Переговоры Газпрома и Centrica находились только на начальной стадии, а сделкой уже обеспокоилось правительство Великобритании. За первые три месяца 2006 года британские министры провели восемь совещаний, посвященных угрозе предстоящего поглощения Газпромом крупнейшей газовой компании страны. Правительство пришло к выводу, что для блокирования потенциальной сделки нужно будет вносить изменения в законодательство Великобритании.
Летом премьер Тони Блэр заявил, что британские власти не должны препятствовать сделке между Газпромом и Centrica. Но это было уже не слишком важно. Переговоры к тому времени зачахли.
Газпром явно не собирался покупать компанию за деньги, особенно после того, как ее стоимость так выросла. В Москве были уверены, что в Европе все еще очарованы «Северным потоком» и за перспективу принять участие в проекте могут отдать многое. Газпром обещал включить в проект компанию из той страны, которая пустит его в свои газораспределительные сети. Поэтому менеджеры Газпрома считали, что Centrica должна быть счастлива отдать Газпрому свои акции, поменяв их на право поучаствовать в проекте Nordstream. Но ни британские СМИ, ни британские министры, ни деловой мир не были рады перспективе появления в Британии российского газового монополиста.
После неудачи в Британии доступ к конечному европейскому потребителю стал идеей фикс для Газпрома. Менеджеры компании признавались, что хотят быть поближе к газовым плитам рядовых европейцев. Но подобные амбиции европейские власти сразу сочли политическими: если Газпром возьмет под свой контроль поставку газа в каждый европейский дом, он сможет навязывать европейцам любую цену. В этом случае зависимость Европы от Газпрома, а значит и от Кремля, станет почти абсолютной. После перекрытия газа Украине европейцы перестали доверять Газпрому.
В апреле 2006 года немецкий концерн BASF, один из партнеров по «Северному потоку» согласился с условием Газпрома. На российско-германском саммите в Томске Газпром и BASF в присутствии канцлера Ангелы Меркель и президента Владимира Путина подписали рамочное соглашение, которое увеличивало долю российского газового монополиста в газораспределительных сетях BASF в обмен на доступ BASF к Южно-Русскому месторождению. Изначально планировалось, что одновременно аналогичная сделка будет заключена и со вторым партнером Газпрома по Северному потоку, концерном E.ON. Но E.ON сначала затягивал, а потом отказался выполнять это условие.
Глава E.ON Ruhrgas Буркхард Бергман старается избегать резких выражений и, конечно же, отрицает то, что европейские компании не пускают Газпром в распределительные сети, опасаясь поставить правительства своих стран в зависимость от русского газового монополиста. Однако Бергман считает, что скупка распределительных сетей в Европе невыгодна самому Газпрому. По мнению члена совета директоров российского газового гиганта, Газпрому нужно заниматься своими проблемами, прилагать все усилия для того, чтобы разбираться с внутренними трудностями, а не пытаться одним махом покорить Европу.
– Газпром, конечно, должен иметь полную свободу и возможность продавать свой газ рядовым потребителям. Но пусть только они смотрят на это не с идеологической, а с экономической точки зрения. Мир изменился, и на конечного потребителя можно выйти и опосредованно: через систему распределения третьих фирм. Тарифы регулируются, в том числе и ЕС, так что сегодня нет опасности и риска не получить доступа к конечному потребителю. Надо задаться вопросом, почему сегодня другие крупные производители не пошли по этому пути. Statoil, Exxon, Shell сейчас не покупают, а продают свои транспортные системы. Для Газпрома было бы разумнее инвестировать в добычу газа, чем в продажу или выход на конечного потребителя. Как член совета директоров Газпрома, я считаю, что компании в первую очередь надо обеспечивать свою экономическую эффективность.
Бергман делает долгую паузу. Из готического собора, который виднеется в окне у него за спиной, слышится колокольный звон.
– Вопрос в том, что важное и что первостепенное. Я считаю, что для Газпрома – это добыча, реконструкция и санация сетей. Поэтому я большой сторонник вложения капиталов внутри России.
Мы спрашиваем, насколько рациональны те крупные инвестиции, которые делает Газпром внутри России. И Бергман, конечно, говорит, что они вполне разумны.
– Например, Сахалин. Приобретение долей в Сахалине, конечно, окупится. Это экономически целесообразно и разумно. Правда, надо отметить, что срок финансирования этих проектов очень долгий, доходы начнут поступать довольно поздно, и в связи с этим сильно возрастет задолженность Газпрома. Пока еще все это приемлемо, но в будущем это перерастет в ограничивающий фактор.
Бергман, как и положено члену совета директоров Газпрома, говорит о Сахалине осторожно. Между тем для европейцев то, что произошло на Сахалине в июне – сентябре 2006 года, стало важным символом их отношения к Газпрому.
Летом 2006 года Европа по-прежнему смотрела на Газпром с недоверием и подозрением. А в Москве как раз возникла обида на европейцев за их недоверчивость и подозрительность.
25 июля 2006 года Минприроды начало проверку деятельности оператора проекта «Сахалин – 2» компании Sakhalin Energy, 55 % акций которой принадлежит англо-голландскому концерну Royal Dutch Shell, остальные доли – японским Mitsui (25 %) и Mitsubishi (20 %). Российские власти говорили, что «проект опасен для окружающей среды», и 18 сентября глава Минприроды Юрий Трутнев подписал приказ, отменяющий положительное заключение экологической госэкспертизы проекта «Сахалин – 2», принятое в 2003 году. Иностранные СМИ обвинили Газпром в использовании административного ресурса с целью выдавить конкурентов из России. Доля Shell вскоре была выкуплена Газпромом.
Почти одновременно с Сахалином был решен и вопрос Штокмановского месторождения. В течение трех лет Газпром заманивал европейцев и американцев к участию в разработке этого проекта. Норвежские Statoil и Hydro, французская Total и американские Chevron и ConocoPhillips боролись за право стать партнерами Газпрома. Но жестокая осень 2006 года все повернула иначе. 9 октября глава Газпрома Алексей Миллер объявил, что Штокман не достанется никому. Из него будут осуществляться поставки газа по новому трубопроводу в Германию, а разрабатывать его будет сам Газпром. Это было похоже на пощечину.
Вскоре Владимир Путин еще раз пытался показать Европе, что несложившиеся отношения можно склеить.
В декабре 2006 года российский президент в ходе визита в Германию предложил Ангеле Меркель не только переориентацию почти всего (до 55 миллиардов кубометров из 70 возможных) газа Штокмана на Германию, но и «энергетический пакт». Фактически Германии предлагалось стать европейским центром дистрибуции газа: Газпром должен был поставлять газ, Германия – распределять и продавать. Ангела Меркель вежливо согласилась принять газ, но об «энергетическом пакте» не было сказано уже ни слова. Зато спустя месяц Ангела Меркель договорилась о создании энергоальянса с Францией – но без России.
Любовь между Европой и Газпромом закончилась. В качестве плодов этой недолгого и скандального романа на руках у Газпрома остались едва начатый «Северный поток» да Герхард Шредер за 250 тысяч евро в год.
Проблема на дне
Все то время, пока Газпром и Западная Европа выясняли отношения, внимания на Восточную Европу почти никто не обращал. А тем не менее Польша и страны Балтии продолжали активно выступать против проекта «Северного потока», заявляя, что на дне Балтийского моря имеются захоронения химического оружия, оставшиеся там еще с Первой мировой войны. Их реплики, в общем-то, никого не пугали. Но потом неожиданная помощь противникам «Северного потока» пришла со стороны Москвы.
Один из самых ощутимых ударов по реализации проекта «Северный поток» удалось нанести самой маленькой из прибалтийских стран – Эстонии. Летом 2007 года эстонские власти не дали согласие на то, чтобы труба проходила в эстонских территориальных водах.
Другого ответа от эстонских властей было трудно ожидать – Россия сама едва ли не вынудила ее отказать. Как нарочно, буквально за месяц до принятия Таллином это важного для Газпрома решения, между Россией и Эстонией разразился грандиозный конфликт.
Еще в 2006 году в Таллине стали предлагать перенести памятник советскому воину-освободителю (так называемого Бронзового солдата) с одной из центральных площадей города на мемориальное кладбище. Проблема обсуждалась целый год, который оказался в Эстонии предвыборным – одни партии пошли на выборы под лозунгом переноса Бронзового солдата, другие (ориентирующиеся на русскоязычных) – выступали против.
Выборы прошли: те, кто хотели передвинуть памятник, победили. И вскоре они начали реализовывать свои планы.
