Когда этот очерк уже был написан, мне позвонил Яков Пеннер и сказал, что в Санкт-Петербурге за два месяца до семидесятилетия Николая Михайловича Рубцова (поэт родился 3 января 1936 г. — А. Ф.) убит его внук, шестнадцатилетний Николай Рубцов, названный в память деда. Как часто водится в подобных случаях, либерально-демократическая пресса и общественность России особого внимания на этот факт не обратили. Пересказывать же слухи мне не хочется. Одно известно точно: незадолго до убийства на юношу уже было совершено покушение, после которого он некоторое время находился с сотрясением головного мозга в больнице. Также известно — на сотовый телефон его отца всё время шли сообщения: «Для Коли: мы всё равно тебя достанем». И достали.
Не знаю, предчувствовал ли беду Коля Рубцов? А вот его дед не только предчувствовал, но и написал в 1970 году провидческие строки: Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат берёзы.
Но ведь известно и другое: каждый человек живёт ровно столько, сколько о нём помнят.
2006 г.
Кёнигсберг, так и не ставший Калининградом
Я возвращался из Калининграда, или Кёнига, как называют этот город местные жители, в самолёте, заполненном едва наполовину.
— Не сезон, а может, кризис, — объяснила стюардесса пассажиру, сидящему передо мной. — Но скоро всё изменится. У нас открывают русский Лас-Вегас. Слышали?
— Конечно, слышал, — ответил пассажир, — это, кажется, на самом западе области?
— Да, в районе посёлка Янтарный, — уточнила стюардесса. — Там будет одна из четырёх игорных зон России. А ещё хотят восстановить Королевский замок, и наш город станет привлекательнее для туристов.
— Ух, и залетаем, — засмеялся пассажир, беря из её рук стаканчик с соком.
— Минеральную воду, сок, вино, пиво? — уже обращаясь ко мне, спросила девушка в плотно облегающей стройную фигурку синей юбке и белой кофточке.
— Минеральную с газом, — сказал я и попытался вспомнить, который раз я был в Калининграде. Наверное, в десятый, и это моё посещение можно считать юбилейным.
Потом стал размышлять, очень ли изменился город с 1986 года, когда я в нём побывал впервые. И пришёл к выводу, что «очень», но как-то своеобразно: так и не обретя своего лица, он не смог вернуть прежнего строгого облика ганзейского города. «А нужно ли, чтобы этот облик возвращался? И возможно ли это?» — подумал я и, вспомнив о подарке, полученном накануне, извлёк из дорожной сумки увесистый, в глянцевой обложке фотоальбом с грустной, как мне показалось, фотографией на титуле: по брусчатке, укрываясь от мокрого снега зонтами, шли молодая женщина и девочка лет трёх-четырёх. Ещё был виден кусок не то крепостной, не то замковой стены и трамвайные пути.
Но вот когда сделали фото, было не понять. Может, недавно, а может лет семьдесят назад?
Фотоальбом назывался «Кёнигсберг, прости» (Pictorica Graphic Design&Publishing, 2007).
Я открыл первую страницу и прочёл: «Странный город. Странствующий. Неприкаянный. Потерявший одно имя и отвергающий другое. Осколок, оставшийся с войны в душе Германии. Беспризорник, заблудившийся на окраине уставшей России. Город, притаившийся в истории и в мыслях своих жителей.
Кто он? Как его имя? Кёнигсберг? Калининград? Не знаю.
И никто не знает. Но я знаю, что это — мой город. Я люблю его уже больше сорока лет — столько, сколько помню себя. Как и многие в моём поколении, растерявшиеся среди нескольких пограничных столбов и пытающиеся сложить мозаику своего сознания из символов далёкой России и ностальгии по Восточной Пруссии».
Это написал Дмитрий Вышемирский, составитель и автор снимков, представленных в фотоальбоме.
С этим неспешным в движениях и словах человеком, с немного грустным взглядом и располагающей улыбкой, я познакомился совершенно случайно, в предпоследний день пребывания в Калининграде.
Зашёл к старинному другу, директору Немецко-русского дома Виктору Гофману, и вдруг понял, что так тревожило меня здесь всю предшествующую неделю. Ну конечно — фотографии на стенах! Раньше на них были тоже фотографии, но обычные, а вот теперь — живые, как бы испускающие флюиды.
Хотя разве могут фотографии испускать флюиды?
Оказывается, могут, если это фотографии необыкновенные.
Запечатлённые на них дома, улицы, площади, развалины, скверы, причалы — и это, не обладая ни малейшими экстрасенсорными способностями, я ощутил почти физически — светились. Правильнее — теплились, как лампадки у икон в пустой, сумеречной церкви.
— Чьи это фотографии? — спросил я Гофмана.
— Вышемирского. Ты разве не знаешь?
— Нет.
— Мы его выставку устраивали. Он ещё фотоальбом выпустил. Не видел?
— Нет, не видел.
— «Кёнигсберг, прости» называется. Не слабо, согласись.
— Ты можешь нас познакомить?
— Без проблем, — сказал Гофман и стал набирать номер телефона.
…С Дмитрием мы встретились в тот же день. Тогда же он подарил мне альбом и долго рассказывал о своём родном городе, который очень любит, но «странною любовью».
Так считают местные патриоты. Ещё патриоты убеждены, что Вышемирский лишён национального чувства гордости, и если дать ему волю, то переименовал бы Калининград в Кёнигсберг.
— Конечно, переименовал, — сказал мне Дмитрий. — С какой стати древний город, всегда занимавший особое место на карте Европы, прославленный великими учёными, философами, астрономами, физиками, биологами, писателями, музыкантами, архитекторами, математиками, создавшими блестящие школы последователей и учеников, должен носить фамилию «всесоюзного козла»?
Только не подумайте, уважаемый читатель, что Дмитрий оговорился или посмертно вздумал оскорбить Михаила Ивановича Калинина, в чьё имя 4 июля 1946 года Указом Президиума Верховного Совета СССР переименовали Кёнигсберг.
Напомню, что в тот период Калинина в прессе, по радио, на совещаниях называли «всесоюзным старостой». Это официально. А неофициально, в частности Иосиф Виссарионович Сталин, иначе как «всесоюзный козёл» с добавлением «похотливый» его не именовал. А всё потому, что Михаил Иванович очень любил доярок, ткачих, жён народных комиссаров, балерин и молоденьких певиц. Кстати, по поводу этого его увлечения в 1924 году в газете «Известия» пролетарский поэт Демьян Бедный опубликовал даже фельетон «О том, как наш староста Калиныч отбил Татьяну Бах у Авербаха». Подробно и в красках в нём рассказывалось о романе Михаила Ивановича с молоденькой певицей Татьяной Бах. Тучи над Калининым сгустились, но пронесло. Более того, «староста» не исправился, и обольщать девушек не прекратил. Он лишь резко перестал водить дружбу с противниками Сталина по партии. Вождь это оценил и закрыл глаза на его старческий блуд.
Об этом, помню, подробно повествовал экскурсовод, когда я, ещё живя в Москве и коротая время в ожидании назначенной неподалёку встречи, забрёл в музей-квартиру Михаила Ивановича. Ещё экскурсовод рассказал, как в году 1937-м приятель Калинина художник Василий Мешков посоветовал ему старый испытанный метод от импотенции — оголить причинное место и усесться рядом с растревоженным пчелиным улеем. Мол, это улучшает приток крови к члену.
Михаил Иванович так и поступил, однако желаемого результата не достиг. Более того, слух о половой слабости всесоюзного старосты подлым образом распространился по Москве. Девушки стали его игнорировать. Но Калинин не унимался. Однажды он привёз к себе на дачу 17-летнюю барышню и попытался ею овладеть. Удачно или нет, не знаю, но зато известно, что жертвой оказалась близкая родственница одного из первых маршалов СССР Александра Егорова. Калинин попытался откупиться, но не получилось. Эта очередная громкая, грязная история стала известна Сталину и тот, рассвирепев, приказал арестовать жену Калинина. Якобы за то, что она не может удовлетворить половую страсть председателя ВЦИК, тем самым отвлекая его от решения государственных задач и толкая на необдуманные поступки. Полная это правда или частичная, но в лагерях Екатерина Ивановна провела семь лет. Освободили её в 1945 году. Случившегося супругу она не простила и к нему не вернулась. А через год Михаила Ивановича не стало.
Вот такое не очень героическое и уж точно малоприличное имя — Калининград с 1946 года носит бывший Кёнигсберг. И ничего нет удивительного, что многие нынешние его жители выступают за возвращение городу прежнего имени. И не ему одному. Вопрос о возвращении второму по величине городу региона Советску старого названия Тильзит поднимался как раз в дни, когда я был в области. Причём, как мне сказали, поддержал эту идею едва не сам тогдашний губернатор области Георгий Босс. Мотивировал он это якобы тем, что немецкое название города вошло в мировую историю как место заключения мира и исторического свидания императоров Франции и России Наполеона и Александра Первого.
