Евгений Янсен, восьмидесятилетний этнический немец с Украины, был депортирован в лагерь в Закаменске в Бурятии во время Второй мировой войны для работы в вольфрамовом руднике. Лагерь позднее был превращен в город для поддержки местных рудников и перерабатывающих фабрик. Сегодня производство вольфрама в Закаменске пришло в упадок, город заброшен, многие из его жителей уехали. Янсен и его жена живут в маленькой деревянной избе на окраине города посреди огорода, засаженного картошкой, капустой, помидорами и огурцами. Он тратит свою скудную пенсию на покупку семян и живет продуктами со своего участка. В Закаменске не осталось магазинов, лишь несколько киосков, продающих основные продукты питания и скудный набор товаров народного потребления. Янсену и другим жителям был предоставлен шанс переезда в другие города. Но многим это просто не по карману. Елена, которая оказалась заблокированной в Закаменске вместе со своей семьей, говорит, что она и ее муж не могут продать свое жилище, чтобы купить новое где-нибудь еще, — оно ничего не стоит, и они не могут подыскать себе новую работу. Она сказала: «У нас нет иной возможности уцелеть… Мы прикованы к этой квартире».
Город Сарылах в Якутии вырос вокруг золотого прииска. Как и в Закаменске, большинство обитателей Сарылаха переехали в другие места, в том числе в соседний город Усть-Нера. Город снабжается плохо. Основные продукты питания — масло, хлеб, мясо и молоко — стали недоступно дороги, а фрукты просто исчезли из местных магазинов. Жизнь стала «зависеть от того, что удастся найти». Один из бывших постоянных жителей Усть-Неры, Геннадий Кумаченко, приехал сюда сравнительно поздно, в 1978 году. Когда золотой прииск закрылся, Кумаченко вернулся в свой родной город на Украине, где у него оставались родственники, но не смог найти работу. Сейчас на летние месяцы он приезжает в Сарылах работать на прииске, который был вновь открыт на сезонной основе. Он живет в заброшенном жилище в городе. Во всей Республике Саха (Якутия) 19 горнодобывающих городов были признаны «бесперспективными поселениями» и «ликвидированы». В окрестностях Усть-Неры, считая жителей самого города (11 000), осталось только 19 000 человек. Каждое лето еще 1000 человек (часто бывшие постоянные жители вроде Кумаченко) приезжают в регион как рабочие-мигранты.
Источник: Michael Thumann. Dossier: Abschied von Ende der Welt // Die Ziet. 31 December 2000.
Традиционная экономическая теория исходит из того, что возрастание разницы в уровне жизни и возможностях трудоустройства между холодными сибирскими регионами и регионами западной части России неизбежно будет стимулировать миграцию в западном направлении. Но на деле у большинства людей все происходит наоборот: продолжающийся спад в восточной экономике еще крепче привязывает их к теперешним местам проживания. Эта ситуация созвучна той, что создалась в Советском Союзе во время кампании по «ликвидации» десятков тысяч деревень в 1960-х годах. Подобно сегодняшним северным поселениям, те деревни были признаны «бесперспективными». Некоторых их жителей уговорили уехать, а другие — самые бедные — остались там нередко из-за того, что не могли позволить себе покинуть свои мизерные земельные наделы и разорвать семейные связи. История свидетельствует, что при миграции эти семейные и социальные связи играют серьезную роль. Люди нуждаются в подстраховке со стороны сети социальной защиты.
Из того факта, что Север, Сибирь и Дальний Восток стали домом для миллионов людей в советскую эпоху, вытекает вполне определенный набор последствий развала российской системы социального обеспечения в 1990-х годах. Потерпевшими оказались, в большинстве своем, социально незащищенные и пожилые люди. Даже если у них и нашлись бы средства, чтобы уехать куда-нибудь еще, жизнь на новом месте, вдалеке от прежних связей с семьями и друзьями, могла привести к трагическим последствиям. Социологи, ученые и журналисты, которые посещали наиболее отдаленные регионы Российской Федерации в прошлом десятилетии, описывали, как люди стараются выжить в условиях истощающихся ресурсов. Обращали внимание и на то, как именно эти старания и привязывают людей к данному месту еще больше, чем прежде.
Нэнси Рис (Nancy Ries) из Университета Колгейт (Colgate University), например, рассказывает о стратегии выживания учителей, работников сферы здравоохранения и других государственных служащих, «чьи зарплаты зачастую малы и в ряде случаев не выплачиваются», пенсионеров с низкими фиксированными доходами и заводских рабочих «на крупных, но остановившихся предприятиях, где низкие зарплаты, часто задерживаемые или выплачиваемые в натуральной форме». Рис пишет, что для «большинства этих людей все десятилетие 1990-х означало непрерывное и неподъемное снижение покупательной способности, сопряженное с уменьшением государственных социальных пособий (здравоохранение, социальное обеспечение детей, жилье, энергия, транспорт, субсидии, оплачиваемые отпуска и т. д.)»10. При низкой покупательной способности и отсутствии субсидий продукты питания, которые люди могли сами производить на своих подсобных хозяйствах или получать от семьи и друзей, стали одной из самых главных опор в жизни11. В результате «самообеспечение — в крайней степени «местничество» — стало логикой выживания для миллионов людей. Это не местничество децентрализованных рынков. Во многих случаях семьи вообще не имеют доступа к рынкам из-за того, что проживают в изолированных селениях, отдаленных областях или на разоренном войной Северном Кавказе, где нет постоянно работающих магазинов, или из-за того, что у них (чаще всего) просто нет денег»12. Многие люди — как Евгений Янсен, упомянутый Майклом Туманном (см. блок 8-1) — не хотят уезжать со своих пусть мизерных клочков земли и скудных средств к существованию, если им не гарантируется наличие аналогичных средств существования в другом месте13.
Следовательно, возможность получения этих средств к существованию играет важную роль при принятии решений о переселении. В тех случаях, когда эти средства связаны с промышленным предприятием, а не с одним лишь участком земли или квартирой, сохранение и укрепление этих связей становится особенно важным.
Нэнси Рис пишет: «Обретение пусть даже отдаленного отношения к пусть даже едва функционирующему предприятию может означать обретение минимальных средств к существованию взамен безысходности быть предоставленным самому себе. Помимо всего прочего, предприятия могут (в различных вариациях): предоставлять участок земли для выращивания картофеля и других сельскохозяйственных продуктов; субсидировать или предоставлять электроэнергию, тепло, водоснабжение… вместо зарплаты, товары для продажи… снабжение продуктами питания и членство в организациях взаимопомощи»14.
Одним из ярких примеров важности той роли, которую играет конкретное предприятие при принятии решения о переселении, является «Норильский никель». Несмотря на свое изолированное и непривлекательное местоположение и суровый климат (со средними январскими температурами -35°, он занимает десятое место в списке российских городов, вносящих негативный вклад в российскую ТДН), Норильск, как ни странно, оказался притягательным для мигрантов из Российской Федерации и из-за ее пределов (см. блок 8-2).
Блок 8-2. Норильск и переселение в Российской Федерации
«Норильский никель» — одна из самых крупных в мире металлургическихкомпаний, производящая помимо никеля одну треть мирового производства палладиума, четверть производства платины и одну пятую производства меди1*.
В компании заняты тысячи людей, включая и значительный контингент рабочей силы из заключенных, используемый в литейных цехах, а также в качестве геологов, шахтеров и подсобных рабочих на выработке электроэнергии, при региональных перевозках, в жилищном строительстве, образовании и здравоохранении2*. Он остается, по словам одного из служащих, «островком коммунизма»3*.
Положение дел на «Норильском никеле» разительно отличается от положения дел в других городах с градообразующим предприятием. После развала Советского Союза и последующей приватизационной кампанией там продолжают выплачивать высокие зарплаты (в 6-10 раз выше средних по стране), предоставлять и развивать социальное обслуживание в самом Норильске (включая жилищные субсидии, добавочные пенсии и дотации на обучение). Это оказалось привлекательным для тысяч мигрантов из окрестных регионов, а также из других мест России и бывшего Советского Союза, включая Азербайджан, Казахстан и Украину4*.
В 2001 году, по официальной статистике, численность населения в Норильске составляла примерно 235 000 человек. Там же, как сообщалось, проживали 35 000 дополнительных «неофициальных» (не зарегистрированных) постоянных жителей5*. Наплыв новых мигрантов был так велик, что в марте 2001 года мэр города Олег Бударгин и генеральный директор «Норильского никеля» Джонсон Хагажеев обратились к российскому министру по чрезвычайным ситуациям Сергею Шойгу с просьбой ограничить миграцию путем восстановления ограничений советских времен (Норильск был зоной, запрещенной для заселения, до 1990 года). Они утверждали, что это необходимо для предотвращения приезда в город «преступников и террористов». Их апелляция, однако, в первую очередь имела в виду ту нагрузку, которую накладывает приток мигрантов «на эффективность государственных и местных социальных программ и на предприятие»6*. Мэр позднее посетовал на то, что (как и повсюду на Севере) «содержание неработающих людей здесь вчетверо дороже, чем на «материке»7*. Просьбу Норильска об ограничении миграции российское правительство удовлетворило. С 25 ноября 2001 года ограничения на въезд туда были введены. От потенциальных посетителей города при покупке авиабилета стали требовать приглашение и специальное разрешение8*.
