Результаты инспекций, составление протоколов боевой подготовки и т. д. достраивались в кабинетах штабов до оценки отличной, хорошей и представлялись наркому. Все это делалось в погоне за хорошей рекомендацией и аттестацией с тем, чтобы получить продвижение по службе и занимаемой должности. Всему этому был стимул социалистического соревнования, который толкал и подсказывал о 100 % выполнении взятых на себя обязательств, и от результата их зависела судьба тех, кто их возглавлял, а так как выполнить договор было нелегко, то к этому прикладывался карандаш и подчищали резинкой. Если подвергались какие-либо подразделения проверке по той или иной дисциплине, то выбирали лучших из лучших бойцов этого подразделения или батальона, а не то сажали в блиндажи с револьверами и достреливали так, чтобы было попадание в мишени. Такие методы обучения проходили не только в частях, но и в военных училищах и в академиях, где преподаватели старались дать характеристику своим слушателям, чтобы не иметь слабой оценки их слушателей, ибо ответственность падает на преподавателя, как не сумевшего обучить слушателя. В результате целый ряд выпусков из академии не имел достаточного кругозора в военных действиях на большом театре войны. Все разработки, все занятия академий проходили по шаблону и устным указаниям.
И в начале войны начальники не имели права делать маневры, отступать, делать перегруппировки — на все надо было иметь разрешение, а в войне «медлительность смерти подобна». Помимо неподготовленности кадров, армия была вооружена старой техникой и вступила в бой с первоклассной техникой немцев.[317] Советские армии не были отмобилизованы и укомплектованы по военному времени. Дивизии имели 6 тыс. состав — от силы 8. Немецкие дивизии имели превосходство в 3 раза.[318] Советская армия по числу и старому вооружению равнялась немецкому корпусу, а иногда и уступала в вооружении. Так было под Москвой в 1941 г., так было в первые годы под Сталинградом.
Западные военные округа — Украина, Белоруссия и погранвойска — находились на поверхности земли, и не было создано укрепленных районов с бетоножелезными сооружениями из-за отсутствия материалов. На новых границах Запада были сооружены простые земляные сооружения с ходами сообщений, и все! Погранчасти занимали оборону на широком фронте. Полк занимал вместо 2,5 км до 12–14 км по фронту. Тыловые войска были расположены в палатках, землянках, комсостав в домиках из фанеры. 3/4 всех войск Украины и Белоруссии находились в лагерях, шла демобилизация рядового состава, отбывшего воинскую повинность, и призывался очередной год в армию.
Кроме того, следует отметить, что новые госграницы от старых оборонительных районов отстояли на 500 км и больше. Оттуда доставлялись снаряжение, обмундирование, авиация, танки, горючее, снаряды, находившееся в ведении наркомата обороны (склады Главного командования). Вся эта работа проходила мирно, хотя сигналы и были. Посадка немецких летчиков с картами, на которых была обозначена старая и новая граница, расположение войск и т. д. Но это не было принято всерьез.
Немцы начали свое вторжение с уничтожения на рассвете 22 ангаров, складов с горючим и боеприпасами, и одновременно перешли в наступление корпуса с механизированной пехотой. 3 дня шел неравный бой, а потом стихло. Патронов не стало, горючее вышло, снарядов нет, связь везде и всюду нарушена».[319]
Заместитель начальника штаба и начальник оперативного отдела (управления) Приб ОВО (Северо-Западного фронта) генерал-майор Ф. И. Трухин 19–20 июня 1941 г. совершил полевую поездку в приграничную полосу вместе с командующим войсками генерал-полковником Ф. И. Кузнецовым. Позднее, в плену, Трухин[320] с горечью говорил о том, что Кузнецов ничего не знал о близости войны и о практической неготовности армии к этой войне.[321] На допросе немцами будущий начальник штаба власовской армии сообщил о себе основные автобиографические сведения и поставил под сомнение возможность достижения вермахтом быстрой победы над Красной армией. Затем он был доставлен на армейский сборно-пересыльный пункт (Armee-Gefangenensammelstelle) в Эбенроде и позднее — в офлаг[322]№ 62. Фамилия Трухина не фигурировала в перечне фамилий командиров, предоставивших противнику сведения о подготовке СССР к нападению на Германию.
Если руководствоваться логикой О. В. Вишлева — это странно. Получается, что большинство генералов, сотрудничавших с А. А. Власовым (И. А. Благовещенский, Д. Е. Закутный, Ф. И. Трухин, М. М. Шаповалов), «выгодных» противнику показаний не дали, упустив верный шанс «понравиться гитлеровцам». Хотя, например, командир 21- го стрелкового корпуса 21-й армии (I формирования) Западного фронта генерал-майор Д. Е. Закутный[323] при настойчивом желании мог бы кое-что рассказать Хильгеру или сотрудникам Гелена. В начале июня 1941 г. Закутный отдыхал в Сочи. После 14 июня он был неожиданно отозван из отпуска и 20 июня прибыл в Москву. 21 июня Закутного принял нарком обороны маршал С. К. Тимошенко, а затем — заместитель начальника Генерального штаба генерал-лейтенант В. Д. Соколовский. Затем Закутный немедленно убыл из Москвы к месту службы, в Витебск. Но о содержании бесед, состоявшихся накануне войны с Тимошенко и Соколовским, Закутный никогда не распространялся. Правда, в частном разговоре с одним русским эмигрантом в Берлине он как-то обронил загадочную фразу: «Пограничное сражение проиграла политика, а не мы, генералы».[324]
Достаточно определенно о наступательных планах Сталина высказывались в немецком плену генерал-лейтенант А. Власов и командир 41-й стрелковой дивизии (II формирования) 6-й армии Юго-Западного фронта полковник Г. Баерский (псевдоним — В. И. Боярский).[325]7 августа 1942 г. они встречались в Винницком лагере военнопленных (офлаг № 83?) с Г. Хильгером, специально приехавшим из Берлина. В мае — июне 1941 г. оба занимали ответственные должности на Западе.
Власов командовал в КОВО 4-м механизированным корпусом (дислокация управления — Львов) 6-й армии (I формирования) в звании генерал-майора. 20 июня, выполняя приказ командующего генерал-лейтенанта И. Н. Музыченко, Власов объявил в корпусе боевую тревогу, по которой поднял 8-ю танковую дивизию (в/ч № 5427) полковника П. С. Фотченкова и 81-ю моторизованную Калужскую дивизию (в/ч № 5454) полковника П. М. Варыпаева, приказав им начать выдвижение в установленные районы сосредоточения в районах Дубровицы и Янова (Львовская область). 21 июня приказал соединениям корпуса продолжать движение еще западнее р-нов сосредоточения, установленных планом прикрытия госграницы. 32-я танковая дивизия (в/ч № 9656) полковника Е. Г. Пушкина начала выход из Львова между двумя и тремя часами ночи 22 июня.[326] Баерский служил начальником штаба 31-го стрелкового корпуса в звании подполковника. Весной 1941 г. корпус находился в составе войск Дальневосточного Краснознаменного фронта (ДВКФ). В рамках мероприятий, проводимых по решению ЦК ВКП (б) и СНК СССР, 26 апреля 1941 г. Военные советы Заб ВО и ДВКФ получили приказ об отправке на Запад двух стрелковых и механизированного корпусов, а также двух воздушно-десантных бригад. В ходе выполнения полученного приказа к 25 мая управление 31-го стрелкового корпуса генерал-майора А. И. Лопатина прибыло в КОВО и вошло в состав 5-й армии (I формирования) генерал-майора танковых войск М. И. Потапова.[327]
В беседе с Хильгером оба военнопленных так ответили на вопрос дипломата о вероятности нападения Советского Союза на Германию:
Власов: «Такие замыслы, бесспорно, существовали. Концентрация войск в районе Львова указывала на то, что планировался удар по Румынии в направлении нефтяных месторождений. Соединения, стянутые в район Минска, предназначались для того, чтобы отразить неизбежный германский контрудар. К германскому нападению Красная армия была не готова. Несмотря на все слухи о соответствующих германских мероприятиях, никто в Советском Союзе не верил в такую возможность. Действия советской стороны были нацелены на подготовку собственного наступления, оборонительные мероприятия, напротив, очень сильно отставали. Этот факт в сочетании с «идиотским» руководством и был причиной первых крупных неудач».[328]
Интересно, что Власов в своей версии событий не стал называть никаких вероятных сроков проведения наступательных операций.
Баерский: «Приготовления к этому летом 1941 г. продвинулись так далеко, что Кремль, вероятно, уже в августе — сентябре 1941 г., либо самое позднее весной 1942 г., мог нанести удар. Красная армия двинулась бы тогда в «юго-западном направлении», то есть против Румынии. Германия упредила советское правительство, для которого военные действия со стороны Германии оказались полной неожиданностью».[329]
