Я не была расположена говорить об этом: "Ну ладно, я знаю, что была в Нью-Йорке и провела ночь с кем-то, похожим на тебя, но, как я сказала, он действительно вел себя не так, как Карлос, которого я знала всегда".
"Нет, я серьезно, Мэгги. Я не был в Нью-Йорке в феврале". Он говорил чрезвычайно серьезным голосом.
Я призадумалась на мгновение и удивилась, зачем бы ему врать о чем-либо подобном. Кто-то там был, это несомненно. Но как бы там ни было, что это за странная шизофрения? И вдруг меня озарило -какой удивительный новый уровень предложил он всем. Какой новый чудесный трюк.
Теперь нельзя больше просто встретить таинственного мистера Кастанеду, поймать его в ресторане, позвонить ему и так далее. Нет, отныне и впредь в его аппарате есть новая уловка. Даже если кому-то и удастся где-нибудь поймать Карлоса и поговорить с ним подробно, что достаточно трудно, нет абсолютно никакой уверенности, что это действительно был он. Теперь их было двое, двойники, дубли, делая одного реального еще более недоступным, чем раньше. Мистер Метафизик! Он снова выбил у меня почву из-под ног!
25
Хлопанье вороньих крыльев... К. Дж. всегда возвращает его в скучный мир бюргеров. Карлос изо всех сил старается отпустить мальчика. Но он также пишет об индейцах, которые действительно существуют в своих ботинках и с ремешками для длинных кривых ножей, щурясь из своих удивительно сморщенных глазных впадин, как на цветной иллюстрации в "Нэйшнл джиогрэфик" иди еще где-нибудь. Они действительно имеют эти любопытные синкретические верования, которые Карлосу пришлось познать и понять, по крайней мере, до некоторой степени. Все это есть в его книгах, и поначалу он был довольно аккуратен, стараясь точно излагать все это. Конечно, он всегда вставлял много от себя в свои книги, и истина в том, что они никогда не были чисто антропологическими и никогда не задумывались как таковые. В конце концов, разве Уолтер Гольдшмидт, постоянно проживающий в УКЛА корифей, не назвал в своем блестящем введении "Учение" этнографическим и аллегорическим? Разве старик не употребил слова аллегория, как бы говоря, что Карлос смешивает здесь определенные уровни?
Поэтому ни для кого не было секретом, что какая-то часть материала в книгах Карлоса является абсолютно подлинным фактом реального мира, тогда как другая предположительно имеет чуть более субъективный характер. С самого начала Карлос занимался тем, что соединял эти маленькие истории, эти заключения, реальный опыт, полученный в пустыне, сны и подлинные диалоги с десятками информаторов -переплетая все в одно целое с деталями своего довольно светского лос-анджелесского образа жизни. Он писал о К. Дж. с самого начала -фактически, посвятил книгу ему - и поэтому, когда ему стало ясно, что он должен прекратить свою безумную любовь к мальчику, он начал думать о разлуке метафорически. У него это превратилось в одержимость, это мучило его в снах, и, когда он наконец сел заканчивать "Сказки о силе", это доминировало в настроении. Разрыв с К. Дж. стал необходим - в том смысле, что содействовал его преображению из ученика в человека знания.
Никто не обращал внимания, что в журнальных статьях это появлялось повсюду. Правдивость книг Кастанеды была весьма проблематичной, и в средствах массовой информации целые месяцы не утихала полемика по этому поводу. Когда Пол Райзман, антрополог из Карлтон-Колледжа, написал благоприятный отзыв обо всех трех книгах для "Нью-Йорк тайме букс ревью", писательница Джойс Кэрол Оутс откликнулась на него письмом, в котором подвергла работу Кастанеды сомнению как слишком гладко и совершенно построенную, чтобы описывать подлинные события. Он придал порядок реальному миру, внес в него романический импульс и безупречные диалоги, и у госпожи Оутс появились подозрения. Одну из первых действительно длинных журнальных статей написал Джон Уоллис для "Пентхауза". Это был длинный рассказ о преподавании Карлоса в КУЙ, основанный на записях, сделанных во время занятий, и копиях диссертации, которые сделали Роузи, Расе и другие. Когда журнал "Сайколоджи тудэй" захотел опубликовать беседу с Кастанедой, Карлос нарушил давнишнее правило, разрешив Сэму Кину записать на магнитофон разговор о доне Хуане, шаманизме и феноменологии. По рекомендации Неда Брауна Карлос дал несколько интервью непосредственно перед выходом "Путешествия в Икстлан". Неожиданно его имя появилось повсюду - в "Харперс", "Нью-Йорк тайме", "Роллинг Стоун", "Виллидж войс", внезапно появились десятки статей, отзывов, бесед и мнений о главе нового мистицизма. Но они имели один и тот же недостаток: все они ловили Кастанеду на словах, и, таким образом, апокрифические книги стали просто частью мифологии.
Когда репортер журнала "Тайм" начал задавать вопросы о Сесаре и Сусане, о Перу и прочих элементах его биографии, Карлос понял, что игра началась. В своих поисках репортер "Тайм" раскопал членов семьи Арана, живущих в Лиме. Они не имели известий от Карлоса в течение многих лет и были отчасти удивлены, услышав о его успехах в Штатах. Сесар дал репортеру фотографию Карлоса, сделанную по окончании ЛАОК, которую семья получила в писыле 13 лет назад. Таким образом, журнал получил некое доказательство, которое противоречило версии Кастанеды о жизни в Бразилии среди теток и интеллектуалов. Они имели реальные улики, и Карлос знал об этом. Это был самый зловещий знак для того, кто стер личную историю, и потому, сидя с репортершей из "Тайм" высоко над Малибу на месте магов, Карлос Кастанеда ухмылялся, глядя на океан, и становился неземным.
"Просить меня подтвердить мою жизнь, выдавая биографические подробности, - это все равно что использовать науку для того, чтобы обосновать магию, - сказал он. - Это лишает мир его магии и превращает всех нас в дорожные столбы с табличками".
Подробная история Кастанеды появилась в журнале "Тайм" 5 марта 1973 года. На страницах этой биографической статьи постоянно цитируются критики и сторонники, каждый из которых имеет свое собственное мнение о существовании дона Хуана и о ценности работы Карлоса. Пересказывается его собственная туманная история о жизни в Бразилии и Аргентине, а затем и в Голливуде. Используя иммиграционные записи, школьные документы и информацию, полученную от семейства Арана, журнал установил, что реальный Кастанеда родился на Рождество 1925 года не в Бразилии, а в Перу, в несколько более скромной среде, и получил образование в Кахамарке и Лиме, а не в Бразилии и Италии. Статья произвела настоящий переполох в УКЛА.
"Я знаю, легко говорить после случившегося, но, когда я в первый раз встретил Карлоса и позднее, он говорил мне, что происходит из Бразилии, оттуда уехал в Италию, затем в Аргентину, а оттуда в Штаты. Были кое-какие особенности, которые я все время отмечал в его манерах и которые постоянно твердили мне: "Перу", и я не знал почему, -говорит Дуг Шарон. - И я говорил, что это потому, что он латиноамериканец, а у латиноамериканцев много общего. Но, когда появилась эта статья в "Тайм", она удивила меня, но тогда я сел и задумался над этим. И я сказал, что эти подозрения оказались правильными, в конце концов".
Вскоре после выхода статьи Джим Квебек натолкнулся в студенческом городке на Карлоса и его подружку Нэнни. Карлос казался в замешательстве из-за оборота, который приняла эта полемика. Нэнни была как всегда общительна и трещала о том, как она собирается сменить профилирующую дисциплину с социологии на журналистику, о чем она говорила и раньше, но что при данных обстоятельствах было особенно странно. Здесь был Карлос Кастанеда, молча стоявший, глуповато улыбавшийся и смотревший вниз на свои ботинки, - а Нэнни все продолжала распространяться о дисциплине, которая угрожала разрушить уже пошатнувшееся доверие к Карлосу. Было забавно видеть его в смущении. Ясно, что он не хотел говорить о статье в журнале, но Квебек и не настаивал. У него давно выработалось терпимое безразличие к абсолютной истине историй Карлоса. Откровение о том, что тот был не из Бразилии, а из Перу, не стало большим потрясением. Квебек подозревал что-то такое с тех пор, как однажды, зная о том, что Карлос был родом из Южной Америки, попросил его немного помочь с португальским языком. Карлос наотрез отказался. Он закрыл уши руками и сказал, что этого языка он не желает слышать.
Это было странно. Бразильцы говорят по-португальски. Язык же, которого они не хотят слышать, - испанский, на котором Карлос говорил все время. Статья в "Тайм" помогла прояснить несообразности.
"Он не хотел говорить о Бразилии, потому что ничего не знал о ней, говорит Квебек, - и не хотел говорить о Перу, потому что знал слишком много".
Пародии на Кастанеду стали появляться в нью-йоркских газетах и журналах. Великий Страх снова царил в Хейнз-Холле, и бушевали споры среди академистов, критиков и друзей, у каждого из которых было свое особое понимание того, о чем писал Кастанеда.
