ГЛАВА 26
Ли Мёнбок, первый император Кореи, и его отец
Если бы Сунвон-ванху заботилась о процветании Чосона, а не о благополучии своих родственников, то ей следовало бы после вана Хонджона возвести на престол Ли Хаына, а не отправлять гонцов на остров Канхва за человеком, не отличавшим иероглифа «рен» от иероглифа «хи» [172]. Разумеется, были у Ли Хаына и ошибки, самой большой из которых в наше время принято считать политику строгой внешнеполитической изоляции Чосона, но положительного в его деятельности было больше, чем отрицательного.
На внешнеполитическую изоляцию нужно смотреть глазами людей, живших в XIX веке, а не с современной точки зрения. Такой политики придерживался не только Чосон, но и Япония, и империя Цин. Первой к самоизоляции, называвшейся сакоку («страна на цепи»), пришла Япония. В первой половине XVII века сёгуны из дома Токугава закрывали перед иностранцами одну дверь за другой, пока в 1638 году не закрыли последнюю. Японцам было запрещено покидать страну без особого разрешения от сёгуната.
Причиной «закрытия» Японии стала активность христианских миссионеров, вызывавшая беспокойство как у сёгуната, так и у японского императорского дома, ведущего свое происхождение от богини Аматэрасу о-миками. Восстание японских христиан в хане Симабара, вспыхнувшее в 1637 году, окончательно убедило сёгуна Токугава Иэмицу в том, что от «заморских дьяволов», не стоит ожидать ничего хорошего. Исключение было сделано только для голландских торговцев, поскольку голландцы-кальвинисты [173] не вели миссионерской деятельности, и, вдобавок, помогли сёгуну подавить восстание в Симабара. Голландцы сохранили свою торговую факторию на насыпном островке Дедзима в гавани Нагасаки, куда дважды в году могли заходить их корабли.
Причиной, побудившей цинского императора Канси к «закрытию» страны, как уже было сказано ранее, стала папская булла, осуждавшая конфуцианские ритуалы. Пока китайцы, перешедшие в католицизм, могли наравне с Христом чтить Конфуция и собственных предков, все было хорошо и Канси оказывал христианам покровительство. В 1692 году он издал «Эдикт о терпимости», легализовавший распространение христианской религии на территории империи Цин.
Но после того, как папа Климент XI поставил китайцев перед выбором – или Христос, или Конфуций с предками, терпимости настал конец. Разумеется, в «прогрессивном» XIX веке от политики самоизоляции пора было отказываться, в первую очередь – ради собственной выгоды, но цинские правители продолжали держать двери своей империи закрытыми. Две войны, посредством которых Великобритания и Франция заставили Цин «открыть двери», убедили китайцев, а также корейцев и японцев в том, что от западных держав ничего хорошего ожидать не следует. Поэтому Ли Хаын проводил самоизоляционистскую политику. С точки зрения чосонского общества он действовал абсолютно правильно. Кроме того, для центральной власти было крайне выгодным обратить зреющее в народе недовольство против христиан и вообще иностранцев.
Впрочем, давайте по порядку. Итак, в начале 1864 года на чосонский престол взошел последний чосонский ван и первый корейский император Ли Мёнбок, известный под своим храмовым именем Коджон. Регентом при ване, которому шел двенадцатый год, стал его отец Ли Хаын, получивший титул Хынсон-тэвонгуна [174]. В корейской историографии его чаще всего называют «Тэвонгуном», поскольку другого прижизненного обладателя титула тэвонгуна в Корее не было, все остальные принимали этот титул посмертно.
Ли Хаын был тем, кого подданные надеялись увидеть в ване Чхольчоне. Он не бедствовал, подобно Чхольчону, но и богатой его семью назвать было нельзя. Происхождение и образованность обеспечили Ли Хаыну должность в Ведомстве церемоний, относившуюся к третьему рангу, но не дававшую никакой реальной власти. Он занимался составлением генеалогических списков и совершенствовал церемониальные ритуалы. В принципе, подобные должности, высокие, но не дающие влияния, получали все представители дома Ли, служащие государству.
В начале своего правления Тэвонгуну приходилось считаться с андонскими Кимами и пхунъянскими Чо, но постепенно он сместил с должностей многих представителей обоих кланов, оставив лишь тех, с кем у него были хорошие отношения, то есть тех, кто был готов «играть по его правилам». Собственно, кадровая политика Тэвонгуна была продолжением политики ванов Ёнджо и Чонджо, стоявшими над борьбой группировок, но на сей раз она проводилась более решительно, и ни у Кимов, ни у Чо, не осталось надежд на восстановление былого влияния (точнее, у них не осталось возможностей для этого). Раздавая должности, Тэвонгун руководствовался только двумя качествами – полезностью и личной преданностью. Поэтому в аппарат попадали и те, кто не сдавал государственные экзамены, а среди высокопоставленных военных встречались и бывшие «лихие молодцы». Все это породило слухи о том, что в свое время Тэвонгун и сам был не прочь поживиться чужим добром.
В борьбе с коррупцией и злоупотреблением властью Тэвонгун достиг значительных успехов не только благодаря последовательности своих действий. Он передал крестьянским общинам управление зерновыми ссудами, теперь чиновники не могли навязывать крестьянам ссуды и устанавливать грабительские проценты, а ведь именно зерновые ссуды служили основным способом закабаления крестьян.
Еще одним важным нововведением стало взимание с янбанов подворного налога, пришедшего на смену подушному взиманию «полотна» на военные расходы. Прежде для молодого человека было выгоднее приобрести за взятку янбанский статус, чем на протяжении нескольких десятилетий платить подушный налог, теперь же эту лазейку закрыли, причем без формального ущемления прав знати. Налогом облагались не янбаны, а их ноби. Истинно же говорят, что мудрый правитель устраняет причины вместо того, чтобы бороться с последствиями.
Большую роль в наведении порядка сыграло упорядочение законодательства в новом кодексе под названием «Повторный свод Великого уложения» («Тэджон Хветхон»), который был введен в действие в 1866 году.
В 1865 году Тэвонгун начал восстановление главного столичного дворца Кёнбоккун, сожженного японцами в 1592 году. Идея была хорошей – восстановленный дворец должен был укрепить престиж власти, но вот ее реализация оказалась никудышной по причине отсутствия необходимых средств. На строительные работы принудительно согнали более тридцати тысяч простолюдинов, а зажиточные слои чосонского общества Тэвонгун обложил «восстановительным» налогом, который был замаскирован под добровольные пожертвования. Кроме того, пришлось провести денежную реформу, приравняв одну новую монету к ста старым, что вызвало бурный рост цен. Если до сих пор подданные были довольны действиями Тэвонгуна, то теперь и богатые, и бедные, начали проявлять недовольство, которое Тэвонгун сумел обратить против католиков. Выгода получалась двойная: кроме перенаправления народного недовольства в безопасное для правительства русло, устранялись опасные для правительства приверженцы «вредной» идеи всеобщего равенства.
Известно, что в окружении Тэвонгуна было много корейцев-католиков. Однако в политике имеют значения соображения высшего порядка, и то, с чем вчера можно было мириться, сегодня становится нежелательным. В ходе репрессий было убито более восьми тысяч корейцев и девять французских миссионеров. Чтобы избежать нового распространения христианства, Тэвонгун ввел жесткую политику самоизоляции.
Надо сказать, что преследование христиан не дало желаемых результатов – в народе, вместо ненависти к христианам, распространилось сочувствие к безвинно погибшим людям, а Франция получила веский повод для интервенции, состоявшейся осенью 1866 года. К счастью, Тэвонгун уделял много внимания реорганизации чосонской армии, стремясь превратить ее из блюстителя внутреннего порядка в подлинного защитника государства. Кроме армии, в борьбе с французами активно участвовали партизанские отряды. Французским войскам удалось закрепиться на острове Канхва, но захватить Сеул они не смогли, вскоре их выбили и с Канхва. После этого инцидента корейцы убедились в правоте Тэвонгуна, почтение к нему возросло, а сочувствие к христианам пошло на спад.
