обычным“, таким, „как все было всегда“, и обязано быть впредь — и точка. В конечном счете сопротивление отходу от „естественного“ состояния означает защиту привычного порядка вещей» [21]. Разумеется, это отнюдь не значит, будто идея справедливости не мобилизует людей на борьбу за свои права. Но происходит это главным образом тогда, когда социальное равновесие системы нарушается самим правящим классом, будь то попытки усилить эксплуатацию выше привычной (т. е. «справедливой» с точки зрения привычного порядка вещей нормы) или наоборот, когда хозяева показывают предпочтения по отношению к одной группе трудящихся в ущерб другим. В последнем случае гнев может быть направлен как на начальство, не дающее всем равного и «справедливого» вознаграждения, так и на самих же работников, ставших получателями «несправедливых» привилегий и льгот.
Принцип научного социализма, провозглашенный Марксом и Энгельсом в противовес утопическому, состоял в том, чтобы отказаться от попыток строить программу общественных преобразований на основе субъективных представлений о благе и взяться за выработку метода, в основе которого лежит не моральная оценка существующей реальности и даже не ее критика с точки зрения классовых интересов трудящихся, а именно анализ динамики и противоречий буржуазного развития. Социализм необходим и возможен не потому, что мы его хотим, а потому что сам капитализм создает потребность в преобразованиях, осуществление которых суммарно породит качественно новое общество. Карл Каутский, обобщая мысли Маркса, писал, что «цели современного социального движения представляют собой естественный и необходимый результат из предыдущего исторического развития, а не образуются произвольно в головах людей в виде требований какой-то „вечной справедливости“» [22].
Конечно, речь не идет об отказе от социального воображения и конструирования будущего, но на какой основе это конструирование должно происходить и насколько оно должно опираться на наши текущие представления о том «как надо все встроить правильно»? С точки зрения Энгельса, основания для социалистического проекта надо искать не в представлениях о справедливости, не в этике, а в истории и экономике. Социализм есть «необходимый результат борьбы двух исторически образовавшихся классов — пролетариата и буржуазии. Его задача заключается уже не в том, чтобы сконструировать возможно более совершенную систему общества, а в том, чтобы исследовать историко-экономический процесс, необходимым следствием которого явились названные классы с их взаимной борьбой, и чтобы в экономическом положении, созданном этим процессом, найти средства для разрешения конфликта» [23].
Принципиальный разрыв Маркса и Энгельса с утопическим мышлением состоял не в том, что сделанные ими выводы, прогнозы и предложения были всегда, во всем и до мельчайших деталей верны (что как раз невозможно в живом, развивающемся научном исследовании), а в том, что они строили свою концепцию, опираясь на изучение противоречий и динамки реально существующего капитализма. Они базировали свои выводы не на собственных представлениях о справедливом или желаемом, а на анализе объективно необходимого и возможного. Именно поэтому, ошибаясь в деталях или сроках изучаемых ими процессов, они почти всегда верно указывали их направление.
Эрнст Блох, ссылаясь на Маркса, писал, что «с помощью воинствующего оптимизма нельзя осуществить абстрактные идеалы, но зато можно освободить задавленные элементы нового, более человечного общества, то есть конкретный идеал» [24]. Разумеется, в политической практике не всегда существует четкая грань между рациональным знанием и необходимой индивидуальной или коллективной интуицией. Но происходит это лишь в той мере и в том случае, когда мечта
