Ведущий (самоиронично). Ну, может быть, это просто сговор.
Васильев (возмущенно). Не-е-т.
Дмитриев (ехидно). Это весеннее обострение.
Вайнштейн. Конспирологическая точка зрения. А на самом деле мода определяется за три, за четыре, за пять лет, потому что, во-первых, существуют тренд-бюро, таинственные фирмы, которые создают модные прогнозы. В них работают команды социологов, культурологов, экономистов, специалистов по тканям, историков моды. И они создают альбомы тенденций. Эти альбомы затем по высоким расценкам распространяются среди дизайнеров, привилегированных клиентов…
Васильев (наконец, дождавшись своей очереди). Я работал в таком бюро. На пять лет, конечно, никто ничего не может предвидеть. Ткани делают всегда за три года. За четыре никогда. Они выйдут из моды, мы тогда не можем их продать. Но все мы смотрим телевизор, читаем газеты, романы. И все, что происходит вне нас, влияет на формирование психологии тех людей, которые будут оформлять альбомы трендов. Война в Ираке, Палестина, наркотики, бедность (которая сейчас очень модна) — отсюда стиль деструкции, «милитери»… Есть специальные салоны тканей; главный, конечно, «Премьер-визьон» в Париже. Туда съезжаются все фабриканты. Приходят клиенты, кутюр, пред-апорте, вообще массовка, они заказывают определенное количество метров или километров той или иной расцветки…
Ведущий. А за счет чего принимается решение, как они понимают, что это будет носиться?
Васильев. Так же, как с выбором имен — мы не знаем. Они приходят и вдруг заказывают розовое — и розовое — и розовое. И фабрикант понимает, что роза в этом сезоне пойдет хорошо. Значит, через два года все розовое будет в моде. Или блекло-зеленое. Или лиловое. Или в горох. Почему так случилось? А потому, что мы послушали музыку. А потому, что мы съездили в модную страну. Мы долгое время не говорили о мусульманской одежде. И внезапно мы понимаем, что женщины разделись совсем догола, у них голый живот в 35-градусный мороз, и скоро всем понравится закрываться. (Ведущий. Для того, чтоб потом открываться.) Шанель сказала: в моде то, что не модно. И если мы не будем следовать этому закону исключения, мода не будет двигаться вперед. Но предугадать — куда, с математической точностью мы никогда не сможем.
Дмитриев. Вопрос о том, можно ли спрогнозировать моду, для литературы не имеет никакого значения. Для литературы существенны две вещи. То, что произошло в истории, то есть как меняется человек. И что он из себя представляет. С появлением готового платья человек изменился существенно, я убежден. Потому что и наше отношение к моде совершенно иное, чем у человека, который заказывал платье портному. Заказать платье портному это огромное событие, протяженное во времени. Ты приходишь в магазин, выбираешь с приказчиком материал. Во-первых, модный, во-вторых, по твоим деньгам и, в-третьих, так, чтобы не оплошать. Потом ты идешь к портному. Опять же, он должен быть по твоим деньгам, но и такой, который не опозорит. И ты с портным работаешь и как кутюрье, и как модель и как манекен. Сейчас…
Васильев. И ты должен думать всегда о своей фигуре. Чтобы не растолстеть от одной примерки к другой. В то время, как сегодняшний человек знает…(Дмитриев. Конечно.)… что… (Дмитриев. Ну, выкинул и все.) …одежда так дешева… Поэтому у нас формы, извините…
Дмитриев. Это уже другой вопрос. Но тем не менее. Отношение к вещам было куда более сакральное — до готового платья, до массового производства, до общества потребления. Человек решительно изменился в этом смысле. И есть второй момент, о котором я хотел сказать по поводу моды. Русской литературе присуща руссоистская традиция. Противопоставление человека естественного и человека как бы не естественного. Совершенно замечательно это реализовано в «Анне Карениной» у Толстого. Помните, когда Стива Облонский принимает Левина в модном ресторане «Славянский базар» (важная черта: там не меняют им скатерть, а поверх грязной скатерти кладут чистую; это мощный знак). И они едят модные устрицы. Они всегда модные, со времен Василия Львовича Пушкина, наверное. И Левин такой весь естественный, а Стива Облонский такой весь такой западный, неестественный. Светский человек. Но мысль Толстого в том, что всякий человек естественный. И когда Стива приезжает к Левину продать лес и поохотиться на вальдшнепов, он что говорит? а сделай-ка мне яичницу, и когда несут яичницу, говорит, ой, моя любимая глазунья. То есть в глубине души он тоже естественный человек. А модник считается человеком не естественным. Онегин приезжает в деревню и, наглец такой, продолжает пить красное вино стаканом, ну что же это такое, а?..
Но вот сейчас для современной литературы, мода, в общем-то, не актуальна, как ни странно. Это не имеет того сущностного значения, какое имело в «Шинели» Гоголя. Сейчас «Шинель» Гоголя, в буквальном смысле, невозможна. Современный человек выпал из мира вещей. Мы от вещей отчуждены, мы их не создаем. Теперь есть модели, они на подиумах. Мы можем любоваться на них, это уже нас не касается, понимаете ли? С одной стороны, мы все время жалуемся на то, что нас давит со всех сторон мир моды. С другой, посмотреть бы, как он давит? мы его и не замечаем практически, мы в том не участвуем. Купил, продал, и все.
Васильев. Зависит от темперамента. Я думаю, что есть… (Дмитриев. Есть мода на шопинг, это болезнь.) Это не болезнь. Это лечение. Женский шопинг — это профилактическое лечение от депрессии. Когда мы делаем покупки, мы создаем себе условия счастливой жизни в будущем. Покупая новую пару туфель, вы скажете: мои подруги все умрут от зависти.
Ведущий. И все они умрут, а счастья все равно нету.
Дмитриев. Тогда надо снова идти в магазин.
Ведущий. А в советском обществе не было моды?
Дмитриев. Там была протестная мода. Ну, стиляги, да? Это мода вызова, направленная на то, чтобы дезавуировать или уничтожить некие табу. Она ближе как раз к боевой раскраске индейцев. Я помню, как в 70-е годы, в начале, в Московском университете очень модно было ходить (мы с Сергеем учились на одном курсе, и он не даст соврать), ходить в солдатских шинелях, со споротыми погонами, даже в кирзе иногда. Но при этом поднятый воротник — такой Грушницкий…
Иванов. «Моя серая шинель, как печать отвержения».
Дмитриев. Именно так. «Моя серая шинель, как печать отвержения». По всему филфаку топали кирзой такие задумчивые, мечтательные, похмельные слегка люди. Я некоторых из них вспоминаю с удовольствием.
Васильев. Я заканчивал школу-студию МХАТ. И там молодые люди очень любили шинели. Но скажу еще кое-что о свободе. Считается, что свобода и мода неразрывны. Но вспомните о том, какова мода была в нацистской Германии. Недавно вышла чудная книга «Наци-Шик», там рассказывается, насколько тоталитарное общество способствовало развитию некоторых тенденций моды для элиты: дамы, шляпы и меха. Вспомните, что такое были трофеи, которые советская армия вывезла из Германии, Австрии, других стран. Это были сплошь образцы моды. Чернобурки, гранат, потрясающие панбархатные платья…
Ведущий. Хотя, простите, что я вклиниваюсь, были случаи, когда жены советских офицеров в Германии появлялись на приемах в немецких ночных рубашках, потому что они принимали их за платья.
Васильев. Нет, это было не в Германии. Таких случаев было три. В Рижской опере, в Одесской опере и, кажется, в Литве. В моей коллекции есть такие ночные рубашки. Они такие потрясающие, в кружеве, из невероятного заменителя шелка, у них такие завязочки, такой хороший бантик, и они черного цвета. Так что, конечно, для несчастных советских женщин это было вечернее платье.
Дмитриев. И еще один штрих. Моя мама вспоминала, что у послевоенных жен офицеров в Литве была мода на три перчатки. Потому что они где-то видели: одну перчатку надеваешь, а другую держишь в руке. Но они не поняли, что в руке — вторая перчатка, и всегда в магазинах требовали третью.
Ведущий. Мода и свобода идут рука об руку, хотя иногда и тоталитаризм моде помогает. Мода часто взрывает, разрушает тоталитаризм изнутри. Можем мы сказать, когда в советскую эпоху появилась идея моды как таковой?
Васильев. Всю эпоху советского строя мода существовала более или менее развито и цивилизованно. Эпоха НЭПа. Первый советский Дом моды «Мосбелье», который открылся у нас и где потом работала знаменитая Надежда Ламанова. После войны, в 40-е, открывается общесоюзный Дом моделей на Кузнецком мосту. И во всех городах нашей необъятной Родины открывались Дома моды. Конечно, не в таком количестве, как в дореволюционной России. По справочнику «Весь Петербург» можно посмотреть, что в Петербурге до 17-го года было около двухсот ателье моды. А после революции только два.
