Ознакомительная версия.
Определять себя самостоятельно означает не только демонстрировать политическую суверенность. Речь также идет об умении находить ей универсальное бытийное выражение. Основная проблема самого прекраснодушного рассуждения с точки зрения «общечеловеческих» ценностей связана с блокированием политики универсализации собственной суверенности. При этом нет никакого парадокса в том, что, деуниверсализуя свой суверенитет, мы лишаем себя и самого права на существование.
А эта политика, между прочим, имеет самое непосредственное отношение к философской деятельности. По недомыслию отказываясь от нее, мы походя отказываемся и от философии, делая ее ненужной и никчемной. Возникает трагический сценарий, когда мы вместо решения конкретных проблем все больше убеждаем себя в их неразрешимости, попутно избавляясь и от самого средства ее преодоления.
Вместе с тем именно философия необходима нам для того, чтобы избавиться от навязчивого противоречия между «родным» и «вселенским» (ведь и нечто «родное» может обернуться или изначально быть чужим, тогда как «вселенское» вполне может иметь отечественные корни) и разобраться в статусе, назначении и происхождении «общечеловеческих» ценностей.
Что такое «общечеловеческая» ценность?
«Общечеловеческой» является та ценность, которая, во-первых, имеет принципиально неограниченную валидизацию (т. е. в идеале не только может, но и должна цениться всеми), во-вторых, существует по принципу самореализующейся программы. Наделе это означает, что «общечеловеческая» ценность:
• вовлекает в свое обращение сообщество со сколь угодно большим количеством членов;
• наделена возможностью сохраняться при всех возможных «переоценках» (и управлять ими).
В конечном счете «общечеловеческая» ценность более материальна, чем любая материальная ценность, поскольку материализуется непосредственно в самом человеке. Без обладания этой ценностью человек уже как бы и не является человеком.
Это можно выразить и иначе: «общечеловеческая» ценность сама создает своего адресата – общность с атрибутами универсума. Создает тех неповторимых «всех», в которых она находит свое воплощение.
Подобная постановка вопроса имеет, однако, вполне обозримую историю. Человеческая идентичность, рассматриваемая из перспективы ценностей, является идентичностью человека обладающего. Некая конкретная ценность характеризует того, кто ею обладает. «Общечеловеческая» ценность характеризует homo economics, возникшего на Западе в Новое время; таким образом, эта ценность суть средство, с помощью которого идентифицирует себя Запад.
Самоопределение для западного мира представляет собой не что иное, как присвоение. Всего. В том числе и самого себя. При этом присваиваемое рассматривается как товар, а отношения, связанные с присвоением, – как товарные отношения.
Всерьез говорить о России как об «общечеловеческой» ценности не стоит. Это все равно что выявлять ее товарные характеристики. Стоит говорить о ней как о пространстве альтернативных «общечеловеческих» ценностей. Запад производит, чтобы присваивать. Россия присваивает, чтобы производить.
В этом отношении в России все – ресурс, а не произведенный артефакт. Это имеет и свои издержки – образцовой российской продукцией оказывается сырье, а любое изделие, произведенное нашими руками, интерпретируется как не вполне готовая, несколько «сырая» продукция, своеобразный «полуфабрикат».
Присваиваемое в России до сих пор воспринимается как дар, а не как товар. Легкость, с которой в России была воспринята идея коммунизма, связана именно с этим: не было проблем с тем, чтобы представить себе некую вещь «бесплатной» и «общей». Как свет и воздух. Отношения присвоения у нас и поныне основываются на обмене услугами, а не на товарообмене. Вместе с тем услуга в России издревле имеет вполне выраженную товарную форму. «Взятки-с».
И все же если говорить об альтернативных «общечеловеческих» ценностях, речь должна идти именно о ценностях даров, а не о ценностях товаров. На примате ценности дара над ценностью товара был основан и советский социализм.
Образцовым даром выступает в данном случае человеческая жизнь. Однако именно в силу ее статуса она понимается либо как нечто абсолютно бесценное, либо, наоборот, как то, с чем легко расстаться (или что достаточно легко отнять). «Бог дал, Бог и взял». Соответственно и человеческая идентичность в нашей стране есть нечто благоприобретенное, но не сделанное. Культ self-made man для нас нечто заемное. Мы не делаем, а обретаем себя.
Подобная постановка вопроса касается и моральной стороны «общечеловеческих» ценностей.
Для Запада моральной ценность становится после определенной обработки. В ходе нее она превращается в предмет договорных отношений. Одновременно становясь подчиненной праву. Более того, мораль на Западе в своем наиболее точном выражении и есть конвенция, deal. Нечто среднее между сделкой и сговором. Ее защищают методом торга.
При этом наиболее монументальным (и одновременно эфемерным) воплощением конвенции выступает общественный договор. Он призван определять рамочные условия существования общества, основанного на экономической конкуренции. Чтобы не слишком больно толкали друг друга локтями.
У нас, наоборот, мораль соответствует своему предназначению только в том случае, если ей следуют не сговариваясь. Не «обработанный» рефлексией принцип имеет в рамках русской традиции неизмеримо большие шансы стать максимой морального поведения, нежели принципы, подвергшиеся многократному проговариванию.
Это проговаривание равносильно торгу, который интуитивно противопоставляется морали. Более того, моральные вопросы и не должны допускать у нас избыточного обсуждения, которое приравнивается к выторговыванию. Вместе с тем само по себе моральное суждение весомее и сильнее правового: «закон что дышло…»
Советские и постсоветские ценности
1. Кредо перестройки и нового мышления, когда мы впервые имели несчастье познакомиться с «общечеловеческими» ценностями (кстати сказать, в их вполне благопристойном, даже отчасти кантианском изводе), заключалось в формировании философии абстрактного Другого: ему со стороны виднее; он и видит тебя лучше, чем ты сам; и знает о тебе больше; и понимает тебя точнее. Он вообще сильнее и лучше. Уже по факту того, что не похож на тебя.
В области высокой теории увлечение абстрактным Другим стало всеобщей модой. Политика конкретизировала этот образ, придав ему вполне осязаемые очертания.
Другим по отношению к «нам», тогдашним советским, фактически был объявлен весь цивилизованный мир. Как создатель и выразитель «общечеловеческих» ценностей. Признав примат этих ценностей, мы разом отказали себе в цивилизованности. Сознание того, что мы не такие, как все, из предмета гордости и воодушевления превратилось в повод для самобичевания. Расплодились кликуши. Они заполнили собой площади и экраны. Воцарилась гласность. Гордо возвышавшаяся крепость советской цивилизации, воздвигнутая трудами многих поколений, вздрогнула и осела.
В то же время кризис советских ценностей был предопределен ограниченностью возможностей по их материализации. Ставка на материализм заведомо оставалась в рамках советского проекта лишь философской ставкой. Советские ценности не были ценностями присвоения, поэтому нет ничего удивительного в том, что они не могли быть присвоены до конца. Советский человек, к которому были адресованы эти ценности, не входил в генерацию homo economicus, не был существом присваивающим. Точнее, присвоение осуществлялось им, но никак не на уровне сознания. Отсюда знаменитое понятие социалистической сознательности (которая, помимо всего прочего, предполагала и избавление от разнообразных форм «вещизма»).
При этом материализация ценностей блокировалась именно на уровне сознательного выбора. В ситуации, когда товарная форма материализации ценностей систематически сводилась к минимуму, возникали многочисленные субституты материальности, подогнанные под сознание советского человека. Речь идет прежде всего о материальности тяжелой индустрии и материальности вооруженных сил. При всей своей осязаемости и тяжеловесности они в одночасье смогли превратиться в некое подобие «воздушных замков».
Причина тому – угасание социалистической сознательности, вне которой материальность оружия и промышленности попросту перестала четко восприниматься. И исчезла из поля зрения. Это, разумеется, не означает, что материальность заводов и пушек «дематериализовалась». Это даже не означает, что оружие и промышленность утратили статус значимых атрибутов местной государственности. Однако сознание того, что это именно ценности, причем ценности, «без которых нельзя», утрачено.
Ознакомительная версия.
