Наличию у Иосифа Адамовича способности чётко формулировать задачи свидетельствовал случай, подпадающий всё под ту же родную 58-ю, в деле одного учителя истории, которого подозревали в антисоветской пропаганде. Следует отметить, что учительских дел было довольно много в то время, и контингент, проходивший по этим делам, в наибольшей степени (в сравнении с остальными типажами, проходившими через пытливые руки Иосифа Адамовича) раздражал его. Работники этой сферы в массе своей были народ хлипкий, быстро «раскалывающийся», и, будучи напуганы самим фактом присутствия в стенах «легендарного заведения», давали показания легко и беспрепятственно. Отсутствие же какого бы то ни было сопротивления с их стороны не позволяло Иосифу Адамовичу в полной мере ощутить свою власть, применить все приобретённые им навыки, а возможно, и выявить в себе новые профессиональные качества. Он как добросовестный сотрудник не старался избегать такого рода дел, но тем не менее, когда они ему попадались, у него возникало желание побыстрее от них избавиться и получить новое, возможно, более интересное поручение. Что же касается конкретно этого учителя истории, худощавого, почти высохшего, далеко не молодого человека в смешных очках с толстыми линзами и заметной неустойчивостью в ногах по причине их искусственности, то он долго не хотел сдаваться. Иосиф Адамович, несмотря на физическую ограниченность допрашиваемого, был просто-таки вынужден применить к нему «стойку» в одиночке, после которой не было шансов не получить признательные показания. Однако чего ему это стоило, на какие моральные издержки пришлось пойти! Он тогда чётко, без единой нотки сомнения в голосе сформулировал дежурному задачу: «держать любой ценой, пока не расколется». И ценой этому признанию стала никчёмная жизнь историка-инвалида, жившего на первом этаже гнилого дома, на углу Садового и Мещанской.
Ради общего дела Иосиф Адамович действительно готов был выполнять любую работу – такую, за которую иной сотрудник не готов был взяться даже под угрозой исключения из рядов. Иосиф Адамович мог лично достреливать, добивать, при облавах без содрогания отдирать детей от матерей, жён от мужей, матерей от сыновей, старух от младенцев, отшвыривать в сторону преданных хозяевам собак. Однажды он «нечаянно», не рассчитав удар, размозжил каблуком сапога голову собаке, пытавшейся, защищая своего арестованного хозяина, ухватить старшего лейтенанта ГБ за голенище. По щекам арестованного покатились слёзы, но он ничего не сказал и молча, отвернувшись от гэбэшника, скрестил руки за спиной. Пришедшие с Иосифом Адамовичем сослуживцы боязливо переглянулись. За его способность выполнять при необходимости любую работу одни уважали его, другие побаивались, а следовательно, тоже уважали. Собака ещё какое-то время поскулила и затихла. Страшненькая была собачонка: маленькая, с висячими ушами, беспородная. И чего она бросилась на защиту… ведь все всегда в семье арестованного считали её крайне трусливой.
Всё в жизни Иосифа Адамовича складывалось именно так, как должно было или могло бы быть им задумано. Возможно, именно потому, что он никогда ничего не загадывал, а чётко выполнял вверенное ему дело, у него всё и получалось так гладко. В одном только не везло: были некоторые трудности в личной жизни. Давно, ещё до поступления на работу в «органы», он был влюблён в одну девушку – крупную рыжеволосую соседку. Она была на две головы выше коренастого Ёси и при встрече с ней на узенькой вонючей лестничной площадке его лицо утыкалось прямо в её пышную грудь, так что он мог вдохнуть аромат её кожи, напоминавший запах прокисшей квашеной капусты. В такие моменты страстное юношеское желание овладевало Ёсей, но страх быть отвергнутым подавлял инстинкт и заставлял его потом где-нибудь в углу горько плакать. Теперь уже трудно сказать, какова была истинная причина его слёз: то ли он плакал из-за досады на себя, на своё неумение реализовать физические желания, трусость, то ли сетовал на рыжеволосую местную красавицу, за то что та не обращала на него никакого внимания. Неизвестно. Однако итогом первых неудачных попыток стал печальный факт: Ёся мог близко общаться только с женщинами лёгкого поведения, и то во время попоек в состоянии алкогольного опьянения. Никогда, ни с кем и нигде у него не получалось сделать «это» в трезвом состоянии, с нормальной женщиной. Конечно, в такой ситуации о семье и речи быть не могло, и он, отказавшись однажды навсегда от желания и возможности завести семью, на все сто процентов отдался любимой работе, сделав её делом всей своей жизни или точнее – той её части, в которой ему была дана возможность самореализации.
Смена большого начальства в декабре 1938 года обозначилась новыми «чистками» в рядах НКВД. Вокруг Иосифа Адамовича менялись лица, на место одних приходили другие, но это нисколько его не беспокоило, он продолжал планомерно и чётко выполнять своё дело. Возможно, именно из-за соблюдения хладнокровного спокойствия старшему лейтенанту удалось избежать первой грозной волны перестановок, его эта волна как будто обошла стороной, словно он стоял на камушке, о который она шлёпнулась и, лишь разбрызгав в стороны солёную воду, отхлынула.
Следует отметить, что каждый новый начальник сначала скептически относился к Иосифу Адамовичу – сотруднику сомнительного происхождения, но уже после первых блестяще выполненных поручений отбрасывал какие бы то ни было сомнения в отношении его неблагонадёжности. Да и характеристика в его личном деле не давала повода сомневаться в нём. Помимо этого, кому не хочется иметь под рукой профессионала, за счёт которого всегда можно красноречиво щегольнуть достижениями перед начальством. Итак, к 1940 году Иосиф Адамович, несмотря на своё сомнительное происхождение, заслужил уважение начальства, коллег, товарищей по партии. Теперь он уже находился на той стадии развития, когда его положение позволяло ему самостоятельно принимать важные решения, отдавать указания. Ему уже не требовалось «отмашки» старшего для проведения того или иного мероприятия, у него были своя наработанная агентура и связи по всему НКВД, за которыми к нему обращались другие, менее трудолюбивые и удачливые сотрудники.
Молодой, опытный, уважаемый всеми чекист Ёся уже успел почувствовать не только вкус власти над подследственными, но и над сослуживцами, подчинёнными. Это оказалось новым, приятным ощущением, всякий раз при наступлении которого он испытывал нечто похожее на то, когда по телу растекается коньячное тепло: оно сначала слегка опьяняет голову, а затем ненавязчиво проникает в самые кончики пальцев рук и ног, разогревает их. Не отдавая себе отчёта в том, что он «подсаживался» на это ощущение как на наркотик, Иосиф Адамович, принимая как должное происходившие с ним события и верно служа идее, подсознательно сделал стремление получать такого рода удовлетворение (чувствовать вкус власти) стимулом своего личностного развития. Вот именно в этот момент, после взлёта, Иосиф Адамович упал с набранной высоты.
В этот момент тишина кабинета была нарушена и дремотные воспоминания Иосифа Адамовича прерваны новым отчаянным мушиным звонким щелчком о стекло. Чекист с присущей ему молниеносной быстротой схватил газету, свернул её в трубочку и хлопнул ею по подоконнику – муха успела отлететь в сторону, уселась на пыльную бордовую бархатную штору с жёлтой бахромой по краям и с невозмутимым спокойствием принялась потирать задние лапки, торчащие из блестящего зелёного тельца. Не омерзение, а чувство солидарности испытал Иосиф Адамович при взгляде на насекомое. Ему показалось, что есть какое-то обстоятельство, которое объединяет, роднит его с этой несчастной, бьющейся о стекло мухой. Такого рода рассуждения пугали Иосифа Адамовича, привыкшего не к философии, но к действию. Он не желал примириться со своей сегодняшней излишней сентиментальностью. Он ещё раз тоскливо взглянул на муху, швырнул в сторону газету и уселся на место, за полированный светло-коричневый письменный стол, на котором в левом углу белой краской был проставлен инвентарный номер: ГБ-У4-ОТ7-233664. Он наизусть знал этот номер, за годы сидения за этим столом он изучил его вплоть до каждой чёрточки и завитушки до такой степени, что порой ночами вскрикивал во сне от ужасных цифр и букв, очертания которых то приближались, становясь гигантскими, то отдалялись, принимая еле различимые размеры. Особенно он ненавидел вторую цифру шесть: она никак не походила на первую – была толще и меньше, казалась какой-то приплюснутой сверху, словно чья-то невидимая рука давила на неё.
И вот в тот самый момент, к концу 1940 года, когда высота была набрана, начались новые предвоенные «чистки». Новое начальство, на месте которого вполне мог оказаться Иосиф Адамович, чья кандидатура, несмотря на большой профессиональный опыт, не прошла назначение из-за требований по возрасту (он был ещё слишком молод для руководящих должностей такого уровня, во всяком случае, такова была официальная версия отказа), с первого взгляда невзлюбило Иосифа. Это-то и стало причиной самой главной катастрофы в жизни простого честного сотрудника Четвёртого управления. Руководствуясь критериями, разработанными специально для подбора кадров в «органы», и помня о том, что проверять нужно всех родственников вплоть до пятого колена, майор (новый начальник Иосифа Адамовича) тщательнейшим образом изучил личное дело старшего лейтенанта. В деле, по непонятным для майора причинам, не было написано ни слова об истинной национальной принадлежности Иосифа Адамовича. Каким образом, чудом в соответствующей графе появилась запись «русский», никто из ответственных сотрудников не смог майору внятно объяснить. Видимо, звезда, загоревшаяся однажды над Иосифом без его ведома, так же без его ведома и погасла. Судьба сыграла с ним злую шутку: именно его имя, которым он так гордился и защищался, предало его в руки хвалёного им же самим советского правосудия. В предвоенный трудный период для начальства не было ничего проще, как сначала «отстранить», а потом и «выслать» эту преданную до самоотверженности правому делу щепку – Иосифа Адамовича. Что, собственно и сделали, несмотря ни на какие положительные характеристики, которыми была переполнена папка «Личное дело сотрудника 19-85». «Случайность! Роковая ошибка!» – так склонен был думать сентиментальный Ёся. Теперь он сам, как та жалкая маленькая беспородная собачонка, был сбит тяжёлым ударом каблука прямо в висок; но в одном ему повезло, характеристики всё же сыграли свою роль: его делу была присвоена «вторая категория» (это означало не расстрел, а 8 лет лишения свободы, однако с возможностью пересмотра).
