Всякий, кто прочтет эти строки, вправе возмутиться — как же называть тогда офицеров — торгашами, спекулянтами, бизнесменами, предпринимателями? Как хотите… Хоть горшком назовите… Они не хуже и не лучше тех, кто служит в Москве, Ростове, Мурманске, на Дальнем Востоке.
Чем вынужден был заниматься офицер российской армии в последние годы? Дабы прокормить семью — или уходить из армии, или искать «нелегальный» приработок на стороне. Далеко не всем это удавалось. Не позволяла служба, не всяк смел тут ухватить, а там втридорога продать. Иным было просто противно. В конце концов — они офицеры. Однако как странно звучит теперь это некогда высокое и чистое слово — «офицер».
Тот, кто «не смел и не сумел», кто по-прежнему офицер, то есть беден и горд, слывет не иначе, как дураком и неудачником. А в «дураках» оказались очень многие. Особенно кому нечего продать.
Сегодня предельно ясно — армия и бизнес несовместимы. Хотя, думаю, процентов десять российских офицеров считают иначе. Это те, кто прикрываясь мундиром, еще носят погоны так, на всякий случай, и даже изображают служебное рвение, но мыслями и душой они уже там, «в мире денег Адама Смита». Эти люди потеряны для армии. Более того, они опасны для армии. Все что было им дорого вчера — боевое братство, товарищи по подразделению, совесть и честь офицера — теперь превратились в ненужный хлам. Девальвируются их взгляды, выжигаются чувства. Форма нужна лишь для благочинного прикрытия коммерческих делишек.
Нет, я не против коммерции и предпринимательства. Снимаешь военную форму и волен идти хоть в сторожа, хоть в миллионеры.
Став министром обороны, Павел Грачев быстро разглядел, сколь пагубен для армии даже запах коммерции. Он сделал многое для того, чтобы содрать торгашескую рясу с офицерских мундиров.
Но только ли в ней дело. Признаемся, офицеров на дорожку коммерции толкнуло родное государство. Да что там толкнуло, гнало пинками. Начиная с 1985 года, с началом перестройки, армии уготована нищенская судьба. Не среднего достатка, как порой оправдывались правительственные чиновники, а именно полуголодного, полуодетого, вечного просителя…
Я помню то чувство стыда и унижения, когда на станции метро «Пушкинская» вывешивались объявления — требуется оператор уборочных машин, то бишь обычная уборщица, и указывалась сумма оклада. Когда там предлагали 500 рублей, мне, подполковнику, закончившему высшее военное училище и академию, прослужившему более двадцати лет в армии, помотавшемуся по свету без крыши над головой, родной начфин выдавал на руки лишь три сотни. Когда же родное ведомство отвалило наконец полтысячи, метрополитен обещал 700.
Я не говорю о водителе троллейбуса, который стал притчей во языцех и всегда имел больше пилота, поднимающего в небо стратегический бомбардировщик.
В октябре 1993 года телеканал «Останкино» сообщил официальные цифры — зарплата в 30 тысяч — нижний уровень нищеты. Подчеркиваю, нижний. Денежное довольствие лейтенанта в те месяцы было примерно 80–90 тысяч. А в семье, как правило, неработающая жена (в гарнизоне работать негде) да детишки. На троих считайте нижний уровень, а коли на четверых?..
И так не год, не два — десятилетие. Осенью 1994 года «Независимая газета» сообщила — прапорщик в президентской охране получает больше армейского полковника. Газета назвала это геноцидом, развязанным против собственной армии.
Вот почему, говоря, казалось бы, о благополучной и сытой Западной группе войск, я раз за разом возвращаюсь к проблеме нищеты нашей армии.
Вся «дойч-марочная» четырехлетняя история группы прошла под нищенской звездой российского офицерства. Она диктовала правила жизни и службы в ЗГВ, возможности попасть в «валютный рай» или остаться за его бортом, размер мзды и весомость подарков, отправляемых в Москву. Это первая мысль. И вторая. Чтобы раскрыть ее, хочу напомнить безусловно историческое событие, почему-то не замеченное как отечественными, так и зарубежными историками. Событие, которое имело решающее влияние на умы и сердца крупного чиновничества в России. А именно — смерть члена Политбюро, первого секретаря Московского городского комитета КПСС Виктора Гришина. Всемогущего, легендарного Гришина, долгие годы вертевшего многомиллиардным хозяйством города-гиганта, как собственным мизинцем.
Он умер в очереди за нищенской пенсией!!
Это был страшный удар по сознанию чиновничества. В том числе, конечно, и военного. Смерть Гришина стала сигналом бедствия. Пришло время хапать. Сколько можешь, пока руки носят, пока ноги держат. Хапать на одну, на две жизни. На детей, на внуков, на правнуков, на тех, кто еще в чреве матери, и на тех, которые не зачаты.
Что же касается примеров для подражания, их уже было достаточно в нашей стране. Одним словом, никто не хотел умирать… Умирать в очереди за грошевой пенсией.
Нищета стояла на пороге нашей армии. Российская нищета писала неписаные законы Западной группы войск.
Редкий генерал в группе проходил службу в «одиночестве». Как правило, на разных должностях служили и работали во благо ЗГВ генеральские домочадцы — зятья, невестки, братья, сестры, не говоря уж о дочерях и сыновьях.
Право, не знаю, с какого высокопоставленного родственника и начать? Не стану врать, родственников Президента в группе не встречал, а вот брата экс-вице-президента, подполковника Руцкого знавал.
Ну а уж званием да родством пониже — этих хоть пруд пруди.
По принципу «а мы что — хуже» действовали наиболее влиятельные полковники. Тут пристроить свое семейство удавалось не всем, не по чину, как говорят.
Выпадали из этого ряда подполковники, майоры, тем самим бы задержаться, не до братьев-сестер. Но была особая категория ЗГВ — прапорщики. Глядя на них, часто думал — удивительную «касту» мы создали в армии. Доблестный представитель этой «касты», старший прапорщик, «продовольственник» 3-го городка Вюнсдорфа, мог ли он позволить служить своему сыну в Забайкалье или на Дальнем Востоке?
Это ниже его «прапорщицкого» достоинства. И потому сын служил, конечно же, в группе.
Однако происходили и более удивительные события. Волей-неволей я сам оказался участником такового.
Скажу прямо: журналисты центральных военных изданий были окружены в группе достаточным вниманием. Нас постоянно принимал Главком, выслушивал, помогал. Видя такое отношение к прессе первого лица группы, подобающим образом относились к нам и подчиненные Бурлакова.
Казалось, что для нас нет закрытых дверей, любая проблема, в принципе, разрешима. Но жизнь однажды развеяла мои заблуждения. Случилось это накануне окончательного вывода. Ко мне в корпункт журнала позвонил офицер автомобильного батальона. Батальон этот обслуживал управление штаба ЗГВ. Так вот, офицер предложил заменить водителя на моей служебной машине. Я наотрез отказался. Каково же было мое удивление, когда на следующий день мне представили другого шофера — вольнонаемного служащего Вооруженных Сил.
Почему это случилось, никто не мог объяснить. Комбат мямлил и кивал на вышестоящее начальство, командир полка обещал разобраться, но прошел день, другой, третий, а прежний водитель не возвращался.
Не хотелось идти к Главкому по такому поводу, и я смирился. Водитель попался никудышный, машину не знал, следил за ней плохо, а однажды исчез совсем. Вместе с командиром полка полковником Лавровым мы стали разыскивать подчиненного. Каково же было наше искреннее удивление, когда узнали — он убыл в командировку. Меня и командира полка даже не соизволили поставить в известность.
Хочешь-не хочешь, воображение рисует облик этакого всесильного генеральского отпрыска, который просто плюет на своих начальников. Увы, нас ждет разочарование, дорогой читатель, за спиной водителя только… мама. Да, да, одинокая женщина, вырастившая двух сыновей. Правда, ей удалось старшего определить в военное училище, а потом послать в Германию, следом за братом в ЗГВ приехал и младший, а потом и его жена с ребенком. Словом, собралась вся семья.
Кто она, эта одинокая мама? Всего лишь рядовая телефонистка на групповом узле связи, которая умеет устроить своих сыновей получше любого генерала. А мы все тычем пальцем — генералы, генералы… Хотя, думаю, что и здесь не обошлось без доброхотов-благодетелей. Не знаю, в каких они чинах-званиях, но уверен — без их крепкого плеча не вытащила бы мать-одиночка всех сыновей, невесток, внуков в Германию. Вот так…
Однако я рассказываю об этом не для того, чтобы создать впечатление, якобы ЗГВ была каким-то особым оазисом семейственности. Совсем нет. Семейственность — проклятие нашей армии.
Председатель правительства России В. Черномырдин и его министры в Вюнсдорфе На улицах Бонна. Генерал-майор Ю. Иванушкин подает милостыню. София Ротару на сцене Вюнсдорфского Дома офицеров (ЗГВ).
Апрель 1993 г. г. Зерноград Ростовской области. Прибывший из ЗГВ авиаполк увидел вот такую картину. Здесь будет город заложен. Дом в Беелитцах, в котором жил Э. Хонеккер. Эрих Хонеккер и Маргарет Хонеккер в Беелитцком госпитале ЗГВ Начальник госпиталя полковник В. Пичугин с историей болезни Хонеккера, которую у него пытались купить. ННА ГДР была одной из самых боеспособных армий в Европе. Теперь ее нет… Берлин. Продается с лотков форма бывшей ННА ГДР Привычная картина. В ЗГВ грузят контейнеры. Прощайте, друзья!.. Последняя надпись. Монумент в Трептов-парке в Берлине. Реликвии, которым мы поклонялись, теперь идут на металлолом.
В прежние времена то и дело поднималась проблема «сынков». Главным аргументом «защиты» был тот, что и «сынки» имеют право на выбор профессии. Но разве о праве идет речь?
