Александровичу, а он мне спокойно, нравоучительно: – А разве я о чем-нибудь просил? – Нет. – Значит и никакого вопроса нет.
От такой самоуверенности я опешил, промычал что-то и повесил трубку. Убежден, Стрижов меня разыграл. Он знал о сигнале в Москву. Знал, что будет вопрос. И, воспользовавшись случаем, красиво напомнил, что без него там на месте ничего не делается и делаться не должно.
Наблюдал я за Стрижовым в разных ситуациях и всегда удивлялся его способности использовать момент и обратить его в свою пользу. Он хорошо усвоил известное правило: признавать ошибки, собственные из них не преуменьшать, а чужие не преувеличивать. Не гнушался лишний раз произнести ничего не стоящие, но могущественные слова «Пожалуйста» и «Спасибо». Знал еще что-то подкупающее людей, вроде Краузинского: «Голова…».
Монтаж двух объектов Стрижов провел отлично, преподав образец подобного рода дел. Кто же его похвалил? А никто. Так между собой отметили. А вот, чтобы принародно – нет. Давно уже отвыкли от добрых слов. И не только потому, что забыли практическую их полезность. Как же можно выделить Петрова не обидев Иванова, когда столько лет талдычили о стандарте, равенстве, равных способностях и равных возможностях. Хотя прекрасно видели и знали, что Петровы и пахать, и мешки таскать, и на сенокос, и на уборку, и чертежи пластать. Ивановы же, всё в большем и большем количестве – ни того и ни другого, вечно больные, с какими-то справками, не позволяющими, не разрешающими. Придешь к такому больному в сад – пашет он там не хуже Петрова. Неудовольствия же всего – на десятку меньше. Вот и сейчас по прошествии нескольких лет и зарплата отпущена и лозунги соответствующие произнесены. Нет, где было поровну – снова всем поровну, всем на 40% больше, хотя надо бы с разницей в 2 – 3 раза, чтобы не сидели, не болели, а шевелились не только на огороде или в спекулятивной палатке, а и на полезной для общества службе.
Вообще наш реальный социализм сделал всё, чтобы убить в человеке умение и желание работать красиво (в том числе гордиться талантом и способностями собратьев по труду). Понятно это не касается разного рода одержимых, одаренных и гениальных людей – они вне закона и свое достойное место всегда найдут. Хотя более благоприятные условия и для них были бы не лишними. Но ведь благополучие общества не в них. Они, как цветы в доме: украшают, радуют, повышают настроение, но можно и обойтись (да и каждый ли день они у нас). А в людях, будем говорить, средних возможностей, по-своему талантливых, неординарных, тех, что придумывают, умеют делать то, к чему не способны другие, и в конечном итоге определяют движение общества вперед.
Они обычно сложны, часто имеют плохой характер, не вписываются в общепринятый поведенческий стандарт, иногда пьют, изменяют женам. Когда-то демонстративно не ходили на собрания и не занимались политучебой. Потом не признавали ни Горбачева, ни Ельцина. Сейчас не верят болтовне о все искупающих выгодах рыночных отношений. Но, как умеют работать, когда понимают, что это действительно нужно и полезно.
Какое мне дело до писклявого крика нашего бывшего главного инженера С.И. Самойлова по поводу небрежно повешенного на стене чертежа при рассмотрении проекта у него на техсовете? Если затем, выслушав доклад авторов и выступления остальных членов совета, он поднимался и в заключительном слове давал такое обобщение представленному и так четко ставил задачи, как этого не мог сделать никто ни до, ни после, если вообще любое его выступление было образцом глубочайшего понимания проблемы, чего бы она не касалась, и если, наконец, он к тому же был превосходнейшим организатором производства.
Как можно было относиться также к бывшему главному конструктору Б. Павлову, который, может, был не так уж деловит и немножко барин? Но зато – прекрасный оратор, приводил своими выступлениями в восторг слушателей, был незаменим в затрапезных беседах, всегда с иголочки одет, а личный автомобиль ухитрялся вымыть, не оставив на блестящих черных штиблетах ни капли воды.
Разве можно было не простить каких-либо недостатков другому главному конструктору Г. Химичу? Великолепному специалисту и дипломату, способному почти мгновенно дать оценку трем вариантам разработки, принять один из них и при этом никоим образом не обидеть зацикленных на своих идеях авторов остальных. Способному одним своим присутствием и общими разговорами, казалось, об одной погоде разрешить все споры на каком-нибудь остановившемся монтаже?
Можно ли было поднять руку для наказания за выпивки на конструктора Г. Белоглазова разработчика стройзаданий на проектирование фундаментов под прокатные станы? Если он выдавал на гора в два раза больше чертежей, чем любой из самых опытных его коллег.
А как следовало воспринимать главного конструктора машин непрерывного литья, у которого, как и у всех нас, есть им недовольные и, возможно, даже обиженные? Но ведь это он в свое время увлек идеей весь завод, собрал вокруг себя команду единомышленников и в три месяца (вечерами и ночами!) разработал с ними проект первой опытной криволинейной установки непрерывной разливки стали. Затем так же сверхсрочно организовал ее изготовление, пуск и демонстрацию премьеру А. Косыгину. Первым у нас осуществил продажу крупной лицензии в Японию. И он же человек необыкновенной щедрости и удивительных способностей не только в работе, но и в быту. И дом срубить не такой, как у всех, и рыбу поймать там, где у других никак не ловится.
Мой друг Соколовский многим, недостаточно его знавшим, тоже не нравился и, похоже, внешне даже по делу. Но какой был конструктор, какой «свинтопрулист» в работе и в компании! Будучи смертельно больным упросил нас вопреки врачебному запрету принять его на работу с гарантией, что он уйдет сразу же, как только признает свою несостоятельность, и сделал так буквально за месяц до смерти. Что нам сохранить в памяти – его грехи или дела?
А вот, в наше время, молодой талантливый конструктор А. Ласточкин. Один из первых освоил вычислительную технику, первый нарисовал на машине проект стана. И опять – черт возьми! В дни известной антиалкогольной кампании попал в вытрезвитель, как-то был лишен водительских прав не то за выезд без них, не то еще за что-то в этом роде. Но теперь уже общество созрело для того, чтобы с удовольствием копаться в чужом грязном белье. Состоялись, как будто он не был наказан по закону, унизительные разбирательства с обсуждениями и надлежащими выводами. Сейчас Ласточкин пишет своим друзьям из дальнего зарубежья. «Недостойное», с моих возрастных позиций, поведение молодых людей (как «плохих», так и «хороших») –
